Три прозы. Взятие Измаила; Венерин волос; Письмовник

31 июля 1919 г. Среда

Как легко на душе! Сегодня весь день испытываю какую-то необъяснимую радость.

До обеда репетировали в «Солее». Зал показался таким огромным! Но голос звучит очень хорошо. Аккомпаниатор – Рогачев. Он из Москвы, работал концертмейстером еще в мамонтовской опере. Сперва говорил со мной снисходительно. Потом, после того как спела, высокомерие как сдуло! Похвалил скупо: «Очень рад. Не ожидал!» Но в его устах это что-то да значит!

В нем сразу чувствуется опыт и мастерство. Я очень довольна. Договорились, какие романсы в какой дивертисмент исполнять. Сказал, чтобы я сдерживала свой темперамент. «Нужно сохранять холодную голову».

Пошла после репетиции побродить по городу. Солнце, легкий ветерок, хорошо! На Садовой между «Чашкой чаю» и кондитерской Филиппова народу столько, как на гулянье. Мне кажется, не только у меня, а у всех ощущение, что все ужасы кончаются и начинается, наконец, опять человеческая жизнь.

А какие витрины! Какие шелка, шляпки, готовые костюмы, духи, драгоценности! Как элегантно одета публика! Сколько офицеров-щеголей в новеньких френчах! Все время открываются новые кафе и рестораны! А афиши! Театры, кабаре, концерты! Боже, как хорошо, что снова обыкновенная жизнь! Война – это была болезнь. И вот весь мир выздоровел. И Россия выздоравливает.

На углу Садовой и Таганрогского, как всегда, толпа перед громадной витриной с картой. Трехцветные флажки с каждым днем лезут все выше и выше. Люди приходят смотреть на жизнь толстого желтого шнурка. И все живо обсуждают, все стратеги! Шнурку осталось совсем немножко подтянуться – и война кончится! Увидимся снова с Машей, Катей, Нюсей!

Зашла в гостиницу, где разместился Осваг, там для всех желающих какой-то важный генерал, бывший директор привилегированного учебного заведения, объяснял картину военных действий. Переставлял флажки на карте, поднимал руки, и сверкали потертые локти серой тужурки. Прямо «Три сестры»: Москва! В Москву! На Москву!

Столкнулась нос к носу с Жужу. Она там устроилась работать и берет на дом корректуры осважных изданий. Вся цветет. В зеленом платье из жоржета. У нее никогда хорошего вкуса не было. И вообще, почему блондинки упорно хотят носить пронзительно-зеленый? Ей это совершенно не идет. Очень собой гордится и хвастает, что сахар, муку и дрова получает со склада, и даже спирт из Абрау-Дюрсо! Поговорить не дали – солдаты ворочали тяжелые тюки с литературой, да и Жужу торопилась. Сказала, что устроилась в отделе у профессора Гримма и что, если я хочу, она замолвит словечко. Застучала каблучками по широченной лестнице туда, откуда доносился стук пишущих машинок.

Еще бы! Без протекции Жужу мне теперь никуда!

Если я хочу…

А не хочу!

Я знаю, чего хочу. И все будет так, как я хочу!Увидела на афише, что приедут Емельянова и Монахов! Вот получу деньги и куплю самые лучшие билеты!

1 августа 1919 г. Четверг

Вчера так было хорошо! А сегодня с утра будто провалилась в какую-то черную яму. Прошла мимо афиши «Солея» – с моим именем. И не испытала ничего, кроме страха.

Это на людях я храбрая, а все страхи и слезы достаются вот этим страничкам. Боюсь провалиться, боюсь, что не смогу хорошо спеть, что будет пустой зал. Всего боюсь. А самое главное, боюсь, что все мне врут в глаза! Говорят ложь, потому что жалеют! А что, если на самом деле у меня нет ни голоса, ни таланта?

Ночью опять приснился все тот же кошмар с комаром! Опять и опять!

Я ничего не умею и ничего не могу! Возомнила про себя, что певица, – и вот получила по мордам. Да, по мордам! Так мне и надо!

Все, что хочется забыть, – именно это и лезет ночью в голову. Закрою глаза, и опять я на сцене в бывшем Клубе приказчиков. Объявляют, выхожу, ничего не вижу, начинаю петь мою любимую, из репертуара Плевицкой: «Над полями, да над чистыми» – и опять повторяется этот ужас! Поперхнулась! В горло попал комар!

Вот вам и дебют! Была бы коса подлиннее – повесилась бы на косе!

Написала, чтобы освободиться, чтобы забыть об этом.

