Собор

— Сегодня?! Пожалей меня! — взмолился Огюст. — В таком мраке циферблата не разглядишь, но, я уверен, сейчас уже около семи. В девять я должен быть на строительстве этих чертовых гвардейских конюшен. Успею только выпить чашку кофе и привести в порядок свое платье. На сон — ни минуты. На кого же я буду похож вечером? Хочешь сделать меня заранее безвредным? Пойдем завтра, а?

— Согласен! — воскликнул Модюи. — Посмотрю я на твою физиономию, когда ты увидишь мадемуазель Пик де Боньер. Это ее цирковое имя. Настоящего, кстати, даже я пока не знаю.

На следующий день они встретились возле внушительного, помпезного здания Олимпийского цирка [15], перед которым уже за час до начала представления толкалась толпа парижан.

Антуан появился с букетом цветов и своим уверенным видом бросил товарищу новый вызов.

Представление началось с великолепной феерии. Вместе с наездниками и танцовщицами на арене появились дрессированные газели и нежные, как хлопья январского снега, белые голуби. Потом перед зрителями выступили «гладиаторы», конные и пешие, которые отчаянно сражались деревянными мечами и, озаренные множеством факелов, очень естественно «умирали», разбросав по арене широчайшие алые плащи, словно разлив озера крови. Затем пожилой красавец в камзоле с золотым шитьем заставил шестерку белых статных лошадок танцевать котильон и, к восторгу зрителей, раскланиваясь, стать на колени. И вот после всего этого другой красавец, в алой мантии сказочного принца, с лихими усами бывалого гусара, вышел на середину арены и вскричал звенящим фальцетом:

— А теперь вы увидите саму Ипполиту [16], царицу прекрасных и воинственных амазонок! Мадемуазель Пик де Боньер, жемчужина нашего цирка, покажет вам свое искусство.

Цирк зашумел. На арену выехали на черных лошадях двенадцать всадниц, одетых в смешные посеребренные латы, похожие на круглые бочки, с отверстиями для рук и голов; с пышнейшими уборами из перьев на голове и с блестящими секирами, которые они на скаку принялись подкидывать и ловить, вертясь и перегибаясь в седлах.

Зазвучала барабанная дробь. Всадницы прекратили свои упражнения, расступились, окружив арену, и на середину ее вылетел белый как снег конь.

— Браво! — заорали в разных рядах зрители.

На коне, в ало-золотом седле, сидела девушка. На ней был белый хитон, короткий, как туника, его края лишь касались ее колен. Грудь была прикрыта золотистой пластиной, перехваченной стянутыми на спине шнурами. Над круглым золотым шлемом трепетали алые перья, а из-под шлема, рассыпаясь по плечам, закрывая всю спину, падали черные как ночь волосы.

— Хороша! — невольно вскрикнул Огюст, всматриваясь в девушку.

— Ага! — злорадно прошипел Антуан.

«Амазонки» на черных лошадях еще раз рысью обогнули арену и исчезли. А прекрасная Ипполита тронула поводья и пустила своего коня размашистым шагом по кругу. Круг, еще круг. Конь перешел с шага на рысь, потом на галоп. И вдруг оказалось, что всадница уже не сидит в седле, а стоит на нем, легко, едва касаясь его ногами. Цирк испустил глухое восхищенное: «О-о-о!» В руках Ипполиты появился короткий золотистый меч, и она принялась им жонглировать. Она выделывала невероятные сальто, кружилась, танцевала на седле, а конь бежал все быстрее и быстрее. Но вот показалось: оступается, падает… Нет, все то же: арена, конь, красавица.

Это было удивительное, фантастическое зрелище.

— Господи Иисусе! — прошептал Огюст, не замечая, что рука его до боли сдавила в этот момент колено сидящего рядом Антуана.

— Бр-р-а-а-во!!! — взорвался громадный зал Олимпийского цирка. Мадемуазель де Боньер уже стояла на освещенной арене, соскочив с коня и уронив к своим ногам золотой меч, а конь ее, которого она подозвала коротким свистом, опустил голову, тоже украшенную алым султаном, на ее влажное от пота плечо.

На несколько мгновений они застыли неподвижно, чтобы публика могла налюбоваться их красотою, затем девушка раскланялась во все стороны, подняла меч, снова коротко свистнула, и конь ринулся прочь от нее, но она догнала его, поравнялась с ним, вскочила на седло и унеслась прочь с арены под неистовый рев зрителей.

