Малеска — индейская жена белого охотника (СИ)

— Нет, нет, не думай об этом, — с беспокойством сказала Малеска.

— Но я не могу не думать, не могу, — с грустью настаивал мальчик.

— Нет, не говори, что ты любишь их — то есть твоего деда — больше, чем Малеску. Она умрёт за тебя.

— Да, но я не хочу, чтобы ты умирала, просто вернёмся домой, — умолял он.

— Мы едем домой — в наш прекрасный дом в лесу, о котором я тебя говорила.

— Боже мой, я так устал от леса.

— Устал от леса?

— Да, устал. Здесь так хорошо играть, но это не дом, вовсе нет. Малеска, как далеко отсюда дом дедушки?

— Я не знаю… я не хочу знать. Мы никогда… никогда туда не вернёмся, — страстно сказала индианка. — Ты мой, весь мой.

Мальчик упрямо вырывался из её объятий.

— Но я не останусь в лесу. Я хочу жить в настоящем доме и спать на мягкой постели, и… и… вот, начинается дождь, я слышу гром. О, как я хочу домой!

И в самом деле собиралась гроза; поднялся ветер, который хрипло стонал в соснах. Малеска была сильно огорчена. Пытаясь укрыть уставшего мальчика, она нежно прижала его к груди.

— Терпение, Уильям, никто тебя не обидит. Завтра мы будем плыть весь день. Ты сам будешь грести.

— Я буду грести? — сказал мальчик, немного оживившись. — Но мы ведь поплывём домой?

— Мы поплывём за горы — туда, где живут индейцы. Храбрые воины, которые сделают Уильяма своим королём.

— Но я не хочу быть королём, Малеска!

— Вождём… великим вождём, который выйдёт на тропу войны, чтобы сражаться.

— Ах, значит, из твоего лука я буду стрелять в этих злобных краснокожих, да, Малеска?

— Ах, мой мальчик, не говори так.

— О, — содрогнувшись, сказал ребёнок, — какой холодный ветер; как он рыдает в ветках сосен. Сейчас ты не хочешь вернуться домой?

— Не бойся холода, — встревоженным голосом сказала Малеска. — Давай я укутаю тебя своим плащом, и никакой дождь не проникнет через меховое одеяло. Мы ведь с тобой храбрецы. Какое нам дело до маленького грома и дождя? От этого я только становлюсь храбрее.

— Но ты не хочешь домой. Ты любишь лес и дождь. Гром и молния заставляют твои глаза гореть, но мне они не нравятся; пожалуйста, отвези меня домой, и потом можешь поехать в лес, я никому не скажу.

— О, нет, нет. Это разобьёт мне сердце, — вскричала несчастная мать. — Послушай, Уильям: индейцы… мой народ… храбрые индейцы хотят, чтобы ты стал их вождём. Через несколько лет ты поведёшь их на войну.

— Но я ненавижу индейцев.

— Нет, нет.

— Они свирепые и жестокие.

— Но к тебе они не будут жестоки.

— Я не буду жить с индейцами!

— Они храбрые люди. Ты будешь их вождём.

— Они убили моего отца.

— Но я принадлежу к этому народу. Я спасла тебя и принесла к белым людям.

— Да, я знаю. Бабушка мне говорила.

— И вся моя жизнь — в лесу.

— Среди индейцев?

— Да. Твой отец любил индейцев, Уильям.

— Да, любил. А они его убили.

— Но это произошло в битве.

— Ты хочешь сказать, в честной битве?

— Да, дитя. Твой отец дружил с ними, но они решили, что он стал их врагом. Великий вождь встретился с ним в гуще сражения, и они убили друг друга. Они пали вместе.

— Ты знала этого великого вождя, Малеска?

— Он был моим отцом, — хрипло ответила индианка, — моим родным отцом.

— Твой отец и мой. Как странно, что они ненавидели друг друга, — задумчиво сказал мальчик.

— Не всегда, — сдерживая слёзы, ответила Малеска. — Некогда они любили друг друга.

— Любили! Это странно. А мой отец любил тебя, Малеска?

Бледная, как смерть, несчастная женщина отвернулась; она просунула руку под свою одежду из оленьей шкуры и сдавила сердце; но она обещала ничего не говорить мальчику и храбро сдержала слово.

Мальчик забыл свой беспечный вопрос в тот же миг, когда его задал, и не заметил её бледного лица, поскольку над ними сгустилась буря. Малеска укутала его в свой плащ и закрыла своим телом. Наверху барабанил дождь, но листва сосны была такая густая, что ни одна капля пока не долетела до земли.

