УЗНИК РОССИИ

Невольный чижик, сидя в клетке, забыл, что где-то на свете есть свобода, которая была ему всю жизнь столь необходима, но теперь больше не нужна. Только вот песнями он перестал теперь тешиться, – ведь это последнее стихотворение, написанное Александром Пушкиным.

Глава одиннадцатая

Я подданным рожден и умереть Мне подданным во мраке б надлежало…

Пушкин (V.271)

Удивимся еще раз способности Пушкина не только перевоплощаться, но и прочитывать свое будущее. Едва ли не все его шаги в последний год продиктованы предчувствием неотвратимой смерти. Предсмертные слова царя Бориса Годунова, приведенные в эпиграфе, звучат обреченно, но Борис тут ни при чем. Озноб берет от догадки, что власть и смерть в этой формуле действуют сообща.

13 апреля 1836 года он отвозит в отеческое имение гроб с телом матери и хоронит ее в Святогорском монастыре. После похорон покупает там место для собственной могилы. Жить ему остается одиннадцать месяцев. 18 мая он сообщает жене из Москвы: «Это мое последнее письмо, более не получишь» (Х.453). Имеется в виду, что он не будет больше писать, поскольку едет домой, но это действительно его последнее письмо к ней. 13 августа он пишет из Петербурга мужу сестры Николаю Павлищеву, и опять: «Нынче осенью буду в Михайловском – вероятно, в последний раз» (Х.461). Конечно, речь идет о попытках продать родовое имение (землю, которую он любил), а все же оторопь берет от второго, вещего смысла: то и дело писать слово «последний», рассчитываясь с земными делами.

Люди, рождаясь, начинают умирать, и поэты не исключение, но не все и не всю жизнь с юности до последней минуты столь целеустремленно думают и пишут о смерти. С Пушкиным смерть, можно сказать, неразлучна. У него чрезвычайно развито чувство смерти. Чувство это он лелеет в себе с юности. «И смерти мысль мила душе моей», – сообщает нам двадцатилетний поэт (I.354).

К чему мне жизнь? Я не рожден для счастья,

Я не рожден для дружбы, для забав… (I.342)

Конечно, это дань романтической традиции. При этом составная часть блаженства есть возможность умереть за границей, – вот повторяющийся лейтмотив.

Дарует небо человеку

Замену слез и частых бед:

Блажен факир, узревший Мекку

На старости печальных лет…

Блажен, кто славный брег Дуная

Своею смертью освятит:

К нему навстречу дева рая

С улыбкой страстной полетит.

Это «Бахчисарайский фонтан» (IV.134). Смерть – непременный участник его литературных коллизий. Бесы, утопленники, фаталисты, маньяки, разбойники и благородные убийцы, палящие по своим знакомым на дуэлях, – вот его любимые герои. В стихах и прозе то и дело появляются убиенные: отравленный Моцарт, задавленный смертельным рукопожатием Дон-Жуан, бедный рыцарь, которого запирают в тюрьму до смерти.

Возвратясь в свой замок дальний,

Жил он строго заключен:

Все безмолвный, все печальный,

Как безумец умер он. (V.410)

Пушкин чтит наложившего на себя руки Радищева, повешенного Рылеева, гильотинированного Шенье, волей-неволей ставя себя в этот ряд, примериваясь к смерти. С возрастом все чаще он рисует черепа, гробы, катафалки, повешенных.

О жизни не жалеет он.

Что смерть ему? Желанный сон.

Готов он лечь во гроб кровавый. (IV.199)

Рождение и смерть – две крайние точки жизни человека. Если по части рождения еще можно предполагать волю родителей, то в смерти – одна Божья воля. Литературная статистика мало что дает эмоциям, но все же отметим: слово «рождение» встречается в произведениях Пушкина 53 раза, а слово «смерть» – 484. Цявловский назвал поэта «гениальным суевером» и считал, что это было «иррациональным в его психике». Легенду о том, что ему была предсказана смерть от белого человека, он сам если не придумал, то пустил в свои биографии. «Но примешь ты смерть от коня своего» и «Так вот где таилась погибель моя!» – творческие воплощения той же легенды о себе самом.

