Приключения Натаниэля Старбака

— Я предоставлю стратегию ведения войны своим генералам, — президент пытался отойти от конгрессмена, чтобы принять явно более приятные пожелания священника епископальной церкви.

— Проклятье, Джефф, ты столько же знаешь о войне, сколько и любой из наших прекрасных солдат, — конгрессмен сплюнул струю табака в плевательницу.

Струя темной слюны пролетела мимо плевательницы, забрызгав мокрый подол платья жены священника.

— Время разобраться с этим северным куриным пометом раз и навсегда, — весело заявил конгрессмен, а затем предложил президенту сделать глоток из его фляги.

— Самый крепкий виски по эту сторону реки Теннесси, Джефф. Один глоток излечит все твои печали!

— Вам необходимо было меня видеть, Дилейни? — Фалконер был сердит, что низенький хитрый адвокат увел его от президента.

— Это не я хотел вас видеть, Фалконер, а Дэниелс, а когда зовет Дэниелс, человек делает всё от него зависящее, чтобы откликнуться.

— Дэниелс! — удивленно воскликнул Фалконер, так как Дэниелс был одним из самых влиятельных людей Ричмонда, который вёл затворнический образ жизни.

Он также был известен своим уродством и сквернословием, но являлся важной персоной, потому что именно Дэниелс решал, какие проекты и людей поддержит влиятельная газета «Ричмондский наблюдатель».

Он жил в одиночестве в обществе двух злых собак, ему доставляло особое удовольствие стравливать их с друг с другом, в то время как он хохотал со своего наблюдательного пункта в высоком парикмахерском кресле.

Сам он тоже был бойцом не робкого десятка, дважды дравшимся на дуэли на ричмондской дуэльной арене у Кровавого Ручья и выжив в обеих схватках, укрепив свою репутацию злодея.

Многие южане полагали, что он прекрасно разбирается в теоретических основах полимтики, и его памфлет «Вопрос о ниггерах» широко почитался всеми теми, кто не видел никакой необходимости в изменении института рабства.

А теперь наводящий ужас Джон Дэниелс ждал Фалконера на высоком заднем крыльце новой резиденции президента, с хлыстом в руке угрюмо наблюдая за дождем.

Он мельком взглянул в сторону Фалконера, затем щелкнул хлыстом по стекавшим с голых деревьев каплям дождя.

— Неужели погода злится на нашего нового президента, а, Фалконер? — спросил Дэниелс своим скрипучим резким голосом, воздержавшись от других формальных слов приветствия.

— Хотелось бы верить, что нет, Дэниелс. Надеюсь, вы в полном здравии?

— А что вы думаете о нашем новом президенте, Фалконер? — Дэниелс проигнорировал вежливое приветствие Фалконера.

— Я думаю, что нам повезло с этим человеком.

— Вы говорите как редактор «Стража». Повезло! Боже мой, Фалконер, старый Конгресс Соединенных Штатов был полон таких слизняков, как Дэвис. Я видел, как люди и получше него вываливались из поросячьей задницы. Он впечатляет своей уравновешенностью, так ведь? Да, он уравновешен, скажу я вам, потому что в нем нет ничего живого, ничего кроме гордости, чести и государственного ума. А это не те качества, которые нам нужны, Фалконер. Нам нужны люди, которые просто пойдут и прикончат янки. Мы должны утопить Север в крови янки, а не произносить прекрасные речи с трибуны. Если бы речами выигрывали сражения, мы бы уже маршировали по штату Мэн, по пути захватив Канаду. Вы знаете, что два дня тому назад в Ричмонде был Джо Джонстон?

— Нет, не знаю.

— И знаете, как Джонстон вас называет, Фалконер? — спросил Дэниелс своим малоприятным голосом.

Для Дэниелса не имело значения, что Фалконер был одним из богатейших людей Юга, настолько богатым, что мог позволить себе купить дюжину газет вроде «Наблюдателя», Дэниелс знал свою силу, с помощью которой был способен влиять на общественное мнение Юга.

Эта же власть давала ему право развалиться в плетенном президентском кресле-качалке, положив свои поношенные сапоги на ограду крыльца, в то время как Фалконер в ярком полковничьем мундире стоял возле него как проситель.

— Он зовет вас героем Манассаса, — звительно произнес Дэниелс.

— Что вы на это скажете?

