Заклинатель змей. Башня молчания

Повозка в Шахдиз не пройдет. Ахмед навьючил переметные сумы с товарами на крепких мулов и повел небольшой караван по крутой тропе, соединяющей город с крепостью.

Она была узкой и голой, безлюдной, без следов, без где-либо нависшего над нею кустика с невзрачными цветами.

Тропа натужно всползала по неприступному, почти отвесному склону горы, у всех на виду, так что появись кто на ней, его заметили бы и снизу, из города, и сверху, с башен сторожевых.

С огромным напряжением допетляв до старой промоины между скалами, тропа как бы с усталым вздохом сворачивала в нее - и обессиленно упиралась в тяжелую каменную кладку поперек прохода. И, сникнув, уползала под своды тесных ворот, закрытых толстой тяжелой решеткой.

Ободрав бока и спину об ее острые зубья, змея-тропа еле тащилась далее по извилистой промоине, где навстречу ей поднимались новые стены и решетки.

И всюду на этих перемычках над ней, опершись о копья, каменно дремала стража, косматые горцы-дейлемиты.

Лишь одолев преграды, вся в рубцах и ссадинах, горе-тропа, окончательно выдохшись, медленно подбиралась по темной расщелине к исполинской стене Шахдиза...

Войти сюда Ахмеду Атташу позволила бумага с печатью визиря.

- Нет в мире войска, нет в мире осадного приспособления, что сокрушит эту крепость, - поучал Ахмед, отирая платком потную шею и грудь, находившихся при нем двух слуг. Они как сели на камни, так и вытянули со стоном ноги в толстых цветных чулках и открытых чувяках из сыромятной кожи. Караван остановился передохнуть перед последним подъемом. - Видите эти огромные глыбы? - озирал он, ошеломленный их мощью, грубо обтесанные камни, скрепленные алебастровым раствором. - Их не пробить, не расплавить, не сдвинуть. Но у нас есть оружие страшнее любого тарана: флакон духов «Семь роз»...

Так что же, в конце концов, представляет собой «Дават-э джадид» - «Новое учение» Хасана Сабаха, будь оно проклято?

Омар изрядно устал от суннитских, шиитских, исмаилитских нелепостей. Мысли его заходили в тупик. Но дело есть дело. К удивлению Омара, оно оказалось до смешного несложным...

«Только бог имеет абсолютное бытие. Всякая вещь, которая отделяется от него, падает в абсолютное небытие.

Физический мир, управляемый его законами от высших сфер до центра земли, существует только через существование бога...»

Эх-хе-хе! Все то же. Что же тут нового по сравнению с основным положением о боге как творце мира? Та же вера в пророческую миссию Мохамеда, уважение к «нерукотворному» корану и шариату...

Дальше: «Познание бога разумом... невозможно».

Хм. А я-то, бедный, всю жизнь выше всего на свете ставил разум и воображал, тупой человек, что для него нет ничего недоступного. Но, коль скоро это не так, то как вы советуете нам, почтенный, познать божество?

Хасан Сабах: «Познание бога возможно только поучением имама и изучением его поучения».

Вот оно! Вот оно, самое главное: верь имаму, и больше тебе ничего не нужно для счастья. Это и есть краеугольный камень всего учения Хасана Сабаха. Придет «скрытый» имам-учитель, и все на свете встанет на место...

Под имамом-учителем, похоже, Хасан подразумевает себя. Хотя и не говорит об этом прямо. Но, господа, сколько их приходило и уходило, славных имамов! И каждый выдавал себя за «настоящего». А на земле все осталось, как было...

Омар, докопавшись до сути, утратил к Хасановой книге всякий интерес.

Сколько ухищрений, чтобы обосновать свое «право» на власть! А суть проста: скинуть тюрков и создать в Иране исмаилитское государство. Конечно, «свободное» и «справедливое». И сделаться, может быть, основателем новой царской династии. Со штатом своих придворных, гаремом и той же раздачей наград угодникам. Только и всего. Это уже не раз случалось...

Первый вопрос:

- Привез «Семь роз»?

- Семь роз? - удивился Ахмед Атташ. - Какие розы в эту пору? Они еще не распустились.

Разговор - сквозь раскрытую низкую калитку, врезанную в тяжелый створ высоких ворот.

- Я... о духах...

