Зеркала прошедшего времени

– Как вам понравилась пьеса, господин барон? – защебетала очаровательно улыбающаяся рыжая кошка, излучая светскую любезность и обаяние. – А вам, Жорж? Нет, правда же, все так замечательно, и такие красивые декорации, и…

– Ну как же я мог оценить пьесу, дорогая Idalie, если смотрел только на вас? – рассыпался в комплиментах Жорж. Геккерн продолжал улыбаться, искоса поглядывая на гвардейца. – О, вы сегодня в новом платье – этот оттенок так идет к вашим восхитительным волосам, Идали… У меня просто нет слов – и как же я теперь смогу уйти от вас, если от вас просто невозможно оторвать глаз…

Галантный chevalierguardeпродолжал беспечно молоть вздор под кокетливое хихиканье зеленоглазой грации. Пьер, молча наблюдавший за ними, внезапно отошел от окна и, стараясь не хромать, приблизился к теплой компании.

– Рад видеть вас, господин барон, в добром здравии, и вас, дорогой Жорж, – невинно начал Хромоножка, ощущая, как сжавшаяся внутри его пружина может в любую секунду развернуться, и тогда…

Геккерн сухо поздоровался в ответ и отошел в сторону, заметив Отто Брея, приветственно махавшего ему рукой. Идалия нежно заулыбалась, а белокурый гвардеец, сунув руки в карманы, иронически поднял бровь.

– Какая честь, князь! А что это вы пьесу не досмотрели? – притворно ласковым голоском протянул Дантес. – Распереживались так, что весь платочек обплакали, чувствительная вы душа? Ну попросили бы месье Гагарина погладить вас по головке – он бы точно сделал все, что в его силах, чтобы только утешить вас. Или вдруг срочно проветриться захотелось? Мне показалось, что вы покинули зал вместе с некими господами, явно что-то с ними не поделив… Или я не прав?

Он смотрел на меня… он все видел… он заметил…

– Я вышел поприветствовать сочинителя Пушкина и высказать восхищение его несомненным талантом, – скривив губы, заявил Пьер, не сводя с Дантеса наглых прозрачных глаз. – Впрочем, вряд ли вы читаете книжки, дорогой барон… Предпочитаете, наверное, в игрушки играть! А где вы прячете ваших плюшевых мишек – в казарме или под кроватью в голландском посольстве?

– Пьер, вы невыносимы! – зашипела Идалия, сузив зеленые глаза. Дантес, скрестив руки на груди, со снисходительной улыбкой смотрел на Хромоножку, никак не реагируя на его выпады. Но Хромоножка, не в силах оторвать взгляда от этих фантастических васильковых глаз, продолжал сыпать гадостями.

– Ах, какой на вас изумительный перстень, барон! – воскликнул он, чуть коснувшись пальцем руки Дантеса, отчего его снова бросило в дрожь. – Это вам, наверное, господин посланник подарил? Говорят, он просто заваливает вас подарками – и притом, прошу заметить, совершенно бескорыстно! А признайтесь, mon ami, как приятно, должно быть, когда на тебя регулярно изливается потоком тепленький золотой дождичек… Ах… – Для большей убедительности Пьер закатил глаза и картинно сжал руки.

– Если вы сейчас же не заткнетесь, Долгоруков, я вам шею сверну! – прорычал Дантес, угрожающе двинувшись к Пьеру, но был остановлен нежной ручкой Idalie.

– Он не в себе… У него сегодня тяжелый день… – защебетала Идалия, ласково беря Жоржа под руку и незаметно подталкивая его к выходу. – Не обращайте внимания, Жорж, – ну, вы знаете Пьера… сложный характер… А вот и Жан Гагарин. Спокойной ночи, Пьер, и я надеюсь, что в следующий раз вы почитаете нам наизусть что-нибудь из «Евгения Онегина»!

Хромоножка впился ненавидящим взглядом в спину уходящего Жоржа, руки у него предательски дрожали, а к горлу вновь подкатывал ком.

