Белые витязи

   — Я же тут при чём?

   — Я пришёл, ваше высокопревосходительство, просить содействования моему проект, который...

   — Пожалуйста, расскажите мне его сущность...

Скобелев сел, сел и полковник, желающий облагодетельствовать Россию. Началось долгое и скучное изложение всех выгод будущего канала... Скобелев изредка только вставлял замечания, совсем разбивавшие выводы автора замечательного проекта. Видно было, что вся эта местность как нельзя лучше известна Михаилу Дмитриевичу...

   — Сколько же нужно на ваше предприятие?

   — О, в сравнении с благодетельством народов, пустяк.

   — А например?

   — Если правительство согласно затрачивайт сорок пятьдесят миллионов...

Скобелев опять усмехнулся.

   — Разумеется, разумеется... Только уж заодно, полковник, не будете ли вы так добры указать, где взять эту маленькую сумму...

   — Столь великий страна, — начал он и опять утонул в целом море всяких рассуждений.

Так я и не дослушал этого замечательного проекта, оставив Скобелева в жертву новому Гаргантюа, обладающему аппетитом в размере сорока миллионов рублей...

Часа через полтора я вышел с ним, мы условились поехать к О. Н-ой.

На улице он встретил одного из прежних своих подчинённых, уже в отставке... Этот окончил войну в малом чине, и, по-видимому, судьба не особенно ему благоприятствовала. По крайней мере, одет он был очень плохо. Бывший офицер хотел было юркнуть от Скобелева в сторону, но тот его заметил…

   — N. N.! Это ещё что такое?.. Бегать от старых боевых товарищей!

   — Ваше высокопревосходительство... Я не смёл... Я так одет...

   — Да за кого же вы принимаете меня?.. Это перед дамами одевайтесь... Опять вы не зашли ко мне... Вы знали, что я здесь?

   — Как же... Читал-с.

   — Ну?

   — Я теперь в таком положении...

   — Ужасно это глупо, в сущности... Прямо бы ко мне и могли обратиться... Храбрый и честный офицер, вы имеете полное право требовать моего содействия...

Я сейчас же узнал прежнего Скобелева. В этом он совсем не изменился.

   — И помилуйте... Я опустился...

   — Не вижу этого. Вот те, которые променяли военный мундир на более выгодный, опустились... Сегодня я уезжаю с курьерским поездом в Петербург... Давайте-ка мне ваш адрес... Не нужны ли вам деньги?.. Смотрите, с товарищами не церемонятся. Сотня-другая меня не разорит, а как только я вам найду место, вы мне их уплатите...

   — Нет... У меня хоть ещё месяца на два хватит.

   — Нужно — пишите... Стесняться со мной глупо... А вам я на днях и местечко приищу...

Я встретил этого офицера уже на похоронах. Шёл он одетый с иголочки... Видимо, судьба, на которую он пенял так, уже изменилась к нему.

   — Это он всё... Я и не знал ничего... Только приезжает ко мне здешний *** и говорит: «Сегодня получил я письмо от Скобелева, он рекомендует вас. Этого мне достаточно...» И разом предложил место... Я теперь совсем доволен. Третьего дня узнал, что он приехал, собрался идти благодарить, и вот... Это, знаете, последний... Боевой товарищ... Именно товарищ, хоть я поручик, а он полный генерал. Таких уже нет... Теперь мещанское время, подлое... Всякий лакеем делается... Повысят его в дворецкие — он уж к кучеру свысока относится...

О. А. Н-ву мы встретили в обществе двух англичан, с которыми Скобелев тотчас же заговорил по-английски. Они с чувством, близким к восторгу, прислушивались к каждому слову его. Один из них высказался даже:

   — Вы первый приучили нас заочно полюбить — даже врага!..

   — Почему же я враг?

   — Кто же другой может создать нам затруднения в Индии, как не вы...

   — Там нам нечего делать. Мы отлично можем ужиться бок о бок.

   — Да, это вы говорите нашим корреспондентам, а те сообщают в газетах... Но мы не так наивны...

Тонкая улыбка показалась на губах Скобелева.

   — Могу вас уверить, что таково моё убеждение... Если мы можем с вами столкнуться, так поближе!

   — Не дай этого Бог... Море дороже всего!