Тюрк Алтунташ, выжидательно наклонившийся через калитку к Атташу, разочарованно выпрямился. Оттолкнулся рукой от косяка, на который опирался, обиженно ею махнул, отвернулся и сплюнул. Ничего не выходит. Он отступил и взялся за большое медное кольцо.

Пусть глупый торгаш убирается прочь со своей дурацкой бумагой: «Предъявителю сего дозволено торговать, где и чем он пожелает». Сам тюрк Алтунташ читать не умеет, - бумагу ему прочитал дабир - перс-письмоводитель. Алтунташу, конечно, знакома печать визиря, но визирь ему не указчик.

- Вот и торгуй там, внизу, на скалах...

- А! О духах... - Ахмед, испугавшись, что начальник сейчас закроет перед ним калитку, скинул на порог с плеча тяжелую суму. Ишь, какой нетерпеливый. Погоди, ты получишь свое. Я больно ударил тебя, оглушил, - сейчас нежно поглажу, и станешь ты мягким, как пух... - «Исфахан - ярым джахан». Кажется, так говорится по-тюркски? Исфахан - половина мира. Но исфаханский торговец, особенно такой, как я, Ахмед Атташ, не половина - он сам целый мир. «Семь роз?» Тьфу! Хоть «Семнадцать». Я привез, - доверительно прошептал Ахмед Атташ, - и кое-что получше. Душистый отвар из рога индийского носорога.

- Это зачем?

- Как зачем?! - Ахмед оглянулся на слуг и, поманив начальника пальцем, объяснил ему, давясь от смеха, чуть слышным шепотом, какими достоинствами обладает волшебный отвар.

- У-у, - густо загудел багровый Алтунташ.

- Но - услуга за услугу! Ты позволишь мне оставаться в крепости, пока я не распродам весь свой товар. В городе нет покупателей. Ты думаешь, легко мне было карабкаться по этой круче?

- Открыть ворота! - хрипло рявкнул тюрк Алтунташ.

На переднем дворе, справа от ворот, - казарма, слева - конюшня. Развьюченных мулов Атташа отвели в конюшню, его самого со слугами и товарами, в казарму. Алтунташ ему выделил отдельное помещение, велев убрать из кладовой котлы со смолой, приготовленной на случай осады.

- Ну? - Алтунташу не терпелось завладеть обещанным сокровищем. Ханифе! Проклятая девчонка...

Атташ, покопавшись, достал из переметной сумы угловатый таинственный сверток. Развязал шелковый алый платок, вынул резную шкатулку из бледно-золотистого сандалового дерева.

В шкатулке, в двух выемках в бархатной подушечке, уютно лежали два плоских стеклянных флакона.

- Вот это - «Семь роз», - показал Ахмед, - а это... хе-хе... «Семь раз»...

Жидкость в правом флаконе была буровато-невзрачной, во втором - маслянисто-бесцветной.

- Это и есть «Семь роз»? - удивился Алтунташ. Он не верил. - Похоже на мутную водичку из канавы.

- Смесь, - пожал плечами торговец. - Зато - аромат! Ты понюхай.

Алтунташ осторожно откупорил флакон, поднес к увесистому носу.

Недоверие на его корявом лице сменилось недоумением. Затем в глазах мелькнула искра узнавания, и за недоумением пришло изумление.

Глаза увлажнились, лицо побелело. У него подкосились ноги, он сел на лежанку вдоль стены. И прошептал со скорбью:

- Сколько?

Ахмед - беспечно:

- Дарю! Оба флакона. Ибо они нераздельны. Первый из них выражает субстанцию женскую, второй - мужскую. Принимай по тридцать капель...

Алтунташ, как во сне, закупорил флакон деревянной затычкой, вложил в шкатулку, взял шкатулку вялыми руками, с печалью взглянул на купца. И пошел прочь, бледный, потерянный, как человек, внезапно ощутивший дурноту.

Обернувшись, тихо спросил:

- Прислать покупателей?

- Нет, сегодня торговать не буду. Устал. Буду отдыхать. Пошли сюда моих слуг, они во дворе, пусть разберут товары. Приходи к ужину, - сказал он шепотом, - я привез бурдюк хорошего вина.

- Вина? - Тюрк огляделся, как помешанный. - Дай сейчас. Налей мне чашу.

- Изволь. - Ахмед отыскал меж тюков тугой бурдюк, из переметной же сумы извлек расписную чашу.

- Тридцать капель? - раскрыл начальник шкатулку...