Сын чекиста

— Ты способный ученик. Очень способный!

— А учительница-то какая! — Рывчук закружил жену по комнате.

Ванда обвила руками шею Арсения, прижалась к его небритой щеке.

— Скажи, ты очень любил Катерину?

Арсений Александрович остановился и осторожно опустил Ванду, помешал кочергой в печурке. Начавший было угасать огонь вновь взметнулся, в печке загудело.

— Сколько лет прошло. Стоит ли вспоминать?

— Ну а если бы она оказалась жива?

— Если бы да кабы...

И Ванда еще раз поняла, что рассказать Арсению о встрече с его сыном свыше ее сил.

Вовка сидел на печке, когда Яков Амвросиевич вернулся из магазина. Его глаза казались еще более выпученными, усы щетинились, как пики. Оглядев комнату, он почему-то шепотом позвал:

— Мария!

Вовка заинтересованно свесил голову с печи, а Мария Александровна тревожно спросила:

— Фининспектор?!

— У них умер Ленин! — свистящим шепотом выпалил Яков Амвросиевич.

— Ленин? Да откуда ты узнал, Яков?

Вовка хорошо знал: Ленин — это самый главный большевик. Он видел картинку, на которой был нарисован Ленин на броневике, а рядом с ним матрос. Может, отец? В каждом матросе Вовке виделся отец; он тосковал по отцовской руке, которой никогда не знал.

Пока дед и бабка шептались, обсуждая новость, Вовка вытянул у матери из ящика листок копировальной бумаги, что ему строжайше запрещалось, взял у бабки большие портновские ножницы и стал вырезать буквы. Недавно Вовка по складам впервые прочитал несколько вывесок, и теперь самым любимым занятием его стало вырезать из бумаги буквы. Буквы Вовка вырезал довольно быстро. Послюнявив их, он приклеил буквы к печной трубе. От этого занятия и губы, и нос, и подбородок у Вовки стали лиловыми. Из остатков копировальной бумаги вырезал еще что-то, что должно было обозначать серп и молот, и, послюнявив, наклеил все над буквами.

После посещения григорьевцами домика на Миргородской Яков Амвросиевич вдруг почувствовал себя пролетарием и успокоился. Видя, как важно прохаживались по улицам новоиспеченные буржуи-нэпманы, заглядывая в окна вновь открытых кондитерских и ресторанов, Яков Амвросиевич завидовал. Но при этом сердцем чуял: если по домам, наводя ужас, ходят фининспекторы — новым буржуям не жить. Ленин все равно не даст им дышать. Не для того он кашу заваривал!

И вдруг неожиданное известие: Ленин умер. Может, теперь все изменится? Нет Ленина, и все пойдет иначе? Он мечтательно поднял глаза вверх, но вместо вывески «Фортуна». Ресторан Свистунова» увидел измазанное лицо Вовки и налепленные вкривь и вкось фиолетовые буквы на свежепобеленной трубе.

— Ты что же это наделал, хламидник? — замахнулся он на Вовку.

— Не трогай сироту! — вступилась Мария Александровна и погнала внука в сени мыть руки и лицо.

Остановили свой бег трансмиссии. В цехе, где всегда царил шум, гнетущая тишина. Глотая слезы, Катерина читает Обращение Пленума ЦК РКП(б) «К партии. Ко всем трудящимся»:

— «Нечеловеческая, неудержимая жажда работы, неустанная мысль, беспощадная растрата своей энергии сломили этот богатырский организм и погасили навсегда жизнь любимейшего из любимых — нашего Ильича».

Громко всхлипывает женщина, и сразу же из разных концов цеха ей отвечает приглушенное рыдание. Пробегают по спине мурашки, подкатывает комок к горлу, и, не в силах больше владеть собой, Катерина по-бабьи начинает голосить. Слезы капают на портрет человека с высоким лбом, немного приподнятой левой бровью и прищуренным глазом.

К Катерине подходит Семен Ягодкин, берет у нее газету и продолжает чтение:

— «Но его физическая смерть не есть смерть его дела. Ленин живет в душе каждого члена нашей партии. Каждый член нашей партии есть частичка Ленина. Вся наша коммунистическая семья есть коллективное воплощение Ленина...»

Имя Ленина Катерина впервые услышала от Арсена. Именем, которое носил Ленин, она назвала сына.

