Охота на сурков

Не спуская глаз с картины «Креста-Ран в 1905 году», я быстро поднялся, словно кто-то толкнул меня в спину.

— Так мог бы выглядеть Гауденц де Колана.

Фиц ответил ворчливо, но с торжеством в голосе.

— That’s him [282].

Диделидю, диделидю.

— …Вверх, вниз, вверх, вниз, трижды мы поднимались в гору, а потом спускались с тридцатью килограммами груза. Разве это не издевательство? «Начинай сначала!» — ревел наш Кади Фатерклопп. Мы спали от силы три часа, пузыри у нас на ногах еще не успевали лопнуть, глухая ночь, а он вдруг врывается в дом, где мы стоим на постое. И рявкает: «Рота поды-майсь! Разобрать пулеметы, почистить, опять собрать!» — «В темноте, господин капитан?» — «Так точно, и во время войны может не быть света! Retabliez-vous! [283]» — орал Кади. Родом он из Солотурна. Потому и орал соло. Ха-ха. Горнострелковый батальон был расквартирован в Бернине и в окрестностях, только стрелки должны были ночевать в палатке на Исла-Персе. На скале, которая, как остров, со всех сторон окружена гигантскими ледниками. На высоте трех тысяч метров над уровнем моря при температуре десять градусов ниже нуля. Приказ нашего Кади. В ту ночь с Ислы сползал холодный ночной туман, ты такого не видывал. А над нами скакали серны и козлы. Разве я козел?..

— Ну да, ты и есть козел, Ленц. Хи-хи-хи.

— Я не с тобой разговариваю, Верена, я разговариваю с твоим задушевным другом.

— Альберт мой знакомый, мы вовсе не задушевные друзья, золотко.

— Он не твой задушевный друг и не твое золотко? Нет, он твое золотко, твой задушевный друг. У тебя душа любвеобильная.

Верена явно обиделась.

— Ленц!

Цбраджен опять стукнул об стол бутылкой маланзенского.

— Ты сказала, что я козел?

Невольно я перевел взгляд на фреску позади эстрады, изображавшую охоту на горного козла.

— …Случаются ситуации, при которых ничего точно не знаешь…

— Что? Что не знаешь?

— Козел ты или охотник, — сказал я.

Диделидю.

— Дурень ты, Альберт. И все равно, ты… курортник и шпион, проходя повторный курс лечения, приятно провел время как друг Солдата-Друга.

Улыбнувшись, я сказал:

— Приятно? Как известно, шпион должен быть готов к тому, что его в любую минуту могут схватить и расстрелять.

С танцплощадки поднимались испарения, смешанные с дымом сигар «бриссаго», запахом подгоревшей колбасы и винным перегаром; в зале висело настоящее густое облако. Я снял бумажную шапочку и начал обмахиваться ею, как веером. Ленц вдруг уставился на мой лоб и сказал:

— Послушай, ты к этому уже привык…

— К чему?

— К тому, что тебя расстреливают.

Он громко и раскатисто расхохотался, помахал поднятой рукой. Карнавальная турецкая феска свалилась у него с головы.

— Кади Фатерклопп во время учебной стрельбы из пулемета был на волосок от смерти, я его чуть не застрелил из своего «фуррера-двадцать пять», так записано в протоколе у военного юриста. А между прочим, пули пролетели в трех метрах от его планшетки на животе, прошли слева, а не справа, и капитан ни на волос не пострадал. Но как он повел себя? Как? Завизжал, будто недорезанная свинья.

— Вот именно, — сказал я, — хоть и на далеком расстоянии, но у меня было такое же впечатление.

— На расстоянии? У тебя-я-я?

— В среду утром около одиннадцати мы остановились…

— Точно в это время все и случилось, — сказал Ленц.

— …У морены ледника Мортерач, с Дьяволеццы я услышал стрекотанье пулемета, а вслед за этим долгий, пронзительный крик, казалось, визжит свинья, которая…

Цбраджен наградил плюшевого мишку на коленях у Верены увесистым шлепком.

— Я же говорил тебе! Разве не говорил я тебе, что он профессиональный шпиончик?

Неприятно пораженная Верена Туммермут прищурила свои поросячьи глазки.

— За каким чертом ты-ы, курортник, очутился на территории, где проводились военные маневры?

— Я ехал на машине вместе с Йоопом тен Бройкой и со всей компанией в монастырскую гостиницу Бернины, и мы остановились на несколько минут над мореной Мортерача.