— Премного благодарен, — ответил Фалконер.

В действительности это прозвище было ошибкой, потому что генерал Джонстон так и не узнал, что это не Фалконер повел Легион против неожиданной фланговой атаки северян в Манассасе, а никем не воспетый Таддеус Бёрд, как и не узнал, что Бёрд принял это решение, намеренно нарушив приказы Фалконера.

Вместо этого, как и многие другие в Конфедерации, Джонстон был убежден, что в лице Вашингтона Фалконера Юг приобрел блестящего и подобающего героя.

Это мнение умело поддерживалось и самим Вашингтоном Фалконером. После Манассаса полковник провел долгие месяцы, читая лекции по тактике ведения боя в залах и театрах от Фредриксберга до Чарльстона.

Он рассказывал своим слушателям о предотвращенном несчастье и о поражении, обернувшемся победой, его истории придавал красок и драматизма небольшой оркестр раненых музыкантов, которые играли патриотические песни, а в самые трагические моменты повествования имитировали призыв военного горна, и аудитория получала полное впечатление, будто невидимые армии маневрировали прямо за темными окнами зала.

Затем, когда повествование достигало своего апогея, и вся судьба Конфедерации висела на весах истории, Фалконер делал паузу, и дробь небольшого барабана изображала ружейную стрельбу, а грохот большого — артиллерийский огонь, а потом Фалконер рассказывал о героизме, приведшем в тот день к победе.

Потом звучали аплодисменты, заглушая барабаны, изображавшие ружейный огонь. Героизм южан побеждал тупую силу янки, и Фалконер скромно улыбался в гуще оваций.

Не то чтобы Фалконер когда-либо действительно объявлял себя героем Манассаса, но его рассказ о сражении и не опровергал эти похвальные отзывы.

Если бы вы спросили об этом самого Фалконера, то он отказался бы отвечать, заявляя, что скромность украшает воина, но затем коснулся бы своей правой руки на перевязи, увидев, что мужчины уважительно расправили плечи, а женщины просто тают под его взглядом.

Он привык к лести, по правде говоря, он так долго произносил свои речи, что и сам поверил в собственный героизм, и это убеждение сделало невыносимым воспоминание о той ночи в Манассасе, когда Легион от него отвернулся.

— Так были ли вы героем? — прямо спросил Дэниелс Фалконера.

— Каждый был в Манассасе героем, — высокопарно ответил Фалконер. Дэниелс рассмеялся над этими словами.

— Он должен был стать адвокатом как и вы, а, Дилейни? Умеет пустословить!

Бельведер Дилейни чистил ногти и одарил редактора легкой безрадостной улыбкой. Дилейни был придирчивым, умным, сообразительным человеком, которому Фалконер не совсем доверял.

В данный момент на адвокате был мундир Конфедерации, хотя в чём состояли его военные обязанности, Фалконер не мог разгадать. Ходили слухи о том, что Дилейни являлся владельцем знаменитого борделя миссис Ричардсон на Маршалл-стрит и еще более престижного публичного дома на Франклин-стрит.

Если это было правдой, то сплетни из обоих борделей, без сомнения, снабжали Дилейни компрометирующими сведениями обо всех лидерах Конфедерации, и хитрый адвокат, вероятно, передавал содержание интимных бесед этому хмурому, больному и скрюченному Дэниелсу.

— Нам нужны герои, — сказал Дэниелс. Он угрюмо смотрел на затопленные дорожки и грязные овощные грядки мокрого сада. Струйка дыма вилась из президентской коптильни, где заготавливалась добрая дюжина виргинских окороков. — Ты слышал о Генри и Донельсоне?

— Конечно, — ответил Фалконер. В Теннесси были захвачены форты Донельсон и Генри, и похоже, что должен был пасть и Нэшвилл, в то время как на западе очередной удар нанес флот янки, на этот раз захватив остров Роанок в Северной Каролине.

— А что ты скажешь, Фалконер, — Дэниелс бросил недоброжелательный взгляд на привлекательного виргинца, — если я сообщу тебе, что Джонстон собирается оставить Кентервиль и Манассас?

— Он не может! — Фалконер был действительно ошеломлен этой новостью. Слишком много акров севера Виргинии были уже оккупированы врагом, и очередная сдача священной земли штата без битвы ошеломила Фалконера.