Три прозы. Взятие Измаила; Венерин волос; Письмовник

Вопрос: Да.

Ответ: А в дождь за минуту пыль становится непролазной грязью. Все покрывается тестом. Это тесто все пожирает, все следы. Всюду слякоть и сырость. Разъезженная танками жирная глина налипает на сапоги пудовыми комьями. У входа в палатку очищаешь саперной лопаткой сапоги, но эта глина все равно шлепками валяется на нарах, на одеялах, въедается в бушлаты, забивается в стволы автоматов. И очиститься невозможно: только помоешь руки, но за что ни возьмись – снова все в липкой грязи. Тупеешь, покрываешься глиняной коростой, пытаешься затаиться в теплом бушлате, сохранить тепло. Руки в несмываемой грязи, будто в перчатках. Сырые дрова в палатке обливаешь соляркой – плещешь из консервной банки в печурку, и по промозглой палатке стелется едкий смолистый дым.

Вопрос: Что вам запомнилось от первых дней там?

Ответ: Как мы шли мимо детей. Стайка мальчишек и девчонок высыпала на дорогу. Мы им улыбались, пытались рассмешить, строить им рожи – никто из детей не улыбнулся. Еще выли оголодавшие собаки на цепях у брошенных и сожженных домов. А в Грозном собаки были, наоборот, толстые, отъелись мертвечиной.

Вопрос: Я записал, дальше.

Ответ: Один раз палатку поставили внутри разбитого дома, без крыши, окна заложили кирпичом, и там валялось детское ведерко, в которое набралась вода и замерзла, а я потом перевернул – и выпал ледяной кулич.

Вопрос: Дальше.

Ответ: Так хотелось пить, что таблетками для обеззараживания воды, которые клали в сухпайки, никто не пользовался, потому что надо было выдерживать воду четыре часа.

Ведь сдохнешь, пока дождешься. А пить-то хочется. Вот и пьешь, зачерпнув прямо из реки, мутную, цвета цемента.

Вопрос: Какой та вода была на вкус?

Ответ: Зачем вам все это? Вода пахла тухлыми яйцами. Кто-то сказал, что сероводород полезен для почек. И мы каждый раз повторяли, что сероводород полезен для почек. А для чего нужно, чтобы остался запах той воды?

Вопрос: Говорите дальше.

Ответ: Еще запомнились женщины в стоптанных тапках и цветастой одежде. Беженки в Чечне одеваются во что-то яркое. Закутывают голову в пестрые, красивые косынки. Раз траур – так надевай черное, а они повязывают самое пестрое. Одна такая, помню, подошла к тому, что осталось после ее дома, и молча стояла. Долго вглядывалась. Потом на меня посмотрела и так же молча ушла.

Вопрос: Еще что?

Ответ: Еще помню, как убили Серого.

Вопрос: Где это было?

Ответ: Его под Бамутом убили. Только закурили в рукав, пряча бычок в глубине бушлата, как он бросил: «Енох, замри!» – и выпрыгнул за угол сарая куда-то, намотав ремень автомата на запястье. Тут выстрелы – и он уже ползет обратно с распоротым животом, кишки волокутся – в соломе, в говне. Там и умер. Я сижу рядом и вижу, как кровь смешивается с лужею воды под ним. И еще небо запомнилось – с перистыми облаками на закате, ребристое.

Вопрос: Что вы испытали, после всего, что он вам сделал?

Ответ: Серый – хороший. Без него там было бы совсем худо. Там все вконец озверели, а он держался. Один раз после боя нам попался раненый. А мы до этого насмотрелись на то, что они с нашими ранеными сделали, в первый раз тогда увидел: двое ребят – глаза выколоты, уши отрезаны, все суставы в обратную сторону вывернуты. Мы обозлились, привязали его к БТРу и потаскали по засохшей глине всласть. Потом бросили на пустыре, хотели оставить его подыхать на солнце. А Серый подошел и пристрелил. Пожалел. Все недовольны были, но против Серого ничего не скажешь. А умер глупо. Хотя по-умному не умирают. А один раз я выстрелил из «мухи» и неудачно развернулся – струя выхлопа ударила Серому прямо в ухо – он скатился под откос, зажал пальцами нос, стал продувать уши, сглатывать. Думал, убьет меня, а он ничего. Выругался только. Серый мне там, на войне, как братом стал. И жратву делили, и зимой ночью в один ковер завертывались. То прямо на улице спишь, то на роскошной кровати, не раздеваясь, в наших перемазанных бушлатах. Жалко Серого. А когда пили, он всегда опрокинет в рот и прислушивается к себе, говорит: «Ух ты, как Бог босичком по жилочкам…» Уже столько времени прошло, а я тут ночью вдруг проснулся, потому что показалось, будто он шлепает по животу резинкой трусов. Просыпаюсь, спрашиваю темноту: «Серый, ты, что ли?»