   — Да, богатому человеку, а не голодному, которому терять нечего... Впрочем, у нас с вами есть общий враг.

   — Кто это? Немцы, верно?

   — Да... У них теперь широко рты разинуты, флот ваш и ваша торговля едва ли могут им особенно нравиться.

   — Мы это знаем...

Когда они ушли, Скобелев начал передавать О. А. свои и мои впечатления от поездки по России.

   — Где же исход? Где исход?

   — Запереть границу для иностранного ввоза тех предметов, которые у нас у самих производятся. Раз и навсегда поставить на своём знамени «Россия для русских» и высоко поднять своё знамя... Ради этого принципа не отступать ни от чего... Заговорить властно, бесповоротно и сильно… И сверх того — внутри у себя сделать многое.

   — Что же именно?

И Скобелев изложил целую программу, давно, очевидно, обдуманную, обработанную во всех её деталях, охватывавшую все стороны народной нашей жизни. К сожалению, она не может быть приведена здесь...

Целый вечер до отхода поезда мы оставались одни. Скобелев отдался воспоминаниям, рассказывал много интересных событий, перешёл к настоящему и будущему России, но во всём у него звучала какая-то печальная нотка... Я поехал вместе с ним на железную дорогу. Он всю дорогу говорил не переставая.

   — Знаете, мне кажется, мы видимся с вами в последний раз...

   — Что за малодушие! — вырвалось у меня.

   — Как знать. Что-то говорит мне, что моя песня спета.

Он, впрочем, несколько раз в этот день повторял то же и при Ладыженском, и при Хлудове.

   — Я не переживу этот год, верно... Хоть не хочется умирать совсем. Сделать ещё европейскую войну, разбить исконных врагов России, уничтожить их и тогда — из списков вон... Только этого не будет... Ну, да что, впрочем...

Шёл дождь, было холодно... Ни зги не видно около, тускло мигали слезящиеся фонари... Тоска невольно закрадывалась в душу.

   — Ну, довольно! Как это пели у меня солдаты:

Больше я уже не видел Скобелева.

В этот свой приезд э Москву он дал мне знать, что ждёт меня к себе обедать. Я собрался к нему, но утром ко мне в гостиницу вбежал лакей.

   — Генерал умер...

   — Какой генерал? Мне-то что за дело...

   — Скобелев... Скобелев умер!

   — Убирайся и чёрту... Что за глупые шутки...

Лакей заплакал... Я понял, что действительно случилось великое несчастье... Бросился в Hôtel Дюссо.

Предчувствие оправдалось. Михаила Дмитриевича не стало.

XXXVI

На другой день после смерти Михаила Дмитриевича мне едва удалось пробиться в комнату, где он лежал...

Теперь уже не было вчерашней суетни и толкотни. Из Петербурга наехали близкие к нему лица; у самого тела выросла и всё время стояла вся в слезах его сестра, Надежда Дмитриевна, не отводившая взгляда от гордой и красивой ещё головы брата... «Зачем так рано?» — читалось в этом взгляде, полном глубокой тоски... Тусклый свет восковых свечей теперь отражался на вензелях, камергерских мундирах, звёздах, генеральских эполетах. Тем не менее у самого тела сплотились, точно не желая отдать его никому, даже самой смерти, его адьютанты и состоявшие при нём... На жёлтом, страшно жёлтом лице Скобелева проступали синие пятна... Губы слиплись, слились... Глаза ввалились... И весь он как-то ввалился... Ввалилась грудь так, что плечи с эполетами торчали вперёд, ввалилась шея, точно голова была отделена от неё... Вокруг благоухали только что распустившиеся розы и лилии... Массы венков были разбросаны кругом. Они совершенно покрыли и золотую парчу покрова, едва-едва поблёскивавшего из-под них... Тем не менее и теперь это мёртвое лицо не казалось мёртвым... несмотря на ввалившиеся глаза, на заострившийся нос, на слипшиеся синие губы, на пятна. Чудилось, что он спит, не так как всегда, а строгий, серьёзный, смеживший свои века под впечатлением какой-то глубокой думы. Вот-вот проснётся и окинет всех изумлённым взглядом: чего собрались сюда, зачем эти тускло горящие свечи, эти пышные розы, льющие в спёртый воздух своё благоухание...