После стихов, написанных летом 1834 года, казалось бы, в связи с отъездом в деревню:

Давно, усталый раб, замыслил я побег

В обитель дальнюю трудов и чистых нег…

– он замечает: «Предполагаем жить… И глядь – как раз умрем» (III.258). Мечта перенести пенаты в деревню в черновике заканчивается другим отъездом: «Религия, смерть».

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана? (III.59)

Ответа, разумеется, не получить. Старость наступила рано. Двадцатипятилетним он, хотя и хитрит, ибо свою болезнь «аневризму» выдумал, но запугивает начальство: «Я ношу с собою смерть». Все мы ее носим, но не все столь сосредоточенно. Перечисляя умерших друзей, он размышляет, почти физически переходя из бытия в небытие:

Увы, наш круг час от часу редеет;

Кто в гробе спит, кто дальный сиротеет;

Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;

Невидимо склоняясь и хладея,

Мы близимся к началу своему…

Кому ж из нас последний день Лицея

Торжествовать придется одному? (II.247)

Шутки его, брошенные мимоходом, смертельные: «Мне нужны деньги или удавиться» (Х.125). По поводу предстоящей встречи с Нащокиным: «Думаю побывать в Москве, коли не околею по дороге» (Х.435). Влюбившись, он видит себя на виселице:

Вы ж вздохнете обо мне,

Если буду я повешен? (III.13)

О виселице мечтает и Пугачев в «Капитанской дочке». В мотивах Роберта Саути, которого Пушкин вольно переводит, смерть:

Скоро, скоро удостоен

Будешь царствия небес…

Ах, ужели в самом деле

Близок я к моей кончине? (III.427)

В отрывке, начатом в Михайловском: «Слава Богу, что утром отрубят ему голову, а уж эту ночь напляшемся…» (V.421). Кровавые картины возникают в текстах мимоходом, безо всяких эмоций: «Мужичок вскочил с постели, выхватил из-за спины топор и стал махать во все стороны… Комната наполнилась мертвыми телами». Со смерти дяди, завязки к сюжету, начинается «Евгений Онегин», мыслью о веселой смерти заканчивается: «роман на новый лад займет веселый мой закат». «Блажен, кто праздник жизни рано оставил», – узнаем мы посередине романа, один герой которого убит, другой – убийца, и есть еще несколько покойников походя. В стихах: «Мне время тлеть» – признание, что каждый день он пытается угадать дату своей смерти (III.130).

Накануне женитьбы он записывает в плане повестей «Белкина»: «Гробовщик-самоубийца». В «Метели» герой убит, отец и мать умирают. Станционный смотритель спился и лежит в могиле. Лишь последняя история, «Барышня-крестьянка», обходится без трупов. Впрочем, и тут есть раненый герой и убитый заяц.

Пушкин беседует с умершими возлюбленными. В стихотворении «Заклинание» призывает любимую встать из гроба и явиться к нему. Творческий подъем в Болдине начинается с рассказа о самоубийце-гробовщике, а заканчивается мечтой увидеться не с невестой, ждущей в Москве, а с умершей пять лет назад в Италии чужой женой и его одесской подругой Амалией Ризнич, которая ждет его там.

Твоя краса, твои страданья

Исчезли в урне гробовой –

А с ними поцелуй свиданья…

Но жду его; он за тобой… (III.193)

Смерть ничего не меняет в любви; переход в иное состояние так же реален для Пушкина, как и сама жизнь: там встречи с Амалией и с другими его возлюбленными продолжатся. Отметим: смерть не разделяет ни близких людей, ни друзей, ни мужчину с женщиной – таков посыл Пушкина, становящийся с годами все более важным для него. В черновике стихотворения «Воспоминание» тени умерших к нему возвращаются: