Ночь генерала

– …И пока таким образом, в самой большой тайне, вступив в сотрудничество с пособником оккупантов Миланом Недичем, он осуществлял подготовку к удушению народно-освободительного восстания в Сербии, Михайлович, чтобы замаскировать готовящееся предательство, уверял представителей партизан, что его четники никогда на них не нападут… – читал полковник Минич.

«Прошу, господин полковник, – военный министр, генерал Милан Недич, повернулся к нему спиной. – Я получил ваш доклад из Словении и оцениваю его как глупость и саботаж!»

«Я хочу без обиняков сказать вам печальную истину, господин генерал».

«Только кратко. У меня нет времени».

«Наши войска в отчаянном положении. Армию нужно срочно реорганизовывать, разделив ее на три армии: словенскую, хорватскую и сербскую, так, чтобы каждый мог защищать свою страну. Верховное командование осталось бы общим и…»

«Это измена! – закричал Недич. – Вы требуете развала страны. Вы анархист и авантюрист. Ваша обязанность – выполнять то, что вам приказывают, и укреплять нашу границу с Австрией, с рейхом. Вам ясно?»

«Господин генерал, доктрина укрепления нашей границы с Италией, которую предлагаете вы и Рупник, гроша ломаного не стоит. Мы только напрасно теряем время и тратим бетон и государственные средства. Война на пороге, и это будет молниеносная война. Нет таких бункеров, которые способны задержать Гитлера и Муссолини. Они нападут на нас с воздуха и прежде всего нанесут удар по Белграду. Наступление будет вестись со всех сторон, а хорватские солдаты и офицеры постараются разрушить армию изнутри. Какая фортификация?! Вы, господин генерал, полагаете, что со времен Первой войны ничего не изменилось. Вы…»

«Какая дерзость! Позор! Вы пораженец! Вы еще до начала войны требуете капитуляции!»

«Мы можем оказать сопротивление Гитлеру только тактикой партизанской войны. Следует разделить армию на сербскую, хорватскую и словенскую, а затем каждую из них поделить на небольшие подвижные отряды партизанского типа. Эти соединения организуют свои базы в горах и других труднодоступных для противника местах, где его продвижение обречено на неудачу. Таким образом, полумиллионная сербская армия, организованная по такому принципу, сможет успешно защищать территорию от Госпича и Карловца и до границы с Грецией. Такие отряды должны быть оснащены самыми современными средствами связи, а Верховное командование могло бы разместиться где-нибудь в Боснии или в районе Сувобора…»

«Замолчите! Хватит! Вы хотите разбить регулярную армию на гайдуцкие дружины. Сейчас не времена Карагеоргия, [14] а вы не Станое Главаш. [15] Одно из двух – или вы безграмотны в военном отношении, или состоите на службе… да, у меня есть все основания сомневаться в вашей верности присяге!»

«Возьмите обратно ваши слова! Оставьте болтовню, докажите, что я неправ, но только с помощью фактов и знаний, а не клеветы, господин генерал!»

«Вольно, полковник. Вы наказываетесь арестом на месяц с содержанием на офицерской гауптвахте и освобождением от должности командующего в Словении. О новом назначении вам будет сообщено дополнительно!..»

Воспоминания были прерваны раскатами грома. На улице хлестал ливень, в зале суда стало сумрачно. Шум дождя и частые раскаты грома вынудили военного прокурора Минича напрячь голосовые связки, поэтому, читая обвинительное заключение, он часто начинал кашлять и был вынужден пить воду.

