Амелия

По возвращении домой лет двадцати от роду, Трент обнаружил, что стряпчий во время его отсутствия успел жениться на его матери и уже успел ее похоронить, завладев всем ее имуществом на сумму (так ему сообщили) около полутора тысяч фунтов. Трент попытался было обратиться к своему отчиму, но безуспешно: стряпчий наотрез отказался его признать и сказал, что больше не пустит его и на порог своего дома.

Случилось так, что у стряпчего была от первого брака единственная дочь, в которой он души не чаял; ей было приблизительно столько же лет, сколько и Тренту, и этот молодой человек (а Трент был статен и хорош собой) приглянулся ей еще тогда, когда служил у ее отца. Это чувство не угасло за годы его отсутствия и вспыхнуло вновь, едва они увиделись. О своих чувствах она постаралась соответствующим образом намекнуть мистеру Тренту, так как отнюдь не относилась к тем застенчивым и деликатным особам, которые предпочтут скорее умереть, нежели первой сделать авансы.

Трент пришел в восторг – и не без основания: девица, очень недурная собой, была единственной наследницей богатого отца, но более всего молодого человека привлекала возможность сполна расквитаться со стряпчим. Скажем коротко, не теряя времени, как не теряли времени обе стороны: парочка не замедлила вступить в брак. Стряпчий сначала и слышать об этом не желал и был вне себя от ярости, но любовь к дочери в конце концов одержала верх над его негодованием – и он даже ссудил зятя (ибо признал его таковым) деньгами, дабы тот купил себе должность прапорщика в строевом полку, которому предстояло вскоре отправиться в Гибралтар; стряпчий всем сердцем уповал на то, что Тренту там не сносить головы, а при таком повороте дел он надеялся подыскать дочери партию, более отвечающую его честолюбию и ее достоинствам.

В том же самом полку, куда получил назначение Трент, служил тогда и Бут; первый состоял в должности прапорщика, а второй – лейтенанта в одной из приданных этому полку рот.

Свои воинские обязанности Трент выполнял безупречно. Хотя он не мог похвастать особой образованностью, он был наделен умом и обходительностью, и к тому же Природа, как мы уже отмечали, снабдила его весьма привлекательной наружностью. При этом он был довольно храбрый малый, и поскольку во время своего пребывания в Гибралтаре вел себя вполне пристойно, то между ним и Бутом установились там довольно дружеские отношения.

После окончания осады приданные полку роты была расформированы, и Трент возвратился к жене, встретившей его с большой радостью и любовью. Вслед за тем произошло событие, повлекшее за собой полное разорение тестя Трента, а затем разбившее его сердце. Он совершил ошибку, довольно распространенную в те дни, – поставил под документом вместо своего имени – чужое. На самом деле подобная рассеянность именуется на языке закона не больше, не меньше как подлогом, [361] который согласно принятому как раз тогда парламентскому акту должен караться смертной казнью. По этому обвинению стряпчий был оправдан, не признав доказательств потерпевшей стороны, которая не могла выступать свидетелем в собственном деле, и в итоге не осталось никаких свидетелей, что и предусмотрено прекрасными установлениями, именуемыми законом о свидетелях; [362] закон этот превосходно рассчитан на то, чтобы сохранить жизнь мошенникам из числа подданных его величества, и отлично используется с этой целью.

Однако хотя стряпчий и был торжественно признан невиновным в суде общего права, [363] но все же для любого здравомыслящего человека его вина была очевидной, а посему стряпчий утратил свою репутацию, а вместе с ней возможность заниматься своей профессией, и досада свела его вскоре в могилу.

Возбуждение против стряпчего судебного дела потребовало от него непомерных расходов, потому что помимо обычных судебных издержек, позволивших ему избежать виселицы при содействии закона, была еще одна немалая статья расходов, поглотившая не менее тысячи фунтов; эту сумму ему пришлось выложить, чтобы избавиться от свидетеля, которого никак нельзя было отвести на законном основании. Кроме того, незадачливый джентльмен понес еще кое-какие убытки в делах, так что, к удивлению многих его знакомых, после уплаты всех числившихся за ним долгов осталось лишь весьма скромное состояние в восемьдесят фунтов годового дохода; доход этот был завещан дочери и для супруга ее недосягаем; а сверх того осталось еще около двухсот фунтов наличными.

