Хроники Израиля: Кому нужны герои. Книга 1

Сама Голда, однако, часто выпускала одну руку, чтобы схватиться за другую, более надежную.

В 1956 году Бен-Гурион отобрал портфель министра иностранных дел у Моше Шарета и отдал его Голде.

«Я солдат, выполняющий приказы», — заявила Голда, дружившая с Шаретом [18], но очень желавшая получить этот пост.

Уязвленный до глубины души коварством Старика и неблагодарностью Голды, граничившей с предательством, Шарет записал в дневнике: «Не понимаю, как эта незаурядная женщина может с такой легкостью предавать старую дружбу. Еще меньше понимаю ее слепоту и самообольщение. Она садится не в свои сани. Мне хорошо известно, что она человек закомплексованный, остро ощущающий недостатки своего образования. Голда не в состоянии четко изложить свои мысли на бумаге, составить грамотную речь, изложить политическую позицию в четких формулировках. Как она может брать на себя такую ответственность?»

Интеллектуальные размышления, философские концепции, сложное теоретизирование — все это было ей чуждо. Она избегала ситуаций, в которых могла бы проявиться ее интеллектуальная ущербность. Начитанность никогда не была ее сильной стороной, она даже не пыталась завоевать симпатии интеллектуалов. Когда жизнь сталкивала ее с ними, она придерживалась резкого, даже вызывающего тона.

Писатель Амос Оз как-то спросил ее: «Какие сны вам снятся?»

«Амос, — ответила Голда, — я не вижу снов, потому что почти никогда не сплю».

Марка Шагала Голда Меир, тогда уже премьер-министр, спросила, не удержавшись: «Почему у вас коровы летают по небу, а скрипачи сидят на крышах?»

Шагал растерялся, и они несколько минут с изумлением смотрели друг на друга.

Своей секретарше Лу Кедар она задала вопрос: «Кто такой Джон Леннон?»

К счастью, Голда не нуждалась в абстрактном теоретизировании. Ее сила была в знании жизни. Ее козырями были интуиция и понимание человеческой психологии. Даже язык ее был по-солдатски простым и четким. Кто-то утверждал, что лексикон Голды состоит всего из пятисот слов.

«Забудь про это», — просто сказала она Генри Киссинджеру, требовавшему отвода израильских войск к линиям, существовавшим до 22 октября 1973 года.

Она атаковала на всех фронтах и почти всегда одерживала победу, но это доставалось ей дорогой ценой. С годами она совсем разучилась нормально воспринимать критику, и из всей цветовой гаммы у нее остались лишь два цвета: черный и белый. Усвоив какую-либо концепцию, она уже не могла изменить отношение к ней и, даже когда заблуждалась, отстаивала свою позицию с фанатичным упорством. Ей был чужд гибкий, динамичный подход к политическим реалиям. Еще Бен-Гурион подметил: «Голда фотографирует действительность и долго живет потом с этой фотографией».

«Палестинцев не существует. Я — палестинка», — заявила Голда в 70-е годы.

Каждый, кто с ней хоть раз не соглашался, превращался сначала в человека несимпатичного, потом во враждебно настроенного и, наконец, становился врагом.

Разочаровавшись в Бен-Аароне, после того, как сама добилась его избрания на пост генерального секретаря Гистадрута (федерации профсоюзов), Голда вообще перестала видеть в нем какие-либо положительные качества.

Когда Яаков-Шимшон Шапиро потребовал отставки правительства после Войны Судного дня, он был исключен из числа избранных и уже не мог пить с Голдой кофе в три часа утра.

Те, кто вычеркивались из числа друзей, еще долго ощущали ее мстительный гнев.

Но случалось и так, что Голда с чисто женской непосредственностью вдруг меняла курс на 180 градусов и следовала в противоположном направлении как ни в чем не бывало.

Ицхак Бен-Аарон вспоминает: «Когда она была министром иностранных дел, я как-то встретился с ней в Нью-Йорке, в ее номере на 30-м этаже отеля. Мы говорили о Бен-Гурионе, которого я критиковал, а Голда защищала. Наконец она сказала: „Ты не знаешь, что за человек Бен-Гурион. Если бы он приказал мне прыгнуть вниз с этого этажа, я бы прыгнула, не задумываясь ни на секунду. Моя вера в него безгранична“.

