Возвращение в эмиграцию. Книга первая (СИ)

Жизнь на колесах была утомительной. Дети ныли. Ника стала прихварывать. Потом началась Польша. С остановками, с новым лагерем. Наконец, после двадцатидневного путешествия, мы прибыли в Гродно. Это было 15 октября 1947 года в семь часов утра.

Был серенький пасмурный день. Наступила осень. Все высыпали из вагонов. Нас предупредили, что разгрузка начнется не сразу. В Гродно нам предстояло жить в специальном лагере, ждать приезда специальной комиссии по делам переселенцев, получать документы и выбирать место жительства.

Ника просила пить, но вода в вагоне была затхлая, теплая. Мы со Славиком взяли по кувшину, и решили поискать свежую воду.

Двинулись вдоль состава, здоровались со знакомыми из соседних вагонов, поздравляли друг друга с прибытием. Мы перешли через рельсы, потом еще. Куда ни глянь, стояли составы, точь-в-точь, как наши, но молчаливые, задраенные. Мы шли по бесконечному коридору из товарных вагонов, пока не вышли к водокачке. Из широкой кишки изливалась на землю вода. Мы наполнили кувшины, отправились назад и через несколько минут заблудились. Было тихо, и только вдали свистел паровоз. Мы стали прислушиваться. И вдруг, совсем неподалеку, явственно послышалась русская речь.

— Там! — рванулась я в направлении голосов. — Туда, там наши!

Славик, считавший, что мы должны идти в противоположную сторону, плюхнул кувшин на землю и расхохотался.

— Глупая, да здесь все говорят по-русски!

Проблуждав минут десять, мы все же вышли к составу. Я напоила дочь, уговорила ее немного поспать. Время было раннее. Она задремала, а я снова спрыгнула на землю.

— Пойду, пройдусь, — сказала Сереже.

— Смотри, опять заблудишься.

Но я пообещала не уходить далеко. Нырнула под вагон (уже научилась) и оказалась с другой стороны поезда.

Вдоль полотна тянулись глиняные кучи. Я обогнула их и увидела долинку с пожухлой травой. Была она скучная, безлюдная. Небо над нею было низкое, облака по нему неслись быстро. Справа — овражек, невдалеке по краям — березовый лесок.

Я стояла и ждала, когда же придет возвышенное чувство восторженной радости. Ведь я дома, на родине! Но я ничего не ощутила. Было холодно, хотелось спать.

Но должна же я хоть что-то почувствовать! Я сбежала с насыпи, зашла за какие-то кустики, опустилась на колени, взяла горстку земли. Своей земли. Попробовала умилиться, поднесла землю к губам с намерением поцеловать. Так положено!

И вдруг совершенно ясно осознала, что разыгрываю никому не нужную комедию. И этот лесок, и эти кустики, и долина с овражком — все было совершенно чужое. Это не были знакомые края, где я когда-то жила, кого-то знала, кого-то любила. А если честно, именно в этот момент сердце заныло в тоске по Парижу. Слишком маленькой пятилетней девочкой увезли меня от этих или подобных кустиков. Слишком долго я жила в эмиграции. Там прошло мое детство, там прошла моя молодость. Здесь еще ничего не было. Оборванные корни не проросли и болели.

Я поднялась с колен и побрела обратно к вагонам.

Конец первой книги

г. Ташкент,

1988–1993 гг.