Хей, Осман!

Он совсем маленьким был и не мог помнить, как румийцы-греки и монгольские отряды нападали на пастухов его отца. Помнил себя в тёплой юрте. В юрте было так защитно, страха мальчик маленький не знал. От женщин, таких сильных, крепких, шло всё хорошее - еда, питье, телесное укрепляющее тепло, такое нужное неокрепшему детскому телу. Но он, едва сделав первые неровные шаги, знал уже, что он принадлежит другому миру, не женскому, а мужскому, миру людей, казавшихся ему совсем высокими. К этим людям его тянуло, к их общности; когда они пели, хотелось тоже запеть...

Византийские отряды из Караджа Хисара [103] налетали на стада людей Эртугрула, угоняли овец. Владетели больших домов и полей, засеянных хлебными злаками, имели под своим началом отряды воинов в хороших кирасах, вооружённых длинными копьями и мечами хорошими. В этих отрядах разные люди были - черноглазые красивые армяне, светлоглазые и светловолосые выходцы из холодных, совсем дальних земель. Все имели - каждая общность - свою правду и справедливость свою. Подданные императора византийцев полагали все эти земли своими, а себя - потомками правителей Древнего Рума [104]. Наёмники честно исполняли свой долг. Сельджукский султан защищал пределы своих владений. Эртугрул, Тундар и люди их тоже знали свои права на свои земли, где паслись их стада. Привычно вскакивали на коней, преследовали похитителей, схватывались в стычках; чаще побеждали, а когда и проигрывали... Привозили в становище своих убитых, женщины выли, оплакивая; мужчины клялись отомстить. Но другой раз привозили пленённых и всё в становище сбирались в любопытстве. Мальчишки показывали пальцами и кидали камешки и комки земли в пленных чужих воинов. Привозили выкуп, звучала греческая речь. В юрте гостевой угощали привёзших выкуп. Начинали понимать речи друг друга. Неприметно для всех греческие слова входили в поток речей тюрок; и тюркскими присловьями уже щеголяли воины румов... А после вновь жили нападениями, стычками, пленениями, смертями...

Эртугрул говорил Тундару и старейшинам, что следует решительно переменить этот порядок дурной.

   - Покончить надо с их вольностями! - говорил вождь кайы.

Но многим старикам рода казались румы сильными очень; такими сильными, что куда уж покончить с ними всадникам Эртугрула!

   - Надо ждать, надо ждать. Когда султан решит ударить на этих неверных, тогда и мы пойдём с ним...

   - Нет, покамест дожидаться будем султанского похода на неверных, они рассеют нас, как беспастушных овец! - возражал Тундар.

Эртугрул оставил старшими в становище Тундара и одного из братьев своей младшей жены, которая недавно родила ему сына, Гюндюза, третьего из его сыновей... Мать Османа, старшая, первая жена, не была довольна. Она ещё сохраняла в себе черты недавней решительной и смелой девушки, перегонявшей в скачках на добром коне иных йигитов. Ещё не так давно лишь она владела сердцем Эртугрула. Теперь она упрекнула его, сказав, что он пренебрегает будущностью их сына:

   - Осман одиноким останется, а Гюндюза и Сару Яты окружают дядья и двоюродные братья!..

   - Кто виноват, женщина, в том, что у тебя не осталось братьев? Не пойдёшь против судьбы! Откуда мне сейчас угадать, кто из моих сыновей окажется самым храбрым и толковым? В конце концов, судьба изберёт для лучшего своего претворения самого лучшего из них и поведёт за руку!..

Женщина хотела было возразить, что всё это всего лишь красивые слова, но она была умна и понимала, что, быть может, за ней останется последнее слово в их споре; но не стоит быть настойчивой, упрямой и потому глупой! Благоволение мужа стоит дороже! И она приблизилась к Эртугрулу и молча и внимательно поцеловала тыльную сторону ладони его правой руки. Он ответно положил тяжёлую ладонь на плечо жены, крепкие грубые пальцы воителя проницали сквозь шёлковую ткань. Затем он вышел, оставив её одну в юрте...

Эртугрул решил ехать в Конью, к султану. С собою взял пятьдесят йигитов. Вперёд не отправил гонца, ехал незваным. Но он знал, для чего ехал...

Прежде Эртугрул не бывал в резиденции султана. В сущности, когда вступил вождь кайы в длительное время мужской зрелости, любознательность и даже и простое любопытство не оказались в числе свойств его характера. Его не занимала жизнь султана и приближенных султана, равно как и жизнь владетелей земель Рума-Византии. Ему и на ум не входило пожелать выстроить для себя и своих близких жилище, подобное их обширным жилищам, выстроенным из прочного кирпича и камня. Он даже и не понимал, как возможно жить, спать ночью под этими каменными сводами. Ему хорошо дышалось в юрте. И всё новое, воспринятое им и его людьми, покамест не переменило коренным образом уклада их жизни. Нарядные ткани, красивая посуда, новое оружие и украшения лишь разнообразили эту жизнь, но не изменяли. И теперь Эртугрул направлялся в Конью без любопытства ко всей той новизне, каковую ему предстояло увидеть. Его занимало лишь одно: как воспримет султан его слова. А если сочтёт их дерзким и никчёмным вмешательством в дела Конийского султаната, своих владений? Султан был милостив к Эртугрулу, обещал быть ему вместо отца в добрых советах, но Эртугрул ещё ведь не обращался к султану, советов не просил, да и никаких приказаний как султанский полководец не получал... Однако он уже решился, уже двигался, продвигался вперёд, и потому гнал от себя докучные мысли... То, что мы называем рефлексией, было ему так же чуждо, как и осознанное любование окружающими пейзажами. Он смотрел вперёд и вокруг прагматически и по-кочевничьи зорко. Но случалось ночами, на привале, вид тёмно-синей ночи Анадола смутно волновал его существо; он бодрствовал, широко раскрыв глаза, и расширял невольно ноздри на тёмном смуглом лице своём, будто хотел невольно вобрать в себя эту странную волнующую прекрасность...

Отряд Эртугрула проехал мимо развалин древней крепости. Он никогда не узнал о хеттах, самых давних и загадочных насельниках этой земли, хотя в дальнейшем кровь их потомков смешивалась с кровью потомков его и его людей, порождая всё новые и новые виды человеческой красоты. Крепость не заняла его; он только подумал с небрежение…, что она очень стара и ни к чему уже не годна. Зато обрадовал его и его всадников ровный плеск озёрной воды. Они увидели множество гусей и уток, и обрадовались возможности поохотиться с луками и стрелами. Очень скоро набили много дичи и, разведя три костра, принялись готовить свою простую грубую пищу из птичьего мяса. Набирали глины, обмазывали гуся целиком, как был, с перьями; глина затвердевала, перья птичьи застревали в ней, мясо мягчало на огне, запечённое в глиняной оболочке. Но вода в озере была солёная, для питья не годилась.

Эртугрул понял, что город уже близко, когда дорога пошла мимо садов и деревень. Дома были глинобитные, минареты [105] мечетей поднимались. Эртугрул подумал, что род его по-прежнему не имеет имама, и решил попросить об этом султана...