— Да-а! Хороша, черт возьми! — произнес Огюст, когда шум стал смолкать.

— То-то! — не скрывая торжества, усмехнулся Антуан. — Ну, так что ты скажешь? Одолеешь такую?

— Саму царицу амазонок Ипполиту? А что? — синие глаза Монферрана смеялись. — Отказаться от нее было бы глупо! Но если ты уж очень влюблен…

— Нет, не ищи путей к отступлению! — Модюи вошел в азарт и заговорил довольно громко, не замечая сидящих вокруг людей. — Я же предлагал тебе: давай поспорим! Будешь спорить?

— Буду! Но только на что, Тони?

— На ящик шампанского! Идет?

— А! Пусть так! — Огюст с размаху хлопнул ладонью по подставленной ладони Антуана, и они соединили пальцы. — Только учти: этим ты вынуждаешь меня выиграть. Если я проиграю, то буду разорен дочиста.

Модюи засмеялся:

— И поделом тебе будет — не спорь. Ну, так идем же — я познакомлю тебя с нею.

Когда они вошли в ее крошечную каморку-уборную, девушка сидела с распущенными волосами, ниспадающими на спинку кресла. Шлем с султаном она сняла и дерзкий цирковой наряд спрятала под темно-синим атласным халатом.

— Кто там? — спросила она, не поворачивая головы.

Ее глубокий голос, низкий и мягкий, звучал почти сердито.

— Простите, мадемуазель, но вы позабыли сегодня запереться, — сказал с порога Модюи.

— А, это вы, Антуан! — уже другим тоном, дружелюбно, но холодновато проговорила артистка. — Добрый вечер. Только предупреждаю, сегодня без провожаний: я устала.

— Жаль, жаль! — Антуан подошел к креслу и поманил за собою товарища. — А я хочу просить у вас позволения представить вам моего друга. Можно?

Девушка вскинула глаза на Модюи, ибо он уже навис над ее креслом и осторожно взвешивал на ладони черные струи ее волос.

— А кто ваш друг? — спросила она. — Опять какой-нибудь офицер?

— Нет, моя прелесть. Как и я, всего лишь архитектор. Позвольте же вам представить: мсье Огюст де Монферран.

— Как звучно! — воскликнула мадемуазель де Боньер, наконец обернувшись. — Я очень рада вам, мсье… Я…

Слова застряли у нее в горле. Лицо, только что покрытое легким, свежим румянцем, залила смертельная бледность, однако мгновение спустя оно вспыхнуло еще ярче, на щеках зацвели алые пятна, губы задрожали. Она вскочила с кресла, распахнув невольно свой халат, открывая белый хитон амазонки. Руки ее вскинулись, протянулись вперед, и она вскрикнула, задыхаясь, захлебываясь от смятения и восторга:

— Анри?!!

Огюст так и застыл перед нею, совершенно ничего не разумея. Он растерялся бы куда меньше, если бы встретил полное равнодушие или даже презрение. Что бы это могло значить? Что значит это имя, забытое имя его детства, в устах незнакомой женщины?

— Анри? — повторил он недоуменно. — Почему вы… Откуда вы знаете мое имя, мадемуазель?

Девушка отшатнулась. Опять погас ее румянец, руки тотчас упали.

— Так вы не узнали меня? — произнесла она глухо, с таким отчаянием, что ему стало еще больше не по себе.

Но почти тотчас же наездница рассмеялась и, смеясь, опять упала в свое кресло.

— О, какая же я дурочка! Извините меня. Я думала, вы пришли именно ко мне. Я думала, вы искали меня. Нелепая мысль! Извините.

И в это самое мгновение Огюст ее действительно узнал. Он вспомнил эти черные глаза странной формы, этот тонкий рот с губами, еще сохранившими отчасти полудетскую пухлость, этот взлет ресниц, эту гордую, ненарочитую пластичность движений и царственную посадку головы. Он вспомнил ее голос.

— Элиза! — закричал он, бросаясь к креслу и вопреки всяким приличиям хватая девушку за руки. — Элиза Боннер! Святая дева Мария! Это вы?!

— Узнал! — прошептала она и зажмурилась, но это не помогло: слезы пробились из-под ее век и потекли по щекам. — Узнал… Не сердитесь, пожалуйста, Анри, что я так… Но вы обещали меня найти!