Вьетнамский кошмар: моментальные снимки

Думаю, именно эта дикая жизнь удержала меня на краю пропасти. Я жил от пятницы до пятницы. Дождь ли, солнце ли – я обязательно был в горах.

Банф стал для меня верхушкой мира – тем, чем не смог стать Чикаго.

Работа шла хорошо. Редакторы в "Геральд" живо интересовались, когда же, наконец, приедет моя семья. Поступая на работу, я сказал, что женат, имею троих детей, а четвёртый вот-вот должен появиться, и что Мэрилу хочет родить его в Штатах перед тем, как ехать ко мне. Ничего больше в голову не пришло. Я не был уверен, что она передумает и приедет ко мне в Калгари. Но я точно знал, что у нас ничего не получится ни в Мэриленде, ни в Иллинойсе, ни в Северной Дакоте.

Поэтому каждую неделю, оплатив алименты, я снимал копию с чека и посылал её иммиграционным властям в Кауттс : теперь они пристально следили за моими делами.

Я был уверен, что переезд в другую страну облегчит понимание между мной и Мэрилу. У меня была хорошая работа, Калгари нравился мне своей атмосферой маленького провинциального городка, а, чуть отъехав за город, я получал в своё распоряжение огромные просторы, которые мог исследовать круглый год напролёт. Я думал, что это обязательно поможет мне раз и навсегда изгнать кусающих за пятки демонов Вьетнама.

Мне было одиноко во время долгих разлук с Мэрилу. Я не мог себя заставить сблизиться с кем-нибудь. Мне казалось, что я был к этому не готов. Но мне хотелось с кем-нибудь переписываться, чтобы чувствовать хоть какую-то связь. Такое желание было у меня во Вьетнаме, когда я начинал переписываться с Мэрилу.

Живя в Иллинойсе, я увлёкся чтением журнала "Элэска Мэгэзин" : хотелось как-нибудь попробовать пожить жизнью охотника-траппера. На последних страницах журнала печатались объявления. Там я нашёл имя японки из Кобе – Наоко Тамура, она хотела переписываться с американцами. Я начал с ней переписку. По крайней мере, подумал я, будет хоть какой-то лечебный эффект. Очень скоро мы начали обмениваться письмами раз в неделю.

Мне нравилось писать Наоко. Это было безвредно и безопасно. В конце концов, говорил я себе, между нами Тихий океан.

То же самое я говорил во Вьетнаме.

Через девять месяцев, в июне, Наоко объявила, что прилетит в Калгари жить со мной. Мысль показалась мне любопытной, я одобрил её, сильно сомневаясь, однако, что она на самом деле приедет. Мы обменялись фотографиями, и должен сказать, мне понравилось то, что я увидел. Поэтому в известном смысле я надеялся, что она всё-таки прилетит.

Наоко была на четыре года моложе меня, у неё была та же дата рождения, она работала на заводе в Осаке и посещала курсы английского языка, японской кухни, икебаны и чайной церемонии.

В один из жарких июльских вечеров мне позвонили из справочной аэропорта Калгари и сказали, что из Японии прилетела девушка Наоко, что она плохо говорит по-английски, и просили её забрать.

В животе похолодело. Наоко? Здесь?

Я помчался в аэропорт. Хоть мы и переписывались, положение было довольно странное, я не знал, что делать, что говорить.

Я нашёл её в фойе, представился, мы обнялись, я получил её багаж, и мы поехали ко мне домой. Общаться с ней было трудно. Наоко довольно хорошо читала по-английски и понимала меня, но она никогда не была в англо-говорящих странах и не слышала, как мы произносим слова, поэтому я понимал её с трудом.

Я привёл её в спальню, в которой кроме матраца не было ничего : ни шкафа, ни тумбочки, ни кровати – пусто. Она положила вещи в уголок и пошла в ванную освежиться после долгого полёта.

Выйдя из ванной в дорогой шёлковой ночной рубашке, с длинными чёрными волосами, волнами падавшими на плечи, она напомнила мне красавицу-гейшу моих сновидений; посмотрев на неё, я совсем растаял.

– Может, мы займёмся рюбовью?

Я кивнул.

– Доржна сказать тебе, Брэд, – предупредила она, – что я девственница. У меня никогда не быро мужчины…пожаруйста, будь терперив.

Она свернулась калачиком на матраце, в ожидании потупив взор и краснея. Я немного подумал, улыбнулся и выключил свет.