Все говорят о приезде качаловской труппы МХТ! Только что был Вертинский, а теперь к нам едет МХТ! Я их всех увижу! Качалова, Германову, Книппер!

Купила сборник песенок Вертинского. Боже, какой он гений! Так и вижу бедную безноженьку, просящую между могил у Боженьки к весне подарочек – две большие ноженьки, и лиловый фрак негра, подающего манто, и ту обезумевшую женщину, целующую в посиневшие губы убитых юнкеров.

Как хорошо, что тогда у Машонкова не пожалели и купили билет в третий ряд – 85 рублей! А в первом стоили все сто!

Могли бы шрифт взять и покрупнее.

Какая я, наверно, тщеславная. Фу!Завтра встречаюсь с Павлом. Это наш последний день.

2 августа 1919 г. Пятница

Плохие новости. Я сразу почувствовала, что с Павлом что-то случилось. Мы встретились, как обычно, под навесом Асмоловского, потом пошли в «Ампир». Все возвращается на круги своя. Прислуга – во фраках, в крахмальном белье, чисто выбритые, пахнущие одеколоном. Красивые наряды у дам. Красивая музыка – правда, музыканты, евреи, перекрасились перекисью в блондинов. А вот пела какая-то заезжая штучка чудовищно. Роза Черная! Одно имя чего стоит! А ей еще бросали цветы! Ничего не понимают! Им лишь бы рожица посмазливее!

Павел все молчал, потом сказал: «Уйдем отсюда! Терпеть не могу всю эту публику!» А мне так хотелось еще там посидеть! И опять ничего не сказала. Послушно поднялась и пошла. Проходили по Садовой мимо карты. Я ему сказала: «Скоро, даст Бог, все кончится!» А он набросился на меня: «Ничего не кончится!» Стал ругаться на Осваг, что все скрывают, а если кто-то начнет говорить то, что есть, – сразу зачислят в агентов красных. «При этом в контрразведке грабители, воры и подлецы – честный человек туда не пойдет! Борются за места и власть, везде грабеж и взяточничество, а все молчат, дрожат за свою шкуру!»

Я поняла, что с ним что-то произошло. Стала расспрашивать, сначала отмалчивался, потом сказал, что у него неприятности в Осваге. Он узнал об одном случае и хотел, чтобы об этом напечатали в газетах, а его вызвали и пригрозили, чтобы молчал. В вагонах из Новороссийска вместо снарядов, одежды и продовольствия для фронта везли товары, принадлежавшие спекулянтам. При этом фронт не получает из тыла ничего, кроме лубочных осважных картинок с изображением Кремля и каких-то витязей. Не хватает снарядов, а комендант со своими сотрудниками везли мануфактуру, парфюмерию, шелковые чулки, перчатки, прицепив к такому поезду один вагон с военным грузом и просто поставив в каждый вагон по ящику со шрапнелью, благодаря чему поезд пропускали беспрепятственно как военный.

Мы долго ходили. Павел очень ругал союзников. Им на самом деле на нас наплевать – прислали обмундирование размером либо на карликов, либо на великанов. Пришли несколько вагонов ботинок только на одну левую ногу! Прислали бамбуковые пики, прислали пулеметы без патронов и лент, к которым наши патроны не подходят, какие-то пушки времен бурской войны. Меня рассмешило, что англичане прислали мулов, которые до фронта и не дошли, превратившись по дороге в шашлыки, а Павел на меня обиделся.

На следующей неделе у него опять командировка.

Когда проходили мимо его лаборатории, сказал, что все время приходит старик Мейерсон, у которого сын ушел с красными. Приходит, молча смотрит на свою мастерскую и уходит.

Кажется, он из-за какого-то старика переживает больше, чем из-за меня.Опять не решилась начать самый важный наш разговор. Сердце сжалось: как же я ему сейчас все скажу? Что с ним будет? Как он поедет на фронт с этим в душе? Нет, мы объяснимся, когда он вернется.

3 августа 1919 г. Суббота

Такой длинный день! Все по порядку.

Снова вечер у Никитиных. Лучше бы не ходили!

С Павлом не сдержалась уже с самого начала. Он зашел за мной, а я только одеваюсь. Стал торопить. Меня это просто взбесило! Как я выгляжу – ему все равно! Лишь бы поскорее начать решать судьбу мира! Сказала ему, что судьба мира подождет! Хорошее entreе нужно не только на сцене, поэтому мы опоздаем настолько, насколько это будет нужным! Он надулся. Так и явились – злые друг на друга. Зато когда вошли – все глаза на меня!