Вопрос: Все? Или еще что-то?

Ответ: Везде надписи на стенах, на разрушенных домах: русские свиньи.

Вопрос: Вы убивали мирных жителей?

Ответ: Это они днем мирные, на базаре, а ночью с гранатометом охотятся за машинами с ранеными. Мы поймали гранатометчика, который стрелял по ребятам из нашей роты. Прикрутили его проволокой к гранатомету, облили бензином и подожгли. Те в машине сгорели, теперь пусть он сгорит. Сначала молчал. Презирал нас так. Потом, когда вспыхнул, заорал.

Вопрос: Вы стреляли в детей?

Ответ: Зачем вам это?

Вопрос: Чтобы простить. Кто-то же должен все знать и простить.

Ответ: А кто вы здесь такие, чтобы прощать?

Вопрос: Я только записываю. Вопрос-ответ. Чтобы от вас что-то осталось. От вас останется только то, что я сейчас запишу.

Ответ: Этого нельзя простить. Вот он стоит, вытирает сопливый нос – рукава пальто по локоть блестят от соплей.

Еще совсем пацан, но знает, что это мы, русские, убили его отца. Он подрастет и будет мстить. И нам он не простит. И деваться ему некуда. У него и выбора никакого другого нет. Вот мы схватили такого, и у него в карманах нашли десяток патронов – все пули были со спиленными кончиками. Попадая в тело, такая пуля действует как разрывная. Этот пацан с рукавами, блестящими от соплей, не вырастет и не будет стрелять в моего сына.

Вопрос: Дальше.

Ответ: Меня никто не может простить, потому что никто не посмеет меня ни в чем обвинить. Ясно?

Вопрос: Что было потом?

Ответ: Не торопите меня.

Вопрос: У нас совсем не остается времени. Вспомните еще, только самое важное.

Ответ: Что?

Вопрос: Как на улице играл ребенок и вдруг у него голова разлетелась вдребезги – это русский снайпер. Или про бомбежку в Шали, как девочка трех лет играла на дороге около своего дома, тут пролетел самолет, и ее не стало – в полном смысле этого слова – вместо ребенка захоронили ее зимнюю шубку. По-чеченски ребенок – «малик ду», это переводится как «ангел есть».

Ответ: О чем вы? Вы что-то путаете. Это было не со мной.

Вопрос: Какая разница. Расскажите про то, как приехала в Чечню искать вас ваша мать.

Ответ: Я ничего про это не знаю.

Вопрос: К ней пришли из военкомата с обыском и предъявили бумагу – «верните своего сына на добровольных началах». Так она узнала, что у нее сын – СОЧ. Самовольно оставивший часть. Шла по вашей Гастелло и думала: «Господи, сделай так, чтобы он был жив и здоров, а если не можешь, если он убит, то сделай так, чтобы его убили сразу и не мучили». Она у себя на работе попросила об отпуске и о деньгах, чтобы поехать искать сына, а ей ответили: сперва возьмите в части справку, что сын пропал. Она собралась и поехала через всю страну во Владикавказ, оттуда добралась до штаба части. Там ей сказали: а вы его найдите и приведите к нам. Стала ездить на опознания – в огромных холодильниках хранились обгоревшие трупы, и все одинаковые. Майор, который с ней зашел, посоветовал: «Мать, признай кого-нибудь». Она не поняла, а как ей объяснить? Там еще несколько таких женщин собрались, жили вместе и искали своих сыновей. Сказали себе, что не уедут из Чечни, пока не найдут своих детей живыми или мертвыми. Вечером сидели и гадали: выдирают волосы из своей головы, продевают в кольцо и застывают над фотографией. Висит кольцо неподвижно – сын мертвый, если движется – живой. А днем бродили по деревням – сидит чеченка у корыта перед разбитым домом, а русская к ней с карточкой: «Не видела ли ты, мать, моего ребенка?» А они на карточках все одинаковые. «Видела, – отвечает, – это тот, кто моего сына убил».