Я все равно достану тебя, сволочь… Ты еще будешь мне руки лизать, как собака, когда я буду лупить тебя по холеной морде, французская шлюха… И никто не сможет мне помешать – ни твоя прекрасная Идали, ни твой обожаемый Геккерн…

Закрытый экипаж Геккерна быстро катил по направлению к голландскому посольству. Злой и мрачный Дантес, кусая губы и избегая смотреть на барона, сначала разглядывал свои ногти, потом изо всех сил пытался притвориться спящим, никак не реагируя на мягкие попытки Луи поговорить или просто пошутить с ним. Намеки мерзавца Хромоножки были слишком откровенны, чтобы их просто проигнорировать. Хуже было то, что этими же сальными шуточками его постоянно донимали в казармах на Шпалерной, и запас его терпения неумолимо подходил к концу. «Завидую тебе, дружище, – господин Геккерн снова оплатил твой карточный долг?» «Ах, какой у тебя шикарный браслет, Дантес, – это тебе он подарил?» «А скажите, Дантес, – вы, случайно, не тайный агент французской разведки? Как приятно, что хотя бы у вас никогда не кончаются деньги!» Черт бы вас всех побрал, с горечью думал Жорж, закрыв глаза. Не лезьте мне в душу своими потными лапами… Мне не надо от тебя подарков, Луи…

– …Смотри, какой красивый плащ, Жорж! – внезапно воскликнул Геккерн, заглядевшись на витрину какой-то модной лавки. – Тебе должно так пойти… Если хочешь – завтра зайдем и…

– НЕ ХОЧУ! – взорвался Жорж. – Луи, ради Бога – оставь меня в покое… Можно я хоть немножко посплю? Я вчера всю ночь простоял как статуя в карауле Зимнего – могу я хоть чуточку поспать?..

Геккерн внимательно и без тени улыбки взглянул на Жоржа. Потом внезапно остановил экипаж и, хлопнув дверцей кареты, вышел на тающий в темном ночном сумраке Адмиралтейский проспект.

– Куда ты? – Вмиг пришедший в себя Дантес по-детски испуганно глядел на посланника, уходившего непонятно куда и так внезапно оставившего его одного в пустой карете.

– Пойду прогуляюсь, – сухо ответил Геккерн, не поворачивая головы. – Поезжай без меня. Поспи.

– Когда ты вернешься?

– Не знаю.

– Луи?!

Но барон, запахнув широкий плащ, уже скрылся за поворотом…

Геккерна не было мучительно долго, и стук часов в пустом доме отзывался раскатистым эхом во взбудораженном, воспаленном мозгу Дантеса. Ему казалось, что он и сам превратился в маятник, в какой-то тикающий механизм, не знающий ни сна, ни отдыха, и, сидя с ногами в глубоком мягком кресле, он начал тихонько раскачиваться в такт этим мерным ударам. Тик-так, тик-так… «А если вот так и пройдет вся моя жизнь, – подумал вдруг Жорж, – и Бог его знает, сколько еще таких ударов мне осталось…»

А сколько-то таких ударов назад он сидел в ложе, чувствуя, как руки Луи обнимают его все крепче, забираясь к нему под мундир, легонько поглаживая нежную кожу его груди…

Потом еще этот мерзкий тип, Долгоруков… Хромоножка внушал ему отвращение, но не безразличие, он не желал его видеть – и все же не мог пройти мимо.

Черт бы тебя побрал… лучше бы ты провалился куда-нибудь, Пьер Долгоруков… С тобой мне отвратительно, без тебя – скучно… Ладно, разберемся и с этим… Господи, где же Луи? Луи…

Выбравшись из кресла, он вытащил из книжного шкафа свою папку с рисунками и любимый огрызок карандаша. Когда у него было тяжело на душе, он всегда начинал рисовать карандашом смешные рожицы и фигурки. Так ему легче думалось. «Вот так-то лучше», – подумал он, низко склонив к бумаге светлую голову и по-детски высунув от стараний кончик языка, и подрисовал красавице в черном бальном платье кошачьи ушки и пушистый хвост. Глазки у красавицы тоже были как у кошки, с вертикальными зрачками, улыбочка – заговорщическая, и через перчатки явственно проглядывали острые коготки.

Схватив следующий лист, он начал рисовать Хромоножку. Пьер получился у него похожим на крупного крысеныша с нахальными широко расставленными глазами, хитрой скуластой мордочкой и тростью в лапке. Хихикнув, Жорж пририсовал Хромому Крысу внушительных размеров мужское достоинство и, несомненно, продолжил бы в том же духе, но…

Знакомые шаги заставили его вздрогнуть, и сердце его готово было немедленно пасть к ногам худощавого господина в развевающемся темном плаще, но упрямая мальчишеская гордость не позволила ему кинуться навстречу, обнять, прижаться, потереться головой…

Геккерн, молча кивнув Жоржу, прошел к себе в кабинет и, усевшись за стол вполоборота к нему, стал разбирать какие-то бумаги.