Катон (СИ)

В досаде от того, что его консульство не стало великим событием в истории государства, Марцелл отметился нанесением демонстративного оскорбления Цезарю. Он подверг наказанию розгами посланца из галльского города, которому проконсул царственным жестом даровал гражданские права. "Это тебе в знак того, что ты не римский гражданин! - пояснил Марцелл порозовевшему местами галлу, - поезжай домой и покажи рубцы Цезарю!"

Ответ Цезаря выглядел вполне традиционно. Метод борьбы с противниками в Риме у него был один - деньги, поскольку армия еще не подтянулась к границам Италии. Он помолился богам и отправил очередные возы серебра по адресам новых магистратов. Однако не все у него прошло гладко. Катон в Риме был один, но существовали еще и Марцеллы. Гай Клавдий Марцелл, избранный консулом на место двоюродного брата Марка Марцелла, оказался не доступен блестящему оружию Цезаря, несмотря на то, что был женат на его внучатой племяннице Октавии, той самой, которую добрый дедушка хотел переложить в постель Помпея. А вот другой консул Луций Эмилий Павел, слывший человеком честным и аристократичным, не устоял перед соблазном и ударил лицом в кучу серебра размером в тысячу пятьсот талантов - поистине царская взятка. Однако насколько же причудливо переплелись в сознании тогдашних римлян злаки коллективистской, республиканской морали с сорняками индивидуалистических, частнособственнических устремлений! Эмилий поддался подкупу, но полученные деньги потратил на строительство роскошной базилики на форуме, и продался он Цезарю лишь наполовину, пообещав не вредить ему, но и не помогать, а все-таки продался!

За меньшую сумму, хотя и в несколько раз превышавшую, например, со-стояние Катона, Цезарь купил Гая Куриона, народного защитника, народного трибуна, любимца и надежду Цицерона. Этот претендент на роль спасителя Республики, будучи обременен долгами, как и вся золотая, но без серебра, молодежь того века, когда-то уже строил глазки Цезарю, однако покоритель Галлии дал ему понять, что не покупает кого попало, а ценит только штучный товар. По-видимому, именно тогда Курион проникся пафосом республиканских идей. В одночасье он сделался таким заядлым поборником добродетели, что привел в умиление и восторг убеленного сединами Цицерона. Легко обмануть того, кто хочет обмануться! Одновременно Курион стал и надеждой сената, и кумиром плебса. Борясь со всех трибун с государственным злом, он с особым остервенением нападал на Цезаря, демонстрируя тому свою политическую квалификацию. Это был бесстрашный, остроумный и последовательный враг галльского наместника, замечательный враг, просто на загляденье оптиматам, впрочем, не всем. Катона блеск никогда не ослеплял, он видел пятна даже на солнце, а потому никак не мог увидеть солнца в обыкновенном пятне. Ненависть Куриона к Цезарю казалась беспредельной, однако тот сумел ее измерить и, отмерив несколько тонн серебра, приделал ей стрелку с другого конца. Теперь ненависть Куриона получила проти-воположное направление.

Но Курион действительно был штучным товаром, потому он не стал афи-шировать перемену знамени, а поступил очень тонко. Новоиспеченный народный трибун внес в сенат откровенно авантюрный проект строительства дорог и мостов и под предлогом его исполнения потребовал себе чрезвычайные полномочия на пять лет. То была демонстративная попытка столкнуть Помпея с вершины пирамиды, и, естественно, Великий вознегодовал. Резким окриком он призвал нахального мальчишку к порядку, но тот начал огрызаться, и возник конфликт. Получилось, что принципиальный Курион ради общественного блага навлек на себя немилость самого могущественного человека государства, пострадал за народное дело, как и надлежало настоящему трибуну. Поссорившись с Помпеем, он продолжал абстрактно поругивать Цезаря, умело культивируя в массовом сознании образ о себе как о независимом государственном деятеле. В такой роли Курион принялся раз за разом срывать комиции и сенатские заседания. В этом деле самому дорогому продажному трибуну помогал самый дорогой из продажных консулов Эмилий Павел, широко используя магистратское право трактовать всевозможные природные явления как знамения богов. Любопытно, что в выражении своей воли небожители вели себя так, словно не Эмилий, а они сами получили от Цезаря подарок. Однако боги были вне подозрений, поскольку такой тяжести, как Цезарева взятка, небеса просто не выдержали бы и провалились в преисподнюю. Поэтому с запретами считались, и галльские деньги выкупали у судьбы драгоценные дни власти для своего хозяина. Потом изобретательный Курион придумал ввести в феврале дополнительный месяц для согласования официального календаря с солнечным, а также для продления полномочий Цезаря, ведь заседание по его вопросу было намечено на первое марта.