Наоко была прямой противоположностью Мэрилу. Мягкая, нежная, стыдливая, добрая, терпеливая, с негромкой речью. Женственна и очень привлекательна.

Наоко старалась угодить мне во всём. После секса делала мне японский массаж, а утром после пробуждения ещё один. Вечерами она ходила за мной по квартире с кофейником и доливала кофе в мою кружку. Собирала мои разбросанные носки и одежду. Она готовила еду и мыла посуду. Убирала ванную. Массировала мне шею, когда мы смотрели телевизор.

Я не привык к такому вниманию и чувствовал себя немного неудобно. Наоко не задавала вопросов и не спорила. Она повсюду следовала за мной, как щенок на привязи. Если я делал предложение, оно становилось законом. Если у меня появлялась мысль, она становилась откровением. Если появлялись кое-какие соображения, они были прекрасны.

Через несколько дней такое поведение стало действовать мне на нервы. Я чувствовал, что не заслуживаю такого отношения. Да что с ней такое, в самом деле? Есть ли у неё что-нибудь своё? Разве нельзя чуток поцапаться перед сном?

Думаю, многим мужчинам понравилась бы такая особенная женщина и такое особенное обхождение. Со мной же такого никогда не было, и я не знал, как себя вести. Признаться, мне нравилось внимание, но в то же время было как-то неуютно. К таким переменам, хоть они и хороши, надо привыкнуть.

Я был женат на бесцеремонной и напористой женщине. Я к ней привык. Таких женщин, как Наоко, я никогда не встречал. У нас с Мэрилу были жёсткие схватки и похожая на эти схватки любовь. Никакой нежности, никаких прелюдий или задушевных ночных бесед. Только жаркие речи, впивающиеся в мою спину ногти да горячий секс, от которого матрац обращался в пепел. Вот что между нами было. И то только в промежутках между родами, во время которых Мэрилу бывала постна и нездорова. А во время беременности секс с ней напоминал ужимки неуклюжего толстяка, хватающего пальцами-сосисками пляжный надувной мяч.

Я к этому привык, будь то в постели или вне её.

Я не знал, как себя вести с Наоко. Она не была ни хитра, ни жестока, ни агрессивна. Она всегда уступала. Я не слышал от неё ни одного худого слова.

Она меня умиляла, чёрт бы её побрал. Я не понимал, как любить такую женщину.

Я мужал в борделях Сайгона, где секс был скорее актом ярости, чем любви. Как мне было переплавить злость и презрение к Мэрилу в нечто нежное и ласковое?

Секс с Мэрилу всегда выливался в борьбу с толканием животами, со стонами и оскалом зубов : чья возьмёт? – зуб или коготь? – кто вожак стаи?

Напротив, Наоко была мягка и чувствительна, отдавалась без остатка, и секс с ней был удовольствием совершенно другого порядка. Потратив столько лет на поиски невинности, я заполучил её. Дело было только за тем, что она была японкой, а не американкой, верила в Будду вместо Христа, со всем соглашалась и не спорила.

В конце недели на своей печатной машинке в офисе я нашёл открытку. От Мэрилу.

"Ты стал отцом ещё одного сына".

Всё. Ни подписи, ни обратного адреса, ни номера телефона. Но почерк был Мэрилу. Меня охватило чувство стыда. Моя жена в больнице в одиночку рожала нашего третьего сына. А я жил себе поживал с красавицей из Японии. Закон разделил нас, но мы всё-таки были мужем и женой. Раньше мне было всё равно. А вот сейчас зацепило. Хоть и платил алименты, я знал, что основной её доход – это пособие. У меня даже не было её адреса. При переезде в дом на двоих хозяев, она объявила мне, что сохранит его адрес в секрете. А я уважал её решение. Платёжки с алиментами я отправлял её адвокату, а он уже пересылал их ей.

В тот вечер мы с Наоко пообедали в Банфе, а потом, закинув рюкзаки на спину, полдороги протопали до озера Тейлор-Лейк. Когда упала тьма и дороги стало не видно, мы устроились на ночлег : разбили палатку, разложили костёр и приготовили ужин.

Наоко не курила и была в лучшей форме, чем я. Обутая в парусиновые тапочки, она так тащила тяжёлый рюкзак по крутой тропинке, полной крутых подъёмов и спусков, словно вышла в Гленмор-Парк на воскресную прогулку. Чем выше мы поднимались, тем больше я потел, пыхтел и задыхался, хватая ртом воздух. Наверное, она часто восходила на Фудзи, а мне об этом не сказала.