Стрела и солнце

Асандр неожиданно всхлипнул и схватился за голову.

Драконт выдвинулся из темного угла на свет, бледный, как мертвец, страшный; он усмехался, точно Медуза на коринфской вазе.

— Почему нет? — прогнусавил он зловеще. — Есть такая возможность. Есть! Поправишь дела, избавишься от хилиарха. Только… кх, кх… только надо все обдумать. Хорошенько обдумать. Просишь совета? Могу дать, старик. Где не берет сила, отец, применяют хитрость!

Хитрость! Я видел силачей, которых невозможно было свалить с ног и железной дубиной. И что ж? Стоило чуть оцарапать их ржавой иглой, как они тут же откидывали ноги в сторону. Порой капля яда приносит гораздо больше пользы, чем стотысячное войско. Александра Македонского не могли одолеть десятки восточных царей, зато в три дня прикончила обыкновенная лихорадка. Понимаешь? Кх, кх! Я повторяю — хитрость!

— Говори! — Асандр подскочил к пирату, вцепился в костлявое плечо. Глаза царя налились кровью. — За разумный совет… жезл наместника по ту сторону пролива… государство оставлю по завещанию!

— Согласен, — кивнул Драконт. — Совет — вот он. Слушай.

Хилиарх наткнулся на труп Филла у Скифских ворот.

Солдат лежал под стеной, раскинув руки. Голова была отсечена и с безмолвным изумлением смотрела со стороны на неподвижное туловище. Глядя на две немые части, еще утром составлявшие живое целое, Скрибоний долго не мог прийти в себя.

Настанет день, и его, хилиарха, тоже найдут, быть может, вот здесь, в зеленом кустарнике под городской стеной. И никто не узнает, от чьих рук пал командир наемников. Не выяснили же, кто зарезал Филла.

Охрана скифских ворот не слышала криков, не заметила поблизости людей, внушающих подозрение. Недавно, мирно беседуя, проехали на рослых длинногривых конях четыре знатных скифа. Они предъявили страже пропуск, выданный от имени самого Асандра. Не могли же люди, близкие ко двору, убить жалкого оборванца, у которого, видит бог, и взять-то было нечего. Филл, как всегда, переоделся в отрепье, поэтому стража не сумела опознать в нем солдата.

— Его, наверное, прикончила, не поделив добычу, своя же братия, — решили все в один голос. Скрибоний догадывался… те четверо… но не открыл, конечно, тайны посторонним.

Распорядившись убрать и сжечь труп, Скрибоний вернулся в акрополь, дождался темноты и черным ходом проник в женскую половину дворца.

Невольница Салабакхо — тонкая, смуглая, черноволосая скифянка с огромными золотыми кольцами в ушах — проводила хилиарха по безлюдным помещениям в отдаленную комнату, где тысячника нетерпеливо ждала, раскинувшись на тигровых шкурах, Динамия.

— Ах! Наконец-то явился, милый, — произнесла царица.

Она медленно приподнялась на ложе, с умышленной небрежностью прикрыла крутые бедра легким, просвечивающим насквозь покрывалом и плавным, рассчитанно красивым движением протянула Скрибонию полную руку.

Хилиарху до отвращения надоела эта потаскуха, жирная курица — так он называл ее мысленно. Противно видеть, как женщина сорока трех лет, которой давно пора бы остепениться, корчит из себя влюбленную девчонку и требует горячих ласк.

Но Динамия занимала ох какое важное место в далеко идущих замыслах Скрибония. Поэтому, подавляя, хотя и с великим трудом, тошноту и яростное внутреннее сопротивление, хилиарх разыгрывал, как умел, роль мужчины, день и ночь изнывающего от неистощимой страсти.

Скрибоний пылко, с притворной жадностью, поцеловал мягкую руку царицы и с омерзением отметил, что ее мягкость, пожалуй, давно перешла в дряблость.

Потом устало опустился в плетеное кресло, поставленное рядом с кроватью любовницы, и, не сдержавшись, шумно вздохнул. Как ни крепился хилиарх, боль, причиненная огорчениями нынешнего дня, настойчиво рвалась наружу.

Грузный, носатый, угрюмый, сидел он, неловко поджав хромую ногу, в перекосившемся под его тяжестью кресле. И Динамия поняла, что хилиарха гнетет забота.

Она спросила с невыносимой нежностью:

— Чем расстроен, дорогой?

— Асандр, кажется, проведал о моих планах, — уныло ответил Скрибоний.

И не спеша рассказал ей о ночной прогулке Поликрата, четырех пиратах, Гиппонакте и убийстве Филла. Выслушав тысячника, Динамия тоже помрачнела, задумалась. Через некоторое время задала вопрос:

— Подкупил лекаря?