— Видишь, мой мальчик, дождь нам не страшен; никто нас не тронет, — пытаясь его ободрить, сказала она. — Я положу в костёр побольше сухих дров и буду укрывать тебя всю ночь.

Она на мгновение замолчала, поскольку над густой листвой начали свирепо буйствовать голубые молнии, раскрывая такие тёмные глубины, которые испугали бы и самого храброго мужчину. Неудивительно, что мальчик ёжился и дрожал, когда они судорожно сверкали над его головой.

Малеска видела, что он боится, и беспечно подкладывала в костёр дрова, надеясь, что пламя успокоит мальчика.

Их лагерь располагался на уступе Хайлендса, нависавшем над рекой, и свет костра, который золотой дорожкой отражался на глади Гудзона, был заметен издалека. Четверо мужчин, которые плыли в лодке, храбро противостоя буре, увидели этот свет и закричали друг другу:

— Вот она. Такой костёр разжигают только индейцы. Гребите, гребите, и мы их настигнем.

Они гребли, несмотря на бурю, и лодка пристала под скалой, на вершине которой ещё горел костёр Малески. Четверо мужчин выбрались из лодки и тихо поползли вверх, ведомые молниями и мерцающим костром. Дождь, который пробивался через ветви, заливал их следы; они разговаривали только хриплым шёпотом, который заглушался шумом ветра.

Уильям заснул, и Малеска, которая рассматривала его с печалью и нежностью, при сильном свете костра видела слёзы на его густых ресницах. Холодный ветер пронизал её до костей, но она ничего не чувствовала. Пока мальчик мирно спал, у неё не было других желаний.

Выше было сказано, что буря заглушила все звуки; и четверо мужчин, что оставили лодку у подножия скалы, сейчас стояли прямо перед Малеской, у которой не было даже мысли об их приближении. Затем вокруг неё выросли тени более чёрные, чем тень сосны, и, внезапно подняв голову, она увидела, что костёр заслонило суровое лицо мистера Данфорта.

Малеска не произнесла ни слова, не вскрикнула, но, крепче прижав мальчика к сердцу, с испугом и вызовом встретила взгляд старика.

— Заберите у этой женщины моего внука и отнесите его в лодку, — сказал старик, обращаясь к тем, кто пришёл с ним.

— Нет, нет, он мой! — свирепо закричала Малеска. — Только Великий Дух отнимет его у меня!

От её пронзительного, тоскливого голоса мальчик проснулся. Он вырвался из её объятий, огляделся и увидел старика.

— Дедушка, о, дедушка, отвези меня домой. Я хочу домой, — закричал он, протягивая к нему руки.

— О! — У меня нет сил, чтобы выразить горькую тоску этого восклицания, которое вырвалось из бледных материнских уст. Этот крик исходил прямо из разбитого сердца. Мальчик хотел уйти от неё. После этого у неё не осталось сил, и она, не сопротивляясь, позволила забрать мальчика. Даже гремучая змея не оказывала на неё такого воздействия.

Они беспощадно выхватили мальчика из её объятий и унесли прочь. Она, не возражая, следовала за ними и видела, как они отплывают на лодке и оставляют её одну в этой безжалостной ночи. Это было жестоко… ужасно жестоко… но несчастная оцепеневшая женщина только тяжёлым взглядом смотрела на лодку. Вдруг она услышала, что мальчик зовёт её:

— Малеска, поедем с нами. Малеска! Малеска!

Она услышала этот крик, и её застывшее сердце страстно затрепетало. Одним прыжком она, как пума, запрыгнула в лодку и понеслась за своими мучителями, яростно гребя сквозь бурю. Но, даже отчаянно напрягая все силы, она не могла догнать четверых сильных мужчин. Они скрылись из виду, а она плыла за ними одна… совсем одна.

Малеска больше не вернулась в дом мистера Данфорта. Она построила хижину на вихокенском берегу и зарабатывала продажей разноцветных корзинок и вышивки, которая так удаётся индейцам. Она вела одинокую жизнь, но изредка она встречала своего сына, когда он гулял по улицам Манхеттена или плавал по реке под парусом, и это жалкое счастье поддерживало в ней жизнь.

Через несколько месяцев мальчик пришёл в её хижину. Согласие на этот визит дала его бабушка, которая всё ещё сочувствовала одинокой индианке и не позволила бы мальчику уехать за море, не попрощавшись. Несмотря на всю горькую муку этого прощания, Малеска была верна своему слову; она подавила в своей душе огромное желание и рассталась с сыном, не объявив, что она его мать. Однажды Малеска стояла на берегу и смотрела, как корабль с белыми парусами отдаёт швартовы и с жестокой быстротой уходит в океан — широкий, безбрежный океан, который казался ей вечностью.