Приключения Жихаря

Как обставляют деторождение в королевстве Яр–Тура, Жихарь не знал, поскольку король Камелота наследников покуда не имел, тянул чего–то – или королева ему досталась такая, пустопорожняя.

Что же случилось с Яр–Туром? Симеон Живая Нога докладывал, что дворец в Камелоте стоит пуст, если не считать немногочисленной и неразговорчивой стражи, что за Круглым Столом, за которым могут поместиться сто рыцарей и еще полста, никто не пирует, а простой народ печален и ждет каких–то напастей, потому что некому стало защищать его от великанов и колдунов.

«Вот отпразднуем родины – оседлаю Налима и помчусь туда, – решил про себя богатырь. – Вдруг это племянничек Мордред им что–то напакостил?»

Но потом подумал–подумал и понял, что уезжать сейчас никак нельзя: соседи, прослышав о неслыханном многоборском богатстве, непременно попытают счастье его присвоить. Да и Яр–Тур может внезапно обидеться, что вмешиваются в его дела, – ведь у рыцарей капризов еще больше, чем у баб. Вдруг король Камелота с дружиною просто отправились охотиться в глухие чащобы?

А с Беломором еще непонятнее. В избе на речном острове его нет, да и не жил он там в последние дни: тоже о чем–то тревожился, обходил город вдоль частокола, волхвовал.

Карина сказала, что накануне Жихарева приезда старик, по словам стражников, встал до света и, никому ни слова не молвив, ушел в лес без припасов и без чародейных причиндалов, даже босиком. Леший с Боровым тоже ничего не прояснили, потому что трое суток безвылазно играли в кости на пузатых жуков–рогоносцев и лесные обязанности свои оставили в забвении.

Жихарь уговорил Апокалипсию Армагеддо–новну посмотреть на талую воду, сохраненную для такого случая в липовом ковшике: вдруг да чего покажут? Но сколько дошлая гувернянька ни шептала над водой, ничего на поверхности не объявлялось, кроме чистого неба, – а по настоящему небу в час гаданья как раз шли облака. Не птицей же он улетел, хотя с Беломора станется…

Была еще слабая надежда узнать что–нибудь от Демона Костяные Уши, но он покамест еще не прибыл.

Из садика выбрели к пруду охрипшие Сочиняй–багатур и Рапсодище. Рапсодище притащил с собой лукошко с яйцами, позаимствованное у возмущенных стряпух.

Время от времени певцы опорожняли содержимое яиц себе в глотки для крепости голоса.

– Еще одно хорошее имя вспомнил – Оброслан! – сказал Сочиняй. – Самое счастливое имя. У хозяина с таким именем овцы часто–часто плодись, волки далеко–далеко обходи…

Степной хан, ежегодно гостивший в Многоборье, говорил уже почти правильно и даже пробовал слагать на чужом языке песни.

– Запомним, – вяло откликнулся Жихарь. В поисках имени для сына он с завязанными глазами наугад тыкал пальцем в строчки книги «Ономастикон», но всякий раз выпадал то Дурло, то Грузило, то Еболдай, то что–нибудь похуже.

– Назови–ка его лучше Терминатор, – посоветовал умудренный странствиями Рапсодище. – Тогда его и кирпичом не убьешь. Про Терминатора особое сказание сложено, называется «Повесть о ненастоящем человеке»…

И немедленно заголосил:

Ой, во том ли во светлыим будущем Все махины на людей исполчилися, Извести решили весь род людской…

– Тихо ты, – сказал богатырь. – Какой же он ненастоящий? Тогда бы у него пупка не было, а у моего все на месте… Скажешь тоже… Терминатор… Вы скорлупу–то в пруд не бросайте, я за вами не нанимался убирать!

– Мое дело – предложить, – огорчился Рапсодище.

Притащилась на уютный зеленый берег еще парочка бездельников – Кот и Дрозд.

Разбойники тоже прибыли не с пустыми руками – прикатили, скрывая в высокой траве, небольшой бочонок. Угощение, видно, не далось им даром: нос у Дрозда слегка загнулся набок, покатый лоб Кота оживился свежей царапиной.

– И чего жадничают? – удивлялся Дрозд. – Все равно к вечеру рекой польется…

– Только бы Карине не донесли, – сказал Жихарь и выбил пробку. – Как она там, не слыхали?

– Молочко есть! – радостно доложил Кот. – Она покуда еще спит, но кормить уже кормит.

