Легионы идут за Дунай

Когда новехонькая, сочащаяся смоляной слезой мачта была установлена, на палубу по мосткам поднялся капитан эскадры, старый морской волк Луций Бебий Вер. Он проворно нырнул в люк, убедился в надежности дубовых хомутов, потрогал медные скобы и сдержанно похвалил работу. Плотник покраснел от удовольствия. Признания триерарха удостаивались немногие.

– Да, Никанор, старая все-таки казалась мне надежнее.

– Любая вещь рано или поздно становится вконец непригодной.

– Никанор, – моряк погрозил корабелу пальцем, – не утешай меня. Уж кто-кто, а ты прекрасно знаешь, что мачта прослужила бы еще три года, если бы я не бросился на лоханку гениохов, как мальчишка на краденую лепешку.

Оба засмеялись. Капитан досадливо, плотник от души.

– Ладно, пошли отсюда. Что там с «Изидой» и «Реей Сильвией»?

– У «Изиды» срезаны реи на мачтах и вывернут левый таран. С «Сильвией» хуже – пробит борт и сильно поврежден шпангоут. На починку уйдет декада, а то и полторы. Придется менять ребро.

– Наверное, души потопленных пиратов мстят нам за гибель хозяев.

Беседу прервали жуткие вопли. Все работавшие разом повернули головы в сторону берега. На соседней «Изиде» кто-то даже влез на мачту, чтобы лучше видеть.

Казнили морских разбойников, пойманных Бебием Вером. Гребцы с захваченных камар были проданы в рабство. Остальные члены экипажа разделены. Часть из них передали в руки властей Тиры, других доставили в Диногенцию. Суд единогласно приговорил латрункулов к смерти. Приговор утвердили наварх Флавиевого флота Гай Аттий Непот и наместник Нижней Мезии Лаберий Максим.

Зрелище было довольно неприглядным. Двадцать восемь пиратов, связанные, лежали на земле. Римские солдаты сгрузили с повозки груду сырых, только что срубленных стволов молодых акаций. Они были очищены от коры и тщательно заточены с одной стороны. Легионеры подтаскивали приговоренных к вырытым заранее ямам. Сильный тычок ногой в живот. Скорчившейся жертве задирали тунику и, разведя в стороны ягодицы, с размаху вгоняли в задний проход густо смазанный свиным салом кол. Раздавался нечеловеческий крик. Палачи плотно прикручивали ноги преступника к столбу, натужившись, поднимали его к яме вертикально и крепко утрамбовывали камнями и глиной. Через час двадцать восемь пиратов, посаженных на кол, неровной линией выстроились вдоль желтой кромки песка Почти все казненные скончались от болевого шока сразу, и лишь губы нескольких самых выносливых продолжали шевелиться. Но скоро и их головы безвольно опустились на грудь.

– Кончено! – вдосталь налюбовавшись сценой, резюмировал Никанор. – Что встали, проклятые лентяи? – прикрикнул он на столпившихся воинов и матросов корабля.

Моряки нехотя разошлись. Из люка поварни под палубой вылез огромных размеров черный египетский кот и, гадливо вскидывая лапы, спустился по доскам на берег. Задрал хвост трубой, помчался и исчез в зарослях кустарника.

Бебий, блаженно жмурясь на нежарком послеполуденном солнце, скинул сандалии и прилег на сложенный у грота полотняный парус. Яркие слепящие блики рябили по воде. Судно слегка качнуло. Задремавший капитан не заметил, когда к борту либурна пристал небольшой, просмоленный до черноты посыльный лемб [115].

Молоденький контубернал наварха в серебряном панцире центуриона из бляшек и колец приставил ладони ко рту и крикнул вахтенным:

– На «Беллоне»! Где ваш триерарх?

– Пошел в кусты с котом! Зачем он тебе?!

– Гай Аттий Непот, наварх флота, вызывает Бебия Вера к себе! Срочно!

Можно было не уважать сухопутного щенка адъютанта, но коль скоро Вер понадобился самому наварху Непоту, значит, дело нешуточное. Дежурный корабельщик рявкнул так, что заколыхались канаты:

– Турунна! Где этот придурок-варциан?

– Что там? Идем на дно?

– А-а! Турунна! Осьминога вызывают в Непоту! Пусть Никанор или Нивионий доложат ему. Лемб с контуберналом ждет у левого борта.

Проснувшийся и слышавший весь разговор Луций Бебий торопливо застегивал пряжки сандалий. Поправил висящий на правом боку короткий меч в ножнах, крашеных голубой «венедской» краской. Одернул тунику и, подхватив легкий кожаный шлем, направился к сходням.

– Луцию Бебию Веру, привет! По поруче...

– Не надо! Я все слышал!

Капитан флагмана ловко спрыгнул в челнок и уселся на сиденье. Завидев вахтенного, погрозил кулаком:

– Мурис, за кота, с которым я пошел в кусты, ты у меня еще половишь крыс в трюме!

Дежурный поспешно спрятался за носовой надстройкой.

– Вперед!

По команде центуриона усмехавшиеся гребцы дружно взмахнули веслами, и скоростная лодка понеслась к городской пристани.

11

Лупанар Орестиллы Приски считался лучшим в Диногенции. Кроме него, в городе существовали еще три публичных дома поменьше и несколько совсем уж низкопошибных притонов, но «Розовая пеламида» затмевала все.

Приска держала девчонок не старше восемнадцати-девятнадцати лет. Перешагнувшие возрастной ценз либо продавались с торгов, либо сплавлялись в другое учреждения, если работали по найму.

Дом был трехэтажный. На первом вдоль длинного коридора помещались маленькие тесные комнатушки. Всего их было двадцать две. На втором – только десять таблинов, по пять с каждой стороны от прохода. И наконец, на третьем ярусе всего три зала, убранные под «лесную дубраву», «спальные покои парфянского царя» и «тронный зал владыки морей Нептуна». Легионеры, городская стража и матросы посещали в основном первый этаж. Вход туда стоил восемь сестерциев. Зимой, правда, плата поднималась до десяти. Командиры частей и торговцы победнее ходили на средней уровень. Цена его кабинетов составляла от двадцати до пятидесяти монет. Мистерии под крышей исчислялись в динариях и служили предметом удовольствий богатых ростовщиков, верхушки провинциального руководства и состоятельных гостей.

Нынешний вечер шел своим чередом. С четырех часов, после второго приема пищи, повалили посетители. Старый одноглазый галл необычайной физической силы по прозвищу Цербер придирчиво оглядывал входящих. Клиентов, которые, по его мнению, были дрянновато одеты или еле держались на ногах, привратник разворачивал обратно. Пытавшиеся протестовать получали такой пинок ногой, что надолго потом обходили квартал стороной. Город помнил пример с членом коллегии хлебопеков. Прикосновение конечности Цербера стоило пекарю перелома таза, перелом руки добавила жена.

Орестилла в длинной коричневой столе и наброшенном на плечи паллии из нежной шерсти лично встречала гостей. С доброжелательной улыбкой на потасканном лице (она начинала карьеру рядовой проституткой с четырнадцати лет) взимала положенный гонорар, складывала деньги в потертый кожаный кошель. Болтала с завсегдатаями:

– Милон, ты опять к нам, дружочек. Когда же вы прибыли? Твою посудину еще не утопили ни зихи, ни тавры? По-прежнему возишь дохлых рабов и морочишь перекупщиков или занялся боспорской пшеницей?

– Ах, Приска, нежность моя, и до чего же у тебя едкий язык, – толстенький купчик из Херсонеса часто моргал глазками. – Ты бы лучше поведала мне, как поживает Хлоя? Ой, чувствую, не выдержит мое ретивое сердце, куплю ее у тебя.

– Так я и продала ее тебе! Ты ради нее тащился через весь Понт? Опоздал, милый, девчонка сейчас ублажает другого. Но не беда! Я быстро рассею твое горе: покажу тебе такую маркоманнку, пальцы оближешь и ее в придачу. Пятнадцать лет всего малышке, но такими формами не каждая нереида похвастать может. Да простят меня Нептун и Амфитрита!

– Не хочу я твою маркоманнку! Мне что германская дубина, что их жирная девка – все едино! Хлою! Хлою мне потребно, о коварная царица лупанаров! – купец дрожал в пароксизме похоти.

Орестилла брезгливо отмахнулась.

– Ладно уж, Орфей, поднимайся наверх, испей хорошего вина, мне только сегодня из самой Мессембрии прислали несколько амфор фалерна. Направлю твою красотку, как только освободится.