Травяной венок. Том 2

Она медленно подошла и уютно устроилась на его плече. Его левая рука скользнула вниз и обняла ее.

– Очень замечательная вещь, – тихо сказала она, – я люблю тебя, Гай Юлий.

Когда прошло еще шесть дней консульства Гая Мария, он заставил своего народного трибуна Публия Попиллия Ленаса созвать еще одну плебейскую ассамблею. Только «бардаи» Мария находились в стенах комиции, чтобы слушать все происходящее. Почти два дня они вели себя так, как им было приказано, то есть очистили от своего присутствия город и не попадались на глаза. Но молодой Марий уехал в Этрурию, и трибуны снова оказались огорожены частоколом тех же голов. Только трое стояли сейчас на этих трибунах – сам Марий, Попиллий Ленас и какой-то человек, закованный в цепи.

– Этот человек, – вскричал Марий, – пытался убить меня! Когда я, старый и немощный, бежал из Италии, то в городе Минтурны я нашел утешение. Однако вскоре отряд наемных убийц потребовал от магистрата Минтурн моей казни. Вы видели моего доброго друга Бургунда? Именно его послали удавить меня, когда я лежал в камере за минтурнским капитолием. Совершенно одинокий, покрытый грязью и обнаженный. Я, Гай Марий, величайший человек в истории Рима! Величайший человек, которого Рим когда-либо производил на свет! Более великий полководец, чем даже Александр Македонский! Великий, великий, великий! – он остановился, сбившись с мысли, затем что-то вспомнил и ухмыльнулся. – Бургунд отказался придушить меня. И Минтурны взяли пример с простого германского раба, тоже отказавшись убивать меня. Однако прежде чем наемные убийцы – жалкая участь, им даже не удалось сделать того, что было приказано, – оставили Минтурны, я спросил у предводителя: кто их нанял. И он ответил: Секст Луцилий! Марий снова ухмыльнулся и расставил свои ноги так, словно собирался исполнить какой-нибудь небольшой танец. – Когда я стал консулом в седьмой раз – кто еще в Риме был семь раз консулом? – мне было приятно позволить Сексту Луцилию думать, что мне ничего не известно. Он был таким дураком, что целых пять дней оставался в Риме, чувствуя себя в безопасности. Но этим утром, перед рассветом, когда он еще лежал в постели, я послал своих ликторов арестовать его. По обвинению в измене. Он пытался убить Гая Мария!

Никакой суд не был короче, ни одно голосование не было бесцеремоннее – без обсуждения, без свидетелей, без необходимых процедур «бардаи» в стенах комиции объявили Секста Луцилия виновным в измене, а затем вынесли ему приговор: сбросить с Тарпейской скалы.

– Бургунд, я возлагаю на тебя задачу привести приговор в исполнение, – сказал Марий.

– Я сделаю это с удовольствием, Гай Марий, – прогремел Бургунд.

После этого все собрание переместилось туда, откуда можно было хорошо видеть место казни. Сам Марий, однако, остался на трибуне вместе с Попиллием Ленасом, поскольку высота трибуны да их собственный рост позволяли иметь великолепный обзор вплоть до самого Велабрума. Секст Луцилий, который ничего не сказал в свою защиту, доблестно пошел на смерть, сохраняя при этом презрительное выражение лица. Когда Бургунд, сверкая издалека своими золочеными доспехами, подвел Луцилия к краю Тарпейской скалы, тот не стал ждать пока его поднимут и бросят вниз, а сам прыгнул столь стремительно, что чуть было не увлек Бургунда за собой, запутав его в собственных цепях.

Дерзкая независимость Луцилия и риск, которому подвергся Бургунд, ужасно рассердили Мария, он покраснел, зашипел и, брызгая слюной, стал изливать свой гнев на перепуганного Попиллия Ленаса. Слабый проблеск разума, который еще теплился в его мозгу, был окончательно подавлен кровоизлиянием. Гай Марий, как подкошенный, упал на пол трибуны, ликторы столпились над ним, а Попиллий Ленас неистово звал носилки и носильщиков. Все мертвые головы старых соперников и врагов окружали неподвижное тело Мария, оскаливая зубы в зловещей усмешке черепов.

Цинна, Карбон, Марк Гратидиан, Магий и Вергилий выбежали из сената и растолкали ликторов, которые все еще суетились вокруг того, кто некогда был Гаем Марием.

– Он еще дышит, – сказал его приемный племянник Гратидиан.

