Переяславская рада. Том 2

В пути царь призвал в свою карету Алмаза Иванова, сказал коротко, что именно должен думный дьяк делать. Отпустил дьяка, пообещав вскорости заглянуть в его столбцы.

Ближние бояре только диву давались: что это дьяк, чуть остановится царева карета, расположится войско на привал, сразу берется за пергаментные свитки?

Начиная с Вязьмы, Алмаз Иванов только то и делал, что записывал, какие вести привозили на взмыленных конях гонцы от воевод и из полков гетмана Богдана Хмельницкого.

Неторопливо и ровно бегало гусиное перо по желтому полю пергамента. Записывать было что.

…Четвертого июня первый гонец привез вестку, что, как показалось под стенами Дорогобужа наше войско, шляхта и жолнеры побросали оружие, а посадские люди с иконами в руках вышли навстречу стрельцам и отворили ворота города.

Одиннадцатого июня стрельцы вступили в Невель. Четырнадцатого июня, уже в Дорогобуже, застало царя известие о взятии города Белого. Двадцать шестого июня передовой конный казацкий полк завязал бой на речке Колодной, под Смоленском. Двадцать восьмого июня сам государь стал табором под Смоленском, в предместье Богданове, а двадцать девятого, то есть на другой день после этого события, ближний боярин Григорий Пушкин в столовом шатре поздравил царя со сдачей стрелецкому войску Полоцка. Второго июля прискакал гонец с грамотой о взятии Рославля. Пятого июля царь повелел раскинуть стан свой на Девичьей горе, в двух верстах от Смоленска. Отсюда и долго глядел в подзорную трубу на город, а бояре и воеводы стояли молча за его спиной. Царь встал с треножника и пошел, не проронив ни слова, в свой шатер, а ввечеру призвал ближних бояр и воевод, и в царевом шатре учинено было думное сидение.

Наутро после того сидения стрелецкое войско обложило Смоленск со всех сторон, но царь из пушек по городу стрелять запретил, а только велено было чинить промысел и чистом поле и грамоту отписать польским воеводам, чтобы они древний русский город Смоленск на милость царя Московского сдали и людей царевых жители оного не разминали и обиды им не чинили, понеже такое сочтет царь Московский за личную обиду и виновные в непослушании: казнены будут смертью. В то же время посланы были через верных людей грамотки жителям Смоленска, чтобы шляхте не верили и шли под цареву руку.

С валов Смоленска в ответ ударили пушки. Били весь день десятого июля, никакого ущерба табору нашему не причинивши, В понедельник, на двенадцатый день месяца июля, из ворот города выехало несколько сот гусар с железными крыльями за спиной и начали вызывать на поединок донских казаков, и началась страшная кровавая сшибка, после которой много осталось в поле обезглавленных гусар и много донцов побито было.

Государь этими поединками недоволен остался весьма. Повелел приказать, дабы наперед такого расхода воинов не допускать, ибо от таких поединков корысти для войны никакой нет. И еще несколько раз поляки выезжали из ворот, звали на поединки войско стрелецкое, так что руки чесались у казаков и стрельцов, но ослушаться никто не посмел, ибо не токмо ослушнику живым тогда не быть, а и сотник или полковник его также был бы сурово покаран.

Поляки насмехались. Кричали с валов:

— Трусы московские, что на поединок по выезжаете?

— Бочки пустые!

— Устрашились рыцарства Речи Посполитой!

— А вот погодите, явится скоро пан Радзивилл, тогда со своим царем пятки покажете!

Стольник Троекуров прибежал к царю в шатер, бил челом, ударяя себя кулаками в грудь, молил, дабы дозволил государь за обидные, издевательские слова отомстить, проучить дерзких панов. Но царь не позволил. Сказал только:

— Деулинское перемирие и поляновский позор не таким способом исправлять надлежит. Не горячись!

Ушел Троекуров из царева шатра ни с чем.

Двадцатого июля прибыла весть о сдаче Мстиславля. В царскую ставку прибыл Артамон Матвеев. Сидели вдвоем с государем над картой. Двадцать четвертого июля подали государю весть о сдаче Дисны и Друи, а второго августа стрелецкое войско вместе с казаками гетмана Хмельницкого выгнало из Орши жолнеров Радзивилла, многих полонило и Оршу взяло. Гонец, который прибыл с грамотой о том, привез государю ключи от Орши.

Повелел государь послать вторую грамоту воеводам смоленским, чтобы сдавались на милость государеву. На сей раз, когда в ответ ударили пушки, царь повелел открыть огонь по вражеским укреплениям, но в городские улицы, избави бог, не стрелять. Девятого августа гонец от боярина Шереметева прибыл с уведомлением о взятии города Глубокого, а двадцатого августа было взято Озерище; и в тот же день прибыл гонец от князя Алексея Трубецкого да наказного гетмана Ивана Золотаренка с известием о разгроме главных хоругвей коронного гетмана литовского Януша Радзивилла в пятнадцати верстах от города Борисова, неподалеку от речки Шкловки.

Еще до этого стало ведомо о взятии крепости Шклов.

Казаки, сопровождавшие гонца, привезли с собой и кинули наземь перед царевым шатром знамя коронного гетмана, бунчук и булаву, которые он с позором оставил в таборе своем при бегстве, ибо сам едва живой спасся. Вместе с тем были доставлены двенадцать полковников польских и чужеземных, кои в войске королевском службу служили.

И в тот же день прискакал третий гонец от гетмана наказного Ивана Золотаренка. Гомель сдался войску Золотаренка.

Двадцать девятого августа Иван Золотаренко взял приступом Чечерск, Новый Быхов и Пропойск. По приказу царя полки Золотаренка выступили под Смоленск.

Царь повелел отписать третью грамоту к воеводе Обуховичу, что ежели поляки не сложат оружия, то царь повелит брать город приступом и тогда ни одному региментарю или жолнеру пощады не будет. А лучше, если гарнизон сложит оружие и оставит город, ибо Смоленск захватили короли и шляхта неправдой и есть оный с давних давен город российский, Московскому царству подвластный.

Посадские люди смоленские стали во множестве бежать из города в стрелецкий табор. Сказывали беглецы про своевольство шляхетское, и от тех рассказов стрельцы зажигались гневом лютым. Многие кричали: «Почто топчемся на одном месте, когда братья наши гибнут на глазах наших?» Иные произносили воровские слова: мол, боярам все равно, что черный люд гибнет в неволе. О том государю сказано было, и он только кулаком погрозил.

…Прислали смоленский воевода Филипп Обухович и генерал Корф парламентера просить армистиции, сиречь перемирия. Стольник Иван Милославский да стольник Семен Милославский, а еще с ними голова стрельцов московских Артамон Матвеев съехались с генералом Корфом и Филиппом Обуховичем на пустынном месте, у берега Колодной, договариваться, какое должно быть перемирие.

Артамон Матвеев сказал полякам:

— Напрасно время тянете, людей мучите наших и сами завязываете себе на шее петлю. На Радзивилла надежды свои киньте! Вот поглядите — его булава! — Матвеев вытащил из-за пояса золоченую булаву, и у Корфа глаза на лоб полезли. — Бежал с позором ваш Радзивилл, кинул войско и полковников своих, двенадцать из них в нашем таборе как пленники. Коли вам любопытно, можете на них поглядеть. Вот они, перед шатрами, на солнышке греются.

Корф и Обухович отъехали в сторону, переговорили шепотом между собой, воротились к нашим воеводам, просили:

— Дайте нам день на размышление. Посоветуемся со своими полковниками, как быть, а стрелять эту ночь и день мы не станем и вас о том просим.

Воеводы согласились. Пускай так и будет. Но коли завтра до обеда не сложат поляки оружия, государево войско пойдет на аккорд, и тогда каждый жолнер и каждый региментарь будут считаться военною добычей, с которою по законам военным и поступят, а как именно, о том пояснять воеводе и генералу незачем, они сами в том горазды.

Ночью в нашем таборе стали готовиться к штурму. Дозорные стрельцы, которые под степы города подходили, слыхали, как там раздаются крики и ругань. В стрелецкий стан прибежали посадские люди смоленские. Рассказали — воевода Обухович, генерал Корф в ярости великой. Католические попы и монахи закапывают в землю драгоценную утварь церковную. Среди обывателей распускают слухи, будто стрельцы всех, независимо от возраста и состояния, будут к позорным столбам привязывать и бить батогами…