Фараон Эхнатон

— Это в порядке вещей, Хоремхеб. Я несу благую весть, твое дело омрачать людей и вселять в их сердца холод и страх.

— Ты прав, Пенту. Профессии у нас разные. Мы созданы для разных дел. И я не сетую.

— Увы! — отвечал жрец. — Меня это различие как раз и тревожит.

Хоремхеб махнул рукой, — дескать, пустое все это. Он поставил рядом две трехножные скамьи. И сказал так, как будто говорил солдатам:

— Садитесь: твое величество — сюда, Пенту — сюда!

Благой бог, поглощенный собственными мыслями, уселся на скамью без звука. Пенту ничего не оставалось, как последовать его примеру.

Фараон уставился взглядом на некую рыбешку на полу, которую собирался проглотить другой — более сильный — подводный житель. Живописец изобразил маленькую рыбу весьма симпатичной и не подозревающей о страшной угрозе. А хищник оскалил зубы. Раскрыл пасть и уже предвкушает удовольствие. Какая прекрасная иллюстрация к разговору, который, несомненно, затевает Хоремхеб! Ему чудится Кеми в образе этого подводного хищника. Спит и видит во сне Кеми. Кеми, пожирающего соседние земли. Соседьие государства. Соседние народы…

— Как всегда, — начал Хоремхеб почему-то торжественно, — я — с дурными вестями. Хетты наглеют с каждым днем. По моим сведениям, они вторглись в пределы городка Ном-от. Твоему величеству, вероятно, памятно это название. Год тому назад оттуда присланы были золотые рукомойники для трех дворцов Ахетатона.

— Да, помню, — глухо проговорил благой бог.

— Ном-от имеет большое значение для северных провинций Джахи, — Хоремхеб развернул пожелтевший папирус. — Вот здесь, твое величество, изображен городок Ном-от. Население его сплошь туземное, и князя его зовут Хеметтат. Он предан тебе и нынче оплакивает падение своего владения. Чуть правее, подальше от моря, в шести сехенах [18] от Ном-от, находилась наша крепость, построенная его величеством покойным фараоном. Эта крепость тоже взята хеттами. Народ Митанни [19], подстрекаемый князьями Ретену, обрушился на наши гарнизоны вот здесь. — Толстый палец Хоремхеба медленно описывал полукруг от города Ном-от к востоку и северо-востоку. — Моряки-разбойники, выйдя в море с острова Иси, мешали нашим кораблям. На берегу, на самой границе с хеттами, стоял наш военный пост Нефер-Туа. Он захвачен врагами еще в прошлом году, в месяц мехир. За полгода хетты продвинулись вот сюда, к городу Ан-Таир. Твое величество легко вычислит, сколько сехенов прошли хетты за полгода от Нефер-Туа до Ан-Таир: ровно двадцать!

Пенту искоса поглядывал на папирус, но более всего поражали его эти грубые руки Хоремхеба. Из них словно жир вытекал, точно они поджаривались на огне. Этот грубый военачальник был противен жрецу. По-видимому, не только ему. Разве фараон искренне относится к Хоремхебу? Только-только терпит. Однажды была сделана попытка заменить его на посту военачальника. Но не тут-то было! Пришлось отказаться от этого намерения. Многие высшие сановники высказались против замены — и Хоремхеб остался Это очень плохо, когда военный решит, что прочно сидит в седле. Жди от такого всякой пакости — явной и тайной.

— Мятежные князья Ретену… — продолжал Хоремхеб, указывая на красное пятно, — князья Ретену перешли вот здесь горную гряду и приблизились к городу Кодшу настолько, что наш гарнизон был вынужден отойти к морю. — Военачальник повел мизинием от красного пятна к краю папируса.

Пенту смотрел сверху вниз. Он даже не наклонился, чтобы получше разглядеть чертеж. Жрец, как обычно в таких случаях, прибег к помощи горного хрусталя.

Фараон уперся взглядом в потолок. Там летали птицы. Там было синее небо, невообразимая высь. Сокол нехебт летел в синеве. Он парил на крепких крыльях, и его величество завидовал ему. Откровенно завидуя свободному полету, он в то же время задавал себе вопрос: «Почему рыбе хорошо в воде, а соколу в небе?» В чем же сущность плавающего, шагающего по земле и летающего в воздухе?..

