Падение титана, или Октябрьский конь

— Нет, главный дворцовый управляющий, ты его не получишь, — холодно возразил он. — В нем Птолемей Двенадцатый, известный как Авлет, говорит, что его завещание не будет находиться ни в Александрии, ни в Риме из-за… э-э… неспокойствия в государстве. — Он выпