Калигула

— Я покажу тебе, как мало пугают меня твои угрозы.

Слова эти произносил исполняющий роль Муция, протягивая при этом руку в огонь, и держал, пока она не обугливалась. Приговоренный к смерти преступник мог, таким образом, спасти свою жизнь, но ему нельзя было кричать или допускать, чтобы от боли исказилось лицо. Публика заранее заключила пари, выдержит этот человек муки или сдастся, простившись с жизнью.

— А как ты думаешь, Цезония? Справится он с ролью Муция или слугам Харона придется проломить ему череп?

Цезония широко зевнула.

— По-моему, это просто скучно. Что ты в этом находишь? Лучше я вернусь во дворец и приму ванну. Я замерзла и завидую этому человеку: он, по крайней мере, руку может погреть.

Калигула воскликнул сквозь громкий смех:

— Погреть руку! Отлично! — Он обернулся к своим друзьям. — Вы слышали? Погреть руку!

— У Августы, несомненно, есть чувство юмора, — заметил Азиатик, сидевший с неподвижным лицом, а Геликон добавил:

— Похоже, что Муцию стало уже слишком тепло.

Первые секунды человек на сцене мужественно выдержал, но, когда кожа вздулась пузырями и пламя стало въедаться в плоть, лицо его исказилось от боли. Он знал, что его жизнь зависит от его выдержки, и левой рукой постарался продвинуть правую еще глубже в огонь, но боль была сильнее страха смерти, и с громким криком он выдернул руку обратно.

— Трус! Плакса! Слабак! — раздалось из рядов публики. Сзади к нему подошли служители Харона и потащили прочь.

— Плакса!

— Слабак!

— Нет, нет — я попробую еще раз, я выдержу! — сопротивлялся несчастный.

Все посмотрели на ложу императора.

— Он наскучил мне, — повторила Цезония и перевернула палец вниз. Калигула и его придворные льстецы сделали так же, и большая часть зрителей, прежде всего те, кто поставил на неудачника, последовали их примеру. Тут же тяжелый молот опустился на голову Муция, и он рухнул на песок.

Цезония встала. С нее было достаточно. Но Калигула решил остаться, чтобы посмотреть кастрацию Аттия.

— Это как раз для тебя, любовь моя. Парни выглядят так растерянно, когда их лишают мошонки, ты обязательно должна это увидеть.

Цезония рассмеялась громко и бесстыдно.

— Мне больше нравится, когда у них все на месте!

Калигула с гордостью огляделся по сторонам. Вот эта женщина в его вкусе, в своем бесстыдстве она ему ни в чем не уступала.

— Хорошо, тогда увидимся завтра на травле зверей, это придется тебе больше по вкусу.

Солдаты по-своему богобоязненны и любят праздничные церемонии. Относилось это и к суровым, видавшим виды воинам, отбывающим штрафную службу на Понтии.

— Теперь, когда все позади, мы могли бы устроить Кукуллу достойное прощание, я имею в виду…

— Нет! — решительно заявил Сабин, прервав легионера. — Кукулл опозорил солдатскую честь. Он убил подчиненного, обращался с вами как со скотиной, вызвал меня, трибуна, на поединок! Что же нам теперь, позвать плакальщиц и причитать над его останками? О каких его славных делах вы можете рассказать? Прах Кукулла без всяких церемоний будет развеян над морем.

Это произошло два дня назад, и теперь Сабин наконец нашел время нанести обстоятельный визит Ливилле.

Как всегда, лицо ее не выдавало движений души, но ему показалось, что вела она себя более открыто и оживленно.

— Миртия, посиди за дверью и последи, чтобы никто не приближался к дому. Ты можешь помешать нам только в случае опасности, слышишь?

Миртия равнодушно кивнула и исчезла.

— Приветствую моего храброго героя, — поддела она Сабина, и он парировал.

— Надеюсь, юная девственница пришла в себя после пережитого ужаса?

Ливилла улыбнулась.

— Мне приходилось переживать еще и не такие ужасы. Вот мы и коснулись нашей темы. Мы ведь оба хотим, чтобы ужас наконец прекратился. Но что я могу сделать в моем положении? Через несколько недель ты возвращаешься в Рим, а я не уверена, суждено ли мне покинуть этот остров живой.

— Уверен, что суждено, Ливилла! Я, во всяком случае, сделаю все, чтобы это произошло как можно скорее.

— Я помню о нашем предпоследнем разговоре, когда ты сказал, что есть только одна возможность убить Калигулу: это должен сделать человек из личной охраны императора. Ты сказал просто для красного словца или действительно готов на это?

Сабин кивнул:

— Да, Ливилла, в последнее время я даже вижу в этом смысл жизни. И не только желание мести толкает меня на убийство, нет, просто я чувствую потребность искоренить зло. При этом я не особенно мстителен и не стремлюсь стать героем. Я тебя разочаровал? Возможно, я хочу заставить расплачиваться императора за то, чего он не знает и в чем не виноват? Кто настолько хорошо понимает самого себя, чтобы разобраться в том, что им движет? Да и отобранное наследство не имеет никакого отношения к моему порыву; оставшейся третьей части мне более чем достаточно. Я знаю лишь одно: пока Калигула жив, мне не будет покоя.

— Хорошо, значит, я поняла тебя правильно. Но, надеюсь, тебе ясно, что заговор одного человека лишен всякого смысла? Даже если тебе удастся убить императора, его прихлебатели позаботятся о том, чтобы ты ненадолго пережил его, и выберут преемника, который нам не понравится. Нет, Сабин, Калигула стал настолько всем ненавистен, что не составит большого труда поднять против него половину Рима. Я же в своем теперешнем положении могу сделать одно: назову имена, которые ты должен будешь запомнить. Никаких записей! Людей немного, но к ним ты сможешь обратиться, когда вернешься в Рим.

— Если они еще живы…

— Надеюсь.

Ливилла сняла с полки небольшую книгу, переплетенную на новый манер, с пергаментными листами.

— Это список семей римских патрициев; кстати, я тогда сразу же нашла имя твоего дяди. Оно по-прежнему приведено здесь, как и имена других жертв убийцы — Сапожка. Сейчас я по очереди укажу тебе некоторые из имен, запоминай.

Сабин присел рядом с ней. Склонив головы друг к другу, они смотрели в книгу. От Ливиллы исходил манящий женский аромат, и он, поддавшись его магическому действию, невольно поцеловал ее в щеку. Та удивленно подняла на него глаза.

— Мы заговорщики или любовники?

— Скорее первое, но можем превратиться во второе. Ливилла, я сделан не из дерева! Больше месяца у меня не было женщин, и я не испытывал в них потребности. Но сейчас, когда ты сидишь рядом со мной… Факел нельзя подносить так близко к иссохшему дереву.

— Кто тут дерево, а кто факел?

— Факел, конечно же, ты.

— Хорошо, тогда я не буду больше вводить тебя в соблазн.

Она встала и села напротив него.

— Теперь иссохшее дерево вне опасности. Итак…

Она переводила палец от одного имени к другому, Сабин молча впитывал каждое из них, пока не прочитал «Валерий Азиатик». Он поднял глаза.

— Этого человека я знаю! Он считается лучшим другом императора. Ты не ошибаешься?

— Нет. Когда-то Калигула во время симпозиума увел его жену в спальню, а потом рассказывал всем за столом о своих впечатлениях. Азиатик, хотя и не признается, не простил ему этого. Император по-прежнему считает его своим другом, не ждет от него никакой опасности, поэтому он очень важен.

— Ты ведь замужем, Ливилла. Как твой муж относится к императору? Почему ты не называешь его имени?

Она презрительно отмахнулась.

— Марк Виниций — слабый, трусливый человек! Скажу, пожалуй, помягче: он добродушный и податливый, не любит драться и всегда выбирает путь полегче. Какое ему до меня дело? Тиберий сделал его моим мужем; Калигула считает его безобидным и отправил в провинцию, где тот служит тихо и спокойно. Он никому не нужен, никому не мешает — одним словом, он никто! Может быть, он не догадывается, что происходит в Риме, и все еще думает о Калигуле как о лучшем императоре.

— Хорошо, забудем о нем. Могу я спросить, что заставило тебя желать смерти брата?

— У тебя есть право знать. В заговоре Лепида на то были другие причины, но сейчас это только моя воля к свободе — свободной жизни в Риме, по собственному вкусу, без надзора, без страха доносов. Ценой такой свободы может быть только смерть Калигулы. Пока брат жив, он не помилует ни меня, ни Агриппину. Насколько я его знаю, он давно подумывает о том, как от нас удобнее избавиться. Я подозревала, что именно с твоей помощью он собирался это сделать.