Пенту приметил рассеянный взгляд фараона. Жрец тоже залюбовался соколом нехебт. В самом деле, под потолком — точнее, небесным куполом — парила птица. Она казалась не то чтобы живою, а совершенно натуральной — с перьями, лоснящимися от подкожного жира, и клювом серого цвета, и глазами, похожими на янтарь…

Хоремхеб ушел, как говорится, с головой в свой папирус. Он продолжал развивать мысль о том, что наступление врагов Кеми будет продолжаться и впредь. Оно будет продолжаться до тех пор, пока его величество бездействует. Да, бездействует!..

Военачальнику хотелось убедиться в том, какое впечатление произведут слова эти на фараона. К его удивлению и огорчению, его величество и вельможа еголюбовались изображением птицы на потолке. Не говоряни слова и не выдавая своего возмущения, Хоремхеб тоже запрокинул голову и стал разглядывать птицу нехебт. Так и рассматривали птицу три первых человека Кеми, меж которых был сам благой бог…

— Мне кажется, — проговорил фараон, — что этот сокол немного косит глазами. Или он смотрит не туда, куда следовало бы. Нехебт высматривает свою жертву. Наподобие нашего Хоремхеба. В данном случае одной из жертв являемся мы — кто-то один из нас. Я хочу сказать — жертвой, если иметь в виду направление хищного взгляда этой птицы. Но левый глаз глядит не туда! Если согласиться, что левый пытается определить расстояние до меня, то правым приметил Хоремхеба.

Пенту сказал, что оба глаза направлены на Хоремхеба и ни о какой косине речи быть не может. Живописец знал свое ремесло!

Он говорил слишком резко. Хоремхеб попытался отнести эту резкость на счет фараона. Однако тот сейчас же реагировал:

— Дорогой Хоремхеб, это о тебе говорит, о тебе говорит уважаемый Пенту! Ты и в самом деле мало смыслишь в живописи. И в этом нет ничего обидного. Так я думаю…

— Разумеется, разумеется, твое величество! «Послушай, лысая обезьяна, — обратился Хоремхеб про себя к жрецу, — когда ты перестанешь засорять наши уши своими глупыми словами?»

— В этом нет ничего обидного, — издевательски настаивал фараон, по-прежнему запрокинув голову и выставив на всеобщее обозрение далеко не привлекательный подбородок.

«Да, подбородок лошадиный, — продолжал размышлять про себя Хоремхеб. — Ничего не хочу, два дня власти — только и всего! Я бы показал им, где живут крысы в пустыне!»

Хоремхеб сказал:

— Уважаемому Пенту следовало бы не столько тыкаться носом в потолок, сколько оглянуться вокруг и подумать о том, что творится на границах империи.

Фараон оживился.

— Как ты сказал? — спросил он Хоремхеба.

— Так, как сказал! — буркнул военачальник.

— Нет, ты выразился сочно, а я, как тебе известно, люблю сочные выражения. «Тыкаться носом в потолок»… Клянусь Атоном, сказано неплохо! Даю слово, что использую твое выражение в своих стихах. И объявлю, что лучший образ принадлежит тебе.

— Я не честолюбив…

— Вот этому не верю.

— Почему?

Вмешался Пенту:

— Потому что неправда!

— Что неправда?

Пенту приложил к глазу магический камень и тихо сказал, очень тихо, отчего каждое его слово звучало еще сильнее:

— Потому что в сердце твоем живет честолюбие, как крокодил в воде, как бегемот в болотах, как змея в пустыне. Ты готов ввергнуть страну в военное бедствие, лишь бы удовлетворить собственное честолюбие. Оно у тебя алчное, Хоремхеб! Оно готово проглотить весь мир. Такое оно алчное!

У Хоремхеба кровью налились глаза. Лицо налилось кровью, подобно льняной ткани, на которую вылили красное вино. Но он не был бы Хоремхебом и не был бы первым военачальником, если бы не умел брать себя в руки. Он остыл — медленно, очень медленно, как галька прибрежная после знойного дня. Сначала он улыбнулся — скривил лицо, прищурил один глаз, потом — другой. Сорокапятилетний вояка, казалось, боролся с самим собой. Не часто ему приходилось бороться с самим собой! Затем мускулы на его лице сгладились, — сгладились все, кроме шрама, оставленного азиатским кинжалом.