Гром и блеск молний вызвали в памяти генерала картины артиллерийского прорыва на Салоникском фронте, а точнее, он вспомнил тот день, когда с тяжелым ранением, кровоточащий, он был перевезен в Салоники в госпиталь. Осколок гранаты ранил его в грудь. Лежа на носилках, он постоянно повторял: «Они были против глубоких окопов». Санитары, думая, что раненый подпоручик бредит, не придавали этим словам значения. В полковом лазарете, который в его мыслях переместился сейчас в зал суда, какой-то майор спросил его: «О чем вы говорите, кто был против глубоких окопов?» Он ответил ему с носилок полушепотом, боясь наказания, которое могло последовать: «Это моя вина, хотя я требовал». Майор склонился к нему: «Что вы требовали?» С большим усилием, ослабевший от потери крови, он тихо объяснил свою ошибку. «Я и просил, и приказывал своим солдатам копать как можно более глубокие окопы. А они были против. Говорили, что Сербия далеко и чем глубже они зароются в землю, тем труднее им будет потом добраться домой». Потом он потерял сознание и пришел в себя только в госпитале. Находясь сейчас в зале суда, а в мыслях блуждая далеко от него и от себя в своем нынешнем состоянии, он переместился из больницы в детство, вспомнив, как его класс ездил на экскурсию в Раковицу. И как только прояснились в перепутанном сознании какие-то образы, его вдруг пронзила мысль: «Генерал Недич ведь еще раз отправил меня на тридцать дней на гауптвахту». Он напрягся, чтобы вспомнить из-за чего и когда это произошло, и ужаснулся тому, что он забыл об этом важном событии. Его прошиб пот, и он едва не потерял сознание.

– Обвиняемый, вы хорошо себя чувствуете? – прервал чтение прокурора председатель суда Джорджевич.

– Да… хорошо, – он встрепенулся, почувствовав неловкость из-за того, что его состояние бросается в глаза. – Очень жарко, а с обвинением я знаком.

– С ним должен познакомиться и суд, и весь народ, – поддел его Джорджевич.

– Но и вы с ним знакомы. Что же касается народа, то он знает правду, – мысли его вдруг прояснились, и в нем пробудилась воля к борьбе.

– Продолжайте, товарищ прокурор, – сказал судья.

– Командиры четников в восточной Боснии поп Саво Божич, Цвиетин Тодич и другие заключили соглашения с усташами с целью уничтожения партизан, вместе с усташами они выступали…

В одном из вагонов придворного поезда находился гроб с телом короля Александра. Он стоял возле мертвого короля и смотрел на его восковое лицо. Владыка Ириней Джорджевич пел молитвы на каждой станции, где останавливался поезд на всем протяжении своего долгого пути от Сплита через Загреб и до Белграда. Он тогда командовал подразделением королевской гвардии, которое обеспечивало безопасность тела короля, и отдавал приказы о том, где и на какое время останавливаться для прощания с покойным королем… Факелы и раскаленные головни! Десятки тысяч этих огней сияли сейчас в зале суда перед его глазами. Как называлось это место? Личке… Личке Оборине… нет, Личке Врховине. Здесь поезд остановился. Он вышел из вагона с гробом короля и замер перед невиданной картиной: бесконечное море горящих факелов и головешек колебалось перед ним, и из ночи, из этого моря огней доносился плач и стенания. Кто-то из священников объяснил ему: «Это сербы из Книнской Краины пришли поклониться королю и оплакать его». Он мог рассмотреть только лица тех, кто находился в первом ряду. Они били себя кулаками в грудь, причитали, размахивали головешками, выкрикивали имя своего короля. Один крестьянин в бараньем кожухе, с длинными усами потребовал, чтобы его подняли на плечи стоявших рядом с ним людей, и, когда он оказался наверху, повернулся к собравшемуся народу и крикнул: «Хорваты убили нашего короля, мать их усташскую!» Море огней взволновалось, закипело от выкриков. Он испугался возможных последствий, потому что знал, что в этой толпе есть и хорваты. Кроме того, его беспокоило то, что народ может повалить к поезду и прорваться внутрь, чтобы увидеть короля Александра. «Трогай!» – приказал он, и поезд сдвинулся с места под свист сирен. Стоя у окна, он видел, что в народе уже закипела драка… «Барьяктарьевичи сегодня празднуют день рождения Дуды», – сказала ему жена. «Иди ты, я не могу», – ответил он и добавил, что траур, объявленный всеми офицерами, продолжается сорок дней. «Пока у меня на рукаве черная повязка…»