Над цехом несется приглушенный голос Семена. Но, может быть, потому, что в цехе непривычная тишина, или потому, что так напряжен слух, каждое его слово звучит, словно набат, бьется о закопченные стекла окон, низко клонит непокорные головы парней и девчат, рабочих, помнящих баррикады 1905 года.

— «Он ушел от нас навеки, наш несравненный боевой товарищ, а мы пойдем бесстрашно дальше. Пусть злобствуют наши враги по поводу нашей потери...»

Катерина поднимает голову, смотрит на товарищей. Как жить дальше! Ведь еще недавно на полях войны скрещивались клинки, содрогалась от выстрелов земля. Своей кровью утверждал народ ленинскую правду. Неужели найдутся люди, которые будут сегодня радоваться смерти Ленина? И ответила себе: найдутся!

— «Несчастные и жалкие! Они не знают, что такое наша партия! Они надеются, что партия развалится, — продолжает читать Семен обращение. — А партия пойдет железным шагом вперед. Потому что она — Ленинская партия. Потому что она воспитана, закалена в боях. Потому что у нее есть в руках то завещание, которое оставил ей товарищ Ленин...»

Рывчук пришел домой в полночь. На столе лежали длинные, как скатерть, листы бумаги. «Буржуйка» не топлена, и в комнате холодно. Порыв ветра, ворвавшийся в открытую дверь, заиграл пламенем в керосиновой лампе. На стене замелькали причудливые тени, отбрасываемые огромной, свесившейся с потолка люстрой.

— Это правда? — поднялась навстречу Арсению Ванда.

Не ожидая ответа на вопрос, она сняла полотенце, покрывавшее чайник, чашки, тарелку, на которой лежала очищенная таранка, вареная картошка, кусок черного хлеба.

Арсений Александрович весь день не ел, но и сейчас не чувствовал голода. От затылка распространялась к вискам боль и словно острием кинжала вонзилась в лоб. Казалось, еще немного — и треснет череп, и уйдут, наконец, из головы горестные, неотвязные мысли.

— Вот газета за двадцать второе, а в ней нет ни слова. Нет даже бюллетеня о здоровье... — сказала Ванда.

Газета была пухлая — десять огромных страниц — и содержала много интересного. Первую полосу заняли доклады Наркоминдела и Наркомзема XI съезду Советов РСФСР. На второй странице печатались стихи Владимира Маяковского о 9 января и сообщения из капиталистического мира. Два газетных столбца занимала беседа с наркомом иностранных дел Литвиновым об отношениях СССР со Швецией. Литвинов высказал предположение, что в ближайшее время наступит полоса признаний Советского Союза капиталистическими странами, и одной из первых среди них будет Швеция.

На других страницах публиковались советские новости. Корреспонденты из Киева, Одессы и Чернигова сообщали, что постепенно начинают сближаться «ножницы» — уменьшается разница в ценах между сельскохозяйственными и промышленными товарами. В Баку пошел первый советский трамвай. На улицах Петрограда бушует метель. В пути из-за снежных заносов застряли поезда, идущие из Москвы в Питер. В Туркестане произошло землетрясение. В Крыму от урагана пострадало 824 здания.

Несколько страниц в газете занимали объявления. Нэпманы, не считаясь с затратами, огромными буквами набирали свои фамилии и сообщали, что «Яков Рацер доставляет топливо на дом», «В. Карташев с большой скидкой продает имеющиеся в громадном выборе суконные, шерстяные и шелковые ткани», что «Сахарин в кристаллах в оригинальной упаковке рассылается по всей России». Здесь же были объявления о сдаче в аренду предприятий и магазинов. Кино и театры рекламировали «Садко», «Сердце не камень», «Принцессу Турандот», «Женщину с миллиардами», «Героя арены» и «Принцессу устриц».

Когда набирались эти строки, печатались эти объявления, сердце Ленина уже перестало биться. Еще накануне был день как день, люди были заняты своими будничными делами, никто из них не помышлял, что горе подкралось к порогу страны. Ведь всего несколько дней назад Владимир Ильич устраивал комсомольскую елку для детей в Горках! Говорили, что ему лучше, что здоровье пошло на поправку. И вдруг в экстренном выпуске газеты неумолимые, жестокие слова медицинского заключения: в шесть часов вечера начался приступ; в шесть часов пятьдесят минут наступила смерть от кровоизлияния в мозг...