Вскоре после кончины старого джентльмена Тренту пришлось серьезно задуматься над своим положением. Теперь и жена не казалась ему столь привлекательной и желанной, как прежде: он принадлежал к тем, кто быстро пресыщается избытком. В подобных размышлениях Трент зашел так далеко, что, хотя его жена была одной из самых хорошеньких женщин в Лондоне, он, я думаю, в самую последнюю очередь избрал бы ее предметом своих любовных домогательств.

Однако нашлось немало и таких, кто придерживался на сей счет совсем иного мнения. В их числе был и небезызвестный милорд, памятный читателю своей влюбчивостью. Сей благородный вельможа, приметив в один прекрасный день миссис Трент на улице, сумел при помощи находившегося при нем тогда эмиссара разузнать, где находится ее жилище, которое тотчас же подверг осаде по всем правилам военного искусства; он занял позицию в квартире, находившейся как раз напротив ее окон, откуда на следующее же утро начал обстреливать ее влюбленными взглядами.

Понадобилось совсем немного времени, чтобы комендант осажденного гарнизона проведал о предпринимаемых противником действиях и, проведя успешную рекогносцировку, выяснил, кто он такой, хотя тот и принял чужое имя и слегка изменил свою наружность. Тогда комендант созвал в своей душе военный совет. На самом же деле, если отбросить всякие аллегории, Трент стал размышлять о том, не является ли его жена куда более ценным достоянием, нежели он еще совсем недавно думал. Одним словом, поскольку он обманулся в своих расчетах относительно ее состояния, то возымел теперь некоторые надежды обратить в звонкую монету ее красоту. [364]

Не посвящая супругу в свои намерения, Трент вскоре свел знакомство со своим новым соседом, не подав и вида, что ему известны его настоящее имя и титул. Трент тоже прибегнул к обману, притворясь совершеннейшим простачком, что при его природной ловкости не стоило ему особого труда.

Милорд быстро угодил в эту ловушку и, когда благодаря мнимому простодушию мужа познакомился с его женой, был настолько ею очарован, что решил, не страшась ни расходов, ни последствий, овладеть ею.

При всем том он не пренебрегал в своих действиях и некоторыми мерами предосторожности; пожалуй, большими, чем требовалось. Что касается мужа, то в этом не было решительно никакой надобности, поскольку тому и так все было известно, что же касается жены, то, поскольку она с некоторых пор заметила, что муж стал к ней охладевать (ведь очень немногих женщин, мне думается, можно на сей счет обмануть), ей было приятно убедиться в том, что другой привлекательный мужчина бросает на нее томные взгляды и выказывает ту почтительность и нежность, которые прежде ей выказывал Трент и на которые, как она понимала, ей больше не приходилось рассчитывать с его стороны.

Милорд, которому Трент предоставил сколько угодно удобных случаев и которого жена Трента поощряла даже больше, нежели он мог надеяться, стал готовить все необходимое для решительного штурма; и вот тут, когда мистер Трент объявил ему, что должен на два дня уехать из Лондона, милорд решил, что в первый же день после его отъезда приведет свой замысел в исполнение.

После некоторых колебаний относительно того, в каком облике ему следует предстать перед предметом своей страсти, милорд решил, наконец, что сделает это под своим настоящим именем; он рассудил, и вероятно, справедливо, что его дама, подобно Семеле, [365] не лишена честолюбия и предпочтет Юпитера, явившегося во всем своем величии, тому же божеству, переодевшемуся в платье скромного пастуха. Он нарядился поэтому как можно более пышно, будучи великим знатоком этого искусства, и явился перед возлюбленной во всем блеске, подобающем его высокому титулу; это было зрелище, перед чарами которого дама не в силах была устоять, и последствия можно легко вообразить. Короче, та же самая сцена, которая разыгралась некогда между Юпитером и вышеупомянутой возлюбленной, зашла довольно далеко, когда спрятавшийся в чулане Трент выскочил из своего убежища и самым неделикатным образом прервал ход действия.