— Мингер тен Бройка, которому фирма «Братья Цбраджены» поставила тысячи бревен для опор, когда он строил «Акла-Сильву». Тен Бройка выше всяких подозрений, ты не шпион, шпион.

Ансамбль «Двойное эхо Голубого озера» в таком быстром темпе заиграл лендлер, что он напомнил чем-то одну из быстрых пьес Моцарта. Ленц опрокинул еще рюмку маланзенского, по-прежнему не сводя глаз с моего лба; впрочем, ни неподвижный тяжелый взгляд, ни бледность, ни тонкая пленка пота на лбу и над верхней губой не обезобразили его грубоватого, но красивого и мужественного лица (пожалуй, оно слегка напоминало этрусского Аполлона).

— Да, Солдат-Друг пойдет под трибунал из-за собственной глупости. Солдат-Друг должен был бы ненароком застрелить этого кровопийцу. Во-о-о-т, что ему следовало сделать. Застрелить по неосторожности Кади на Дьяволецце. Застрелить по не-о-сто-рож-но-сти. — Этот монолог Цбраджен произнес в тоне добродушной болтовни, хотя иногда вдруг сквозь эту болтовню прорывалось нечто опасное, неуправляемое.

— Ленц! — запищала Верена Туммермут, видно по-настоящему тревожась. — Ты в лоск пьян.

— Солдат-Друг никогда не бывает пьян в лоск. — Цбраджен загасил горящий взгляд; теперь его лицо показалось мне размягченным и даже облагороженным.

— Святые угодники, что будет, если это услышит твой брат Бальц.

— Эх, Верена, плевать я хотел на моего брата Бальца. — Ленц поднялся; стоял на ногах твердо, не качался. — А теперь я хочу станцевать лендлер с непорочной девушкой.

Туммермут не подала виду, насколько ее задели слова Ленца.

— Хорошо, а мы-ы, значит, должны сидеть здесь и караулить карабин Бальца.

— Почему, — спросил я, стараясь отвлечь мою собеседницу, — почему, собственно, он прихватил с собой карабин?

— Да потому что носил его к оружейных дел доктору. Завтра в честь начала летнего сезона в Цуоце будет стрельба — оружейный салют. Да, стрельба, вот как. — Ленц снял карабин и понес на вешалку дулом вниз, небрежно помахивая им. В зале царила суматоха — разыгрывалась лотерея.

Парень с серьгой возвестил:

— Дамы приглашают кавалеров.

К Ленцу, который снова появился в зале, подошла молодая девица, светлокожая, веснушчатая, но со спутанной гривой черных без блеска негритянских курчавых волос (эту помесь сарацинов с алеманами нередко встречаешь в Энгадине); из-за высоких каблуков она двигалась неуверенно, боясь споткнуться, Ленцу поклонилась с застенчивой ухмылкой.

Тот ответил ей трубным гласом героя «Илиады», правда немного утомленного героя.

— Урселина вы-ы-ы-брала провинившегося Солдата-Друга! За это она получит бу-у-у-кет с его груди!!!

Широким жестом он расстегнул пуговицу рубашки и начал рвать, дергать волосы на груди, маскируя мимолетную боль раскатистым хохотом; через секунду он уже держал в кулаке клок влажных, блестящих от пота волос.

— Дарю букет волос с своей груди красотке, которую всегда готов прижать к своей груди. — Он встал на колени, протянув Урселине клок волос, а потом издал ликующий возглас, и волосы разлетелись во все стороны. Этот свой коронный номер красавец солдат уже исполнял у Пьяцагалли. Однако там он паясничал из задора и молодого озорства, а сейчас, казалось, Цбраджен пытается скрыть душевную рану. Да, рану.

Но вот он уже бросил мелочь парню с серьгой и закружил сарацинку из Граубюндена.

— Непорочную-девицу-готов-прижать-к-груди-своей… груди своей.

— Хороша девица, не то негритянка, не то альбиноска, — ворчала Верена Туммермут. — Дамы приглашают кавалеров. Разрешите пригласить вас.

Теперь настала моя очередь дать мелочь парню с серьгой.

— А ты мастер танцевать вальс. Первый сорт.

— Венский вальс я танцую лучше.

— Ты знаешь бар в «Кульме»… «Rôtisserie des Chevaliers»? [284] Там, говорят, играет лондонский оркестр. Первый сорт.