Приключения Натаниэля Старбака

Причалы заполнялись солдатами, которые покинули только что остановившиеся вагоны и теперь формировали колонны в ожидании своей очереди. Заиграл полковой оркестр, развевались десятки звездно-полосатых гюйсов [42], хлопая на свежем весеннем ветру, словно хлысты. Армия Севера, величайшая армия в американской истории, пришла в движение.

Она двигалась к полуострову, который охранялся всего десятью тысячами мятежников.

Бельведер Дилейни устроил Ната Старбака в паспортное бюро Конфедерации. Поначалу Старбак воспринял сие назначение с отвращением.

— Я военный, — сказал он юристу, — а не какой-то чинуша.

— Ты нищий, — холодно ответил Дилейни. — А люди готовы заплатить весьма и весьма солидные деньги за паспорт.

Паспорта требовались не только за пределами Ричмонда, но и даже для свободного передвижения по городским улицам после наступления темноты. Как гражданским лицам, так и военнослужащим требовалось подать заявление на получение паспорта в бюро на углу Девятой и Брод-стрит, в грязной, забитой посетителями конторе.

Старбак, прибыв с рекомендацией Дилейни, получил в свое распоряжение комнату на третьем этаже. Его пребывание там, однако, было в равной степени тоскливым и абсолютно бесполезным.

Всю работу выполнял сержант Кроу, предоставив Старбаку возможность пялиться в окно или полистывать Энтони Троллопа, книга которого служила опорой для сломанной ножки стола.

Он писал Адаму Фалконеру в штаб армии, находящийся в Кулпепере, умоляя друга воспользоваться своим влиянием и отправить его обратно в одиннадцатую роту легкой пехоты Легиона Фалконера.

Старбак знал, что Вашингтону Фалконеру никогда не удавалось противиться просьбам сына, так что он не оставлял надежды, но за несколько дней так и не получил от Адама ответа. Дважды повторив свои настойчивые просьбы, Старбак наконец забросил попытки.

Через три недели до Старбака наконец дошло, что в бюро он был никому не нужен. Так что продолжая заглядывать к сержанту Кроу пару раз в неделю, Нат был предоставлен сам себе — и тем удовольствиям, что мог предложить Ричмонд.

Удовольствия эти были разбавлены витавшей в воздухе опасностью, вызванной прибывающими к Форту Монро войсками северян. Первые новости о высадке вызвали в городе легкую панику, но янки так и не развернули наступление, поэтому все мнения сошлись на том, что северяне планируют укрепить свой гарнизон у Роанока.

Старбак часто обедал с Дилейни, и тот с презрением отзывался о подобных слухах.

— И зачем же им высаживаться у Форта Монро? — однажды спросил он. — Нет, дорогой мой Старбак. Скоро они начнут наступление на Ричмонд. Одно-единственное сражение, и вся эта суета прекратится. Мы все попадем в плен! — казалось, его очень радует подобная перспектива.

— По крайней мере, еда точно будет не такой поганой. Знаешь, я осознал — хуже всего влияние, которое война оказывает на роскошь. Половину того, ради чего стоит жить, не достанешь, другая половина своими ценами разорит в два счета… кошмарная говядина, правда?

— Получше солонины.

— Все забываю, что ты служил в полевых условиях. Доведется ли мне услышать выстрелы перед концом войны? Это придаст моим мемуарам правдоподобности, как думаешь? — Дилейни обнажил белые зубы в улыбке.

Тщеславный человек, он гордился своими зубами — родными, ровными и вычищенными, казавшимися почти неестественно белыми. Старбак повстречал Дилейни в прошлом году, во время первого посещения Ричмонда, и между ними установились осторожные, но дружеские отношения.

Дилейн был изумлен, узнав, что блудный сын преподобного Элияла Старбака оказался в Ричмонде. Но его симпатия была вызвана не только любопытством, тогда как привязанность Старбака к Дилейни частично объяснялась готовностью последнего оказать помощь, частично — нуждой Ната в друзьях вроде Дилейни и Бёрда, которые не станут судить его деяния по меркам отца с его неумолимой, безжалостной верой.