Я смотрел на нее, потрясенный. Через несколько месяцев Бен-Гурион создал движение Рафи, и Голда стала одним из самых ожесточенных его противников».

26 февраля 1969 года премьер-министр Леви Эшкол скончался от сердечного приступа. Секретариат партии Труда назначил Голду Меир его преемницей. Эта кандидатура была утверждена в кнессете подавляющим большинством голосов. Правда, Бен-Гурион, маленький, похожий на мумию в Британском музее, не поднял руки за нее, когда-то очень близкого ему человека. Но Старик не мог омрачить триумфа Голды, принявшей оказанную ей честь как должное.

Вспоминает Аарон Ремез: «В начале 1969 года мы с женой навестили ее. Она сидела в кресле, нахохлившись, как больная птица, и курила. Ее всегда аккуратно зачесанные назад волосы были растрепаны. Надрывный кашель разрывал грудь. С фатальной обреченностью говорила она о том, что жизнь кончена. Как я любил и жалел ее в эти минуты! Не было жизни в ее глазах.

Через две недели Голда стала премьер-министром, а спустя месяц прибыла с визитом в Великобританию. Я, бывший тогда послом в Лондоне, поспешил в аэропорт, не сомневаясь, что увижу старую, сломленную женщину. Голда, помолодевшая лет на десять, выпорхнула из самолета, как на крыльях. Ни тени усталости. Ни следа пессимизма. Сгусток энергии. Ознакомившись с составленным мною распорядком дня, она удивленно взглянула на меня: „Ты думаешь, что я приехала сюда забавляться? Почему у меня всего две деловые встречи в день?“

Мы переделали расписание, и она была загружена работой с утра до вечера. Через несколько дней, поздно ночью, я провожал ее после насыщенного до предела рабочего дня. У дверей отеля она предложила:

— Поднимемся ко мне. Выпьем кофе.

— Голда, — сказал я, — месяц назад, когда мы с тобой прощались, у меня мелькнула мысль, что больше нам с тобой не увидеться в этом мире. И вот сегодня, после двенадцатичасового рабочего дня, когда я еле стою на ногах от усталости, ты выглядишь, как огурчик. В чем тут секрет?

Голда ответила с улыбкой: „Пост премьер-министра излечивает от всех болезней“».

Голде 72 года. Мало кто знает, что она тяжело больна. Таблетки, сигареты и черный кофе помогают держаться. Время от времени Голда ложится на пару дней в онкологическое отделение больницы «Хадасса». В газетах появляется лаконичное сообщение: «Госпожа Голда Меир прошла курс обычных обследований в больнице „Хадасса“. Состояние ее здоровья удовлетворительное».

Даже самые близкие Голде люди не догадываются о мере ее страданий, о боли, не утихающей ни днем, ни ночью. Она зажимает боль в кулаке своей воли. Ни один стон не вырывается из плотно сжатых губ. Лишь горькая складка, появившаяся в углу рта, показывает, как ей тяжело.

С Голдой постоянно находится Лу Кедар, ее секретарша. Тридцать лет провела она рядом с Голдой и никогда не видела ее слез. Есть что-то величественное в этой старухе, победившей боль и отогнавшей на время смерть. Лу Кедар — единственная, кто знает о ее муках.

Иногда Лу не выдерживает, забивается в угол и дает волю слезам.

Каждое утро, на рассвете, Голда погружается в сизый табачный дым, давно ставший непременным атрибутом ее кабинета. «Курение, — это единственное оружие, которым я владею не хуже, чем они», — говорит Голда об окружающих ее мужчинах.

Почтение, которое она вызывает, давно граничит с преклонением.

«Наша госпожа», — называют Голду министры. «Наша госпожа», — говорят плечистые парни, которым поручено дело государственной важности — охрана этой старой женщины. Они не разрешают Голде самой делать покупки в супермаркете. Напрасно она жалуется и умоляет. Напрасно говорит, что покупки — единственная радость, которая осталась еще в ее жизни. Ее знаменитая кошелка больше никогда не появляется на экранах телевизоров.

Впрочем, Голда умеет доставлять себе маленькие женские радости. Направляясь в Соединенные Штаты, тихо попросила Лу Кедар купить ей «эту ужасную книгу, написанную ужасной-ужасной женщиной» о любовных похождениях Даяна. Перед отлетом Лу сбегала в магазин и вернулась с книгой.