– Тоже плохо, – отозвался Карбон сквозь зубы.

– Отнесите его домой, – приказал Сулла.

К тому времени рабы из охраны Мария, узнав о его болезни, столпились у подножия трибуны, рыдая и завывая. – Цинна повернулся к собственному главному ликтору:

– Пошли кого-нибудь в лагерь Марция, и вызови ко мне сюда Квинта Сертория, срочно. Можешь рассказать ему, что случилось.

Пока ликторы Мария несли его на носилках в сопровождении все еще завывающей толпы «бардаев», Цинна, Карбон, Марк Гратидиан, Магий, Вергилий и Попиллий Ленас сошли с трибуны к ее подножию и принялись ждать Квинта Сертория. Они сидели на верхнем ярусе комиции, пытаясь прийти в себя после случившегося.

– Я не верю, что он еще жив! – воскликнул Цинна.

– А я думаю, что он поднимется и опять придет сюда, если только кто-нибудь не воткнет добрый римский меч ему под ребро, – заявил Вергилий, хмурясь.

– Что ты собираешься делать, Луций Корнелий? – спросил приемный племянник Мария, который соглашался с каждым предложением, не принимая при этом ни одного из них; таким образом, он предпочитал менять не собственную точку зрения, а предмет обсуждения.

– Пока не знаю, – хмуро и задумчиво произнес Цинна, – вот почему я и послал за Квинтом Серторием. Я ценю его советы.

Серторий явился через час.

– Это лучшее из того, что могло произойти, – сказал он, обращаясь ко всем, но особенно к Марку Гратидиану, – не подозревай в этом никакого предательства, Марк Марий. Ты его приемный родственник, и в твоих жилах течет меньше крови Мариев, чем даже в моих. Но хотя моя мать была из рода Мариев, я могу сказать об этом без страха или чувства вины. Это изгнание сделало его сумасшедшим. И он уже не был тем Гаем Марием, которого мы все знали.

– Что нам следует делать, Квинт Серторий? – спросил Цинна.

– О чем ты? – изумился тот. – Ведь ты – консул, Луций Цинна! Это ты должен отдавать приказания, а не я.

Густо покраснев, Цинна махнул рукой.

– В своих обязанностях консула, Квинт Серторий, я не сомневаюсь, – он щелкнул пальцами. – Я спрашиваю тебя сейчас о том, как нам лучше избавиться от «бардаев».

– А, теперь понимаю, – медленно произнес Серторий. Он все еще носил повязку на левом глазу, но рана уже подсохла, и потому не ощущал особого неудобства.

– Пока «бардаев» не разогнали, Рим все еще принадлежит Марию, – заявил Цинна, – и обстоятельства складываются так, что я очень сомневаюсь в том, что они захотят этого. Они уже вошли во вкус, терроризируя великий город. С какой стати они остановятся, видя состояние Гая Мария?

– Тогда их надо остановить силой, – заявил Серторий, злобно улыбаясь, – я сам их прикончу.

– Прекрасно! – произнес Карбон, выглядевший чрезвычайно довольным. – Я пойду приведу тех людей, что остались по другую сторону реки.

– Нет, нет! – ужаснувшись, вскричал Цинна. – Еще одна битва на улицах Рима? Мы не должны этого допускать после этих шести дней!

– Я знаю, что делать! – заявил Серторий, равнодушный к этим глупым, по его мнению, возражениям. – Луций Цинна, ты должен будешь созвать завтра на рассвете вожаков «бардаев» сюда, к этой трибуне. И скажешь им, что, находясь даже в самом тяжелом положении, Гай Марий подумал о них и дал тебе денег, чтобы заплатить им. Для того чтобы тебе поверили, нужно будет сегодня появиться в доме Гая Мария и оставаться там достаточно долго, чтобы создать впечатление твоей беседы с ним.

– И все же зачем мне идти в его дом? – спросил Цинна, наморщив лоб в раздумье.

– А затем, что «бардаи» проведут весь сегодняшний день и всю ночь у дверей Гая Мария, ожидая новостей.

– Да, пожалуй они так и сделают, – согласился Цинна, – виноват, Квинт Серторий, не подумал хорошенько. Ну и что дальше?

– Скажи вожакам, что ты устраиваешь для всех «бардаев» выплату денег на государственной усадьбе в лагере Марция, во втором часу дня, – оскалился Серторий, – а я их там буду ждать со своими людьми. И вот тогда действительно наступит конец царству террора Гая Мария.