Подобные люди, как считал Старбак, прошли тот путь, который Нат желал пройти сам. Однако временами, находясь в обществе Дилейни, он спрашивал себя, разумно ли отрицать за собой какую-либо вину. Старбак знал, что Дилейни, несмотря на старательно им поддерживаемую почти пиквикскую [43] приветливость, тем не менее, был умным и беспощадным. Эти же качества он использовал, чтобы сколотить состояние на, как любил повторять Дилейни, двух обязательных для воина вещах: женщинах и оружии.

Юрист снял очки и протер линзы платком:

— Говорят, пули свистят. Это так?

— Да.

— В какой тональности?

— Никогда не обращал внимания.

— Наверное, разные пули и свистят по-разному? Талантливый стрелок вполне может исполнить какую-нибудь мелодию, — предположил Дилейни и жизнерадостно пропел первую строчку песни, популярной в Ричмонде всю зиму: — «Чего же ждешь ты, Тарди Джордж?» Хотя вряд ли он по-прежнему ожидает, а? Как думаешь, важнейшие события войны произойдут на этом полуострове?

— Если так, — ответил Старбак, — я хочу быть там.

— Ты кровожаден до глупости, Нат, — поморщился Дилейни. Он протянул Старбаку отвратительный на вид хрящ: — Похоже на еду, по-твоему? Или, скорее, на нечто, что встретило свою смерть на кухне? Ладно, неважно, перекушу дома, — он отставил тарелку.

Они обедали в отеле «Спотсвуд-Хаус». Дождавшись, пока Дилейни покончит с едой, Старбак извлек пачку чистых паспортов и толчком отправил их юристу.

— Отлично, — одобрил Дилейни, убирая документы в карман. — Я должен тебе четыреста долларов.

— Сколько? — потрясенно перепросил Старбак.

— Паспорта нынче дороги, друг мой Старбак! — довольно сообщил хитрюга-юрист. — Шпионы северян платят целое состояние за эти бумажки! — Дилейни рассмеялся, показывая, что шутит.

— Так что будет только правильно, если ты разделишь со мной полученные столь нечестным путем доходы. Уж поверь, за них я выручу огромные деньги. Полагаю, ты предпочтешь плату в валюте Союза?

— Мне все равно.

— Не все равно, поверь мне, не все равно! Доллар Севера равен трем нашим, как минимум! — Дилейни, не обращая внимания на уставившихся на него посетителей, отсчитал пачку новеньких долларовых бумажек, заменивших большую часть монет Севера.

Доллар Юга должен был обладать равной покупательской способностью, но вся система ценообразования, похоже, давно полетела к чертям.

В Ричмонде за фунт масла просили пятьдесят центов. За вязанку дров — восемь долларов. Кофе нельзя было достать практически ни за какие деньги. Даже хлопок, являвшийся, казалось, фундаментом процветания Юга, взлетел в цене в два раза. Комната, которую в прошлом году не сдали бы и за полдоллара в неделю, теперь сдавалась на семь дней за десять долларов.

Старбаку, правда, было глубоко наплевать. У него была своя комната в огромном доме на Франклин-стрит, там же обитала и Салли Траслоу с двумя соседками, слугами, поварами и портным.

Это был один из шикарнейших домов во всем городе. Ранее он принадлежал торговцу табаком, чьи дела сильно пошатнула блокада северян. Здание пришлось продать, и Дилейни превратил дом в самое роскошное и дорогое заведение для любовных утех и тайных встреч.

Мебель, картины и прочий декор были если не высочайшего качества, то по меньшей мере выглядели таковыми при свечах, а угощения, напитки и развлечения были настолько щедрыми, насколько позволял дефицит военного времени.

Дамы принимали по вечерам, а днем находились в своих апартаментах, к услугам гостей, но по большой украшенной статуями лестнице было дозволено подниматься лишь визитерам, имевшим предварительную договоренность.

Деньги переходили из рук в руки, но так незаметно, что даже священник из церкви Святого Павла посетил дом три раза, прежде чем догадался о том бизнесе, который велся в его стенах, после чего уже не возвращался, хотя это знание не помешало визитам трех его коллег.