Божий гнев

V

Прощание с Марией Людвикой было холодное и церемонное, по крайней мере наружно, так как стараниями обоих канцлеров, особливо князя Альбрехта, между вдовствующей королевой и Яном Казимиром состоялся уже молчаливый договор, который связывал их интересы в будущем.

Искусный дипломат Радзивилл, действуя всегда от своего имени, до тех пор наседал на шведского короля и Марию Людвику, пока королева не выразила согласия выйти замуж за нового короля. Ян Казимир заявил, что, если королева отнесется к нему благосклонно, он готов жениться на ней. Все выгоды этого брака канцлер умел выставить очень ловко.

— Тогда вы найдете, ваше королевское величество, поддержку во Франции и в Риме, а королева будет готова помочь вам деньгами… Все это только условно свяжет ваше королевское величество; но более легкого брака, связанного с наименьшими расходами в такое время, когда трудно достать денег, наконец более достойной супруги, уже носившей корону с такою честью, ваше королевское величество, не найдете. Все говорит за нее.

— Я питаю величайшее почтение к Марии Людвике, — уверял Казимир.

Уладивши таким образом дело, канцлер не сомневался, что несмотря на непостоянство короля, все должно исполниться по намеченной программе.

Ян Казимир в первую минуту покорился: это давало ему уверенность в успехе выборов, поддержку, избавляло от тревоги, но едва Радзивилл ушел, и король остался глаз на глаз с Бутлером, перед которым с детской боязливостью выкладывал все, он воскликнул, ломая руки:

— Знаешь, Бутлер, во что мне обойдется эта корона? Я-то предвидел. Радзивилл сватает мне вдовствующую королеву и требует, чтобы я на ней женился. Но ведь это значит дать себя заковать; эта женщина будет командовать мною. Я-то предчувствую: будет водить меня на помочах и следить за каждым моим шагом.

Он вдруг оборвал и задумался.

— Она не безобразна, — проворчал он, немного погодя, — этого не скажу, но молодости и следов нет, а для меня молодость…

И, как будто сам устыдившись своей слабости, прибавил:

— Эта официальная женитьба ни к чему не обязывает, Владислав почти не жил с нею, — так, но она делала с ним, что хотела. Увидишь, это и меня ожидает.

— Наияснейший пан, — возразил Бутлер, — положение покойного было совсем иное.

— Да, но она, королева, теперь во сто раз сильнее, чем была вначале, — сказал Ян Казимир. — Имеет связи, друзей, приверженцев.

Староста подошел, поближе к королю.

— Наияснейший пан, — шепнул он, — политика имеет свои права. Впрочем, ваше королевское величество не взяли на себя обязательства жениться. Это только предположения, пожелания, возможности. Заполучив корону, можно будет и отказаться от них.

Ян Казимир поджал тубы.

— Я тоже! — воскликнул он, доверчиво кладя руки на плечи Бутлера. — Я тоже не собираюсь говорить об этом с самой королевой… нет, нет… Мы говорили с канцлером; это только предположения, что там может устроиться в будущем; ничего больше с моей стороны, ничего больше!

Прощание с королевой было как бы молчаливым выпытыванием с обеих сторон. Обеим было известно, что переговоры уже завязались, но говорить о них еще не время.

Королева вышла более оживленная, чем обыкновенно, а король подошел к ней с галантным выражением, которое при некрасивых чертах его лица и очевидной принужденности делало его смешным. Начал он с выражения признательности королеве за обещанную поддержку. Мария Людвика испугалась нежелательной откровенности и тотчас перебила:

— Я рада бы дать Речи Посполитой, которая меня приняла и приютила, доказательство своей признательности, а лучшая услуга, которую я могу оказать ей, это посодействовать моими слабыми силами скорейшему избранию вашего королевского величества. Я уже писала королю, моему кузену, и ожидаю скорого ответа на письма к министрам Речи Посполитой.

Ян Казимир поцеловал протянутую ему руку.

— Буду бесконечно обязан вашему королевскому величеству.