Так продолжалось много месяцев. Едва консул Гай Марцелл и оптиматы вплотную подступали к делу Цезаря, как перед ними вырастала ледяная стена пассивного протеста Павла; только им удавалось растопить ее в горячих баталиях, как на них в стиле парфянской конницы совершал наскок Курион, вздорными законопроектами отвлекая всеобщее внимание и уводя сенат с главного пути в чащу неразрешимых проблем.

А Цицерон все умилялся принципиальностью юного дарования и в письмах из Киликии сладко советовал Куриону и дальше идти своей дорогой, не поддаваясь дурным влияниям. "Желаю, чтобы этот трибунат принес тебе вечную славу", - писал он, и его пожелание сбылось: трибунат действительно принес Куриону вечную славу, но какую! Мастер едкой насмешки создал самый яркий образец сарказма, когда совсем этого не хотел. Впрочем, Цицерон был далеко от места событий, что в какой-то степени его оправдывает, а в самом Риме многие уже догадались, кто дергает за веревочку эту крикливую куклу и чего от нее добивается. "Если на Куриона будут давить всеми способами, Цезарь защитит в его лице того, кто наложит запрет, если же, - а, кажется, это так - испугаются, Цезарь останется доколе ему будет выгодно", - писал тогдашний эдил Марк Целий Руф, ученик Цицерона, талантливый молодой человек со страшной судьбою, впрочем, не более страшной, чем судьба Куриона и судьбы почти всех участников тех событий.

Таким образом, уже тогда сенаторы предвидели то, что произошло через год, уже тою весною они относились к Куриону как к провокатору, стремящемуся вызвать их на противоправные действия и дать повод Цезарю к вооруженному вторжению в Италию якобы для защиты прав народного трибуна от произвола знати. Но если не препятствовать Куриону из желания избежать конфликта, то вопрос о Галлии останется нерешенным до конца года, а это будет означать, что Цезарь сохранит власть над войском. А зачем войско, как не для войны? Все больше римлян понимало, что Цезарь готовится к войне, а споры о консулате для него всего лишь прикрытие. Боевые действия в Галлии только-только завершились, Цезарево войско еще не оправилось от тяжелейших битв и большей частью оставалось за Альпами. Цезарь пока не мог воевать, но его боеспособность росла с каждым месяцем, отсюда становилось понятным его стремление выиграть время. Об однозначности Цезаревой цели свидетельствовал и эпизод с отзывом двух легионов.

Несмотря на неорганизованность парфян, угроза большой войны на Востоке продолжала существовать. Поэтому сенат постановил, чтобы оба проконсула, обладающие большими армиями, Цезарь и Помпей, выделили по одному легиону для пополнения сирийского корпуса. Цезарь безропотно выполнил это требование, может быть, усматривая в нем ответную провокацию сената. Однако ему пришлось расстаться не с одним, а с двумя легионами, так как Помпей заявил, что выделяет для Сирии тот легион, который он прежде дал взаймы Цезарю, впрочем, никакого другого легиона у него под руками и не было. При всем том, покоритель Галлии с присущей ему изворотливостью сумел извлечь выгоду даже из этого события. Отпуская солдат, он дал им столько денег, что те, придя в Италию, заразили римское войско славой о Цезаревой щедрости. А легаты разыграли перед Помпеем целый спектакль с целью дезинформации. Они смачно, по-солдатски расписывали ему ужасы Цезарева командования, непомерные тяготы войны, утверждали, будто галльские легионы измотаны, а солдаты ненавидят Цезаря и мечтают о Помпее. Великого эти грубые слова ласкали лучше любовного лепета молодой жены, а потому он охотно уверовал во все услышанное. Так Цезарю удалось настолько усыпить бдительность соперника, что тот отказался от первоначального намерения формировать войско для Италии. Сенат не был столь благодушен, а потому задержал отправку Цезаревых легионов в Азию и разместил их поблизости от беззащитного Рима, правда, не зная в точности, в качестве оплота столицы или в роли троянского коня.