– Перед свадьбой бывает мальчишник, – сказал Рапсодище. – А для наших посиделок названия еще не придумали.

– Чего думать – глоткам освежай делаем сказал степняк. – Когда багатур аракчи – всякий жена молчи!

Жихарь пошарился в траве, вытащил несколько берестяных плошек – место у пруда заветное, испробованное.

– За материнство и детство! – провозгласил Рапсодище. Голос к нему уже вернулся.

А–а! – послышалось в траве. – Без меня–а! Сейчас выкажу! Сказано – наказано!

– Совсем дите стал наш Гомункул, вздохнул Жихарь.

– У детей такого нюха на хмель не бывает, – возразил Кот. – Надо же – откуда учуял! Чего тебе в тереме не сиделось, не считалось?

– А, Каравай–багатур! – обрадовался степной певец. – Закуси–хан!

Отломи–джан!

– Дурацкие у вас в степи шутки, – сказал Колобок. – Баланс я подвел, сальдо с бульдом сравнил… Старуха эта вредная меня чуть щами не обварила… Вот, глядите на кафтанчике – я пятно солью засыпал. И все в один голос: не крутись под ногами, не крутись под ногами! Но несколько рыбок я все–таки уволок… Полелюй еще не приехал?

Стали гадать, осмелится ли староста оставить ярмарку без своего надзора, какие вести принесет Демон, не соберется ли к вечеру дождь, не подгорят ли пироги у нерадивых стряпух.

Пить из берестянок вкусно, а чокаться нельзя, поэтому приходилось только щелкать языками и прикрякивать.

– Останусь я у вас годочков этак на двести, – сказал разомлевший Колобок, – а потом дальше покачусь…

– Только поберегись – Голодный Степь не закатись, – предостерег его Сочиняй. – Там не смотрят: говорящий, неговорящий…

От безделья устают сильнее всего, и вот уже пошла дрема кругами возле высокого собрания, отвалились добры молодцы и старые старцы на травушку, посмотрели в голое небушко, заскучали и опочили каждый своим сном.

Колобок поглядел–поглядел на это сонное царство, зевнул с завыванием, закатился к Жихарю под бочок и засвистел крошечными ноздрями.

Тихо сделалось в мире, как всегда бывает перед большой бедой.

…По глади пруда скользил длинный и узкий челнок с лебединым изгибом носа.

В челне лежал, скрестив на груди руки, король Яр–Тур – лицо у побратима было белое–белое. В ногах у короля сидела женщина в черном и бросала ему на грудь желтые цветы.

На противолежащий берег пруда выехал верхом на горбатом и мохнатом красном быке Лю Седьмой в дорогом парчовом халате зеленого цвета. Бедный Монах громким голосом читал стихи, отмахивая лад правой рукой, а левой бережно прижимал к себе глиняный жбан.

Увидев челнок. Бедный Монах соскользнул с бычьего горба, сделал несколько шагов и пошел прямо по воде. Яр–Тур поднялся в челне во весь рост, словно доска…

– …Вот где все лодыри собрались! Вот они где прохлаждаются! Любуйтесь, ваше величество!

Вот как наш князенька дорогих гостей встречает! Уже хороши, еще за стол не садившись!

Богатырь тряхнул головой.

К нему – вполне наяву – приближались настоящий Яр–Тур и настоящий Лю.

Никакой женщины в челноке, уже вытащенном на берег, не было, и бык, привезший Бедного Монаха, был не красный, а самый обыкновенный, бурый.

Только вот лицо у короля осталось белым.

За побратимами мелкими шагами поспешала гувернянька Апокалипсия Армагеддоновна с хворостиной в руке. Ради праздничка ведьма принарядилась в платье с петухами. Голову же она украсила немыслимой прической в виде корабля с парусами.

– Нет слов сказать, как я рад вас видеть, сэр Джихар! – тихо сказал король и попробовал поклониться, но чуть не споткнулся. Лю Седьмой успел поддержать его.

Жихарь вскочил, подбежал к побратимам, обхватил их за плечи. Тут же к нему присоединился Сочиняй–багатур.

– Что с тобой, братка? – вместо привета вскричал Жихарь.

– Достойный Яо Тун утомился с дороги, – пояснил Бедный Монах.

– Ха! – воскликнул Сочиняй. – Говори! Сочиняй все видит: Камелот–каган у себя много крови пролил! Сейчас лечить буду, трава баш–кильдым варить, баранья мозга кормить!