Королева, как будто опасаясь неуместной и несвоевременной болтливости со стороны Казимира, продолжала прерывать его уверениями в своей готовности помогать ему всеми силами.

Беседа, во время которой по заранее состоявшемуся соглашению, явился ксендз Флери, кончилась пустыми фразами. Видно было, однако, по их более свободному обращению, что лед был уже сломан, и оба увереннее глядели на будущее. Мария Людвика достаточно знала короля шведского, чтобы быть уверенной, что возьмет верх над ним, и не имела никаких опасений на этот счет.

Встревоженный король утешал себя тайными надеждами, что ему удастся потом отделаться от затруднений и обещаний. Вышел он таким веселым, каким его давно не видали, но старый грех, с отталкивающей физиономией мстителя, встретил его на пороге передней.

Там стояла в другом, но не менее причудливом костюме, Бертони, которую служители короля карлики, дворяне, коморники не могли заставить уйти, хотя и уверяли, что короля нет во дворце и видеть его невозможно.

— Вернется же к ночи, — вопила нахальная итальянка, — и я шагу с места не сделаю, пока не переговорю с ним!

На этот бурный спор явился король и побледнел, увидев призрак прошлого.

— А, несносная! — воскликнул он. — Дашь ты мне покой? Зачем ты преследуешь меня?

Итальянка поклонилась.

— Я получила важное известие, — сказала она, — что ваше королевское величество уезжаете завтра утром в Непорент, а мне не угнаться за вами по теперешнему бездорожью.

И, следуя за королем, хотя не получила приглашения, Бертони добралась до дверей спальни.

— Чего же ты хочешь? — нетерпеливо крикнул Ян Казимир, отворачиваясь от нее.

— Справедливости! — патетическим голосом ответила итальянка. — У меня одна дочь, мое единственное сокровище!..

При упоминании о дочери король остановился.

— Ага! Вот оно что, с дочерью катастрофа! — воскликнул он. — Любопытно!

— Никакой катастрофы нет, потому что я до нее не допущу, — закричала Бертони, — скорее глаза ему выцарапаю.

— Кому? — спросил король.

У дверей комнаты, с фамильярностью, свойственной дворам, в которых нет порядка и дисциплины, собралась целая толпа челяди и слушала. Бертони указала на них.

Король топнул ногой и дал знак рукой, чтобы все вышли.

— Затворить двери!

Итальянка воспользовалась этой минутой, чтобы поправить волосы и убор перед зеркалом. Она выглядела, как голова Медузы, украшенная драгоценностями.

— Что же случилось с твоей дочерью? — спросил король, видимо, заинтересованный.

— Ничего еще не случилось, но я, как мать, должна заботиться о том, чтоб и не могло ничего случиться, — отвечала итальянка. — А пришла я потому, что один дворянин вашего королевского величества, бедный шляхтич, без рода, без племени, служитель, подбирается к Бианке, волочится за ней, пробует подкупать прислугу, вертится под окнами, пишет записочки.

Король засмеялся.

— Ай да молодец! — воскликнул он. — Кто же это? Скажи, как его звать?

Не отвечая на вопрос, Бертони продолжала:

— Я пришла просить, чтобы ваше королевское величество строжайше запретили ему и пригрозили, что если он будет продолжать коварно подбираться ко мне, то его накажут и выгонят со двора.

— И только? — спросил развеселившийся король. — Не лучше ли повесить его?

— Не издевайтесь, ваше королевское величество, — с гневом перебила итальянка, — тут речь идет о невинном ребенке.

— Скажи мне, как зовут этого счастливца? — спросил Казимир.

Итальянка скорчила гримасу и плюнула.

— Даже имя его паскудное мне вымолвить трудно, — крикнула она, — имя-то мужицкое, холопское! Имя и фамилия друг друга стоят.

Бертони помялась и с усилием произнесла:

— Дызма Стржембош.

Король развел руками и сказал, смеясь:

— Ого, у этого кавалера есть вкус.

Итальянка, привыкшая не церемониться с королем, буркнула:

— Не для пса колбаса…

Между тем король хлопнул в ладоши. Вошел дворянин Тизенгауз.