Скрибоний отрицательно покачал головой.

— Обещал подумать. Потом отказался. Видно, Асандр заплатил больше.

— Отказался? — Динамия встревожилась. — Почему ж не убрал до сих пор?

Скрибоний удивленно приподнял мохнатые брови:

— Зачем?

— Как зачем? — Испуганная, она вскочила с постели и остановилась перед ним, забыв, что совершенно обнажена. — Лекарь выдаст тебя Асандру!

— Не выдал же. — Скрибоний пожал плечами. — Боится меня.

Устранить царя преступной рукою лекаря — то была затея Динамии, настойчиво толкавшей любовника на неверный путь; хилиарх отнесся к делу слабовольно, без огня, забросил на половине, так как искал совсем другое.

— Боится! — вскричала Динамия. — Сегодня боится — завтра осмелеет. Чего бояться, если тебя схватят тут же после доноса? Благодари олимпийцев — лекарь еще не сообразил, что ему нечего опасаться. Избавься от иудея, пока не поздно. Уничтожь сегодня же ночью. Слышишь? — сказала она властно. — Нынешней же ночью. Иначе утонешь сам и меня под воду потянешь.

— Не выдаст, — неуверенно сказал хилиарх, несколько встревоженный опасениями царицы. — Не глуп. Ведь Асандр и его возьмет за шиворот — почему раньше не признался. Укрывательство.

— Эх, мальчишка! За доносы прощают. Где ты родился?

Хмурая, сердитая, она села на постель, сомкнула на коленях руки и уставилась в пространство.

«Такова твоя привязанность ко мне! — злобно подумал хилиарх. Выходка царицы задела его самолюбие. Мужчины любят, чтобы их любили даже те женщины, которых они не любят. — Сейчас только извивалась передо мной, как наяда. Но едва почувствовала опасность — сразу превратилась в сварливую мегеру. Никого тебе, блудная сука, не нужно, кроме себя. И случись беда, продашь меня, не задумываясь. Лишь бы самой уцелеть. Эх, женщина…»

— Я недовольна тобой! — бросила Динамия резко. — Почему не уберешь Асандра? Неужели так трудно прикончить дряхлого, немощного старика?

Бедный Асандр ошибался, полагая, что Динамия не вмешивается в дела.

Скрибоний потемнел от гнева. Много она понимает, жирная курица! Он проворчал, сцепив зубы:

— Уничтожить Асандра легко. Но последствия? Ты не думаешь о них!

— Последствия? Мы договорились: устранив Асандра, женишься на мне, станешь правителем Боспора. Чего ждешь?

— Все это гладко на словах, — Скрибоний тяжело задвигал желваками. — Зарезать обыкновенного человека — одно, убить царя — другое. Тут необходима осторожность.

— Кого боишься? Под твоей рукой — тысяча двести преданных солдат. Пусть только кто-нибудь выразит недовольство — сотрешь с лица земли.

— Преданных солдат, — повторил хилиарх с горечью. — Наемник предан золоту. Он служит тому, кто хорошо платит. А твой супруг богаче меня. Я не уверен даже в своих солдатах. Что же говорить о тех, которые подчиняются другим начальникам?

— Скажи лучше — просто трусишь! — крикнула Динамия.

Хилиарх, старавшийся до сих пор держать себя в руках, вспылил. Он зарычал с яростью, как цепной пес:

— Безумная! Население Боспора состоит не только из меня и тебя. Ясно? Помимо Скрибония и Динамии, здесь живет греческая знать. Она до дрожи в пальцах боится скифов и потому с надеждой глядит на Рим. Здесь живут скифы и маиты. Они люто ненавидят верхушку боспорян и потому готовы загрызть ее покровителей римлян. Ясно? Здесь живет, кроме того, городская чернь. Она ненавидит и знать, и римлян, и скифов и стремится, по примеру Херсонеса, установить в стране свою власть. И здесь живут рабы, которые ненавидят всех и помогут любому, кто пообещает им свободу. И где-то существует, наконец, Рим, который вечно сует длинный нос в боспорские дела. Чтобы прочно усесться на троне Боспора, надо склонить на свою сторону и Рим, и знать, и скифов с маитами, и чернь, и даже рабов. Как-то суметь всех примирить на время, пока мы не свяжем и тех, и других, и третьих по рукам и ногам. В одной столице сорок тысяч жителей — необходимо перетянуть их к себе. Заручиться их поддержкой. А для этого следует терпеливо, с мудрой осмотрительностью вести среди населения тайную работу. На такую работу требуется время. Надо готовиться, ждать, когда выпадет случай, удобный для переворота. Вот почему я медлю. Осторожность — не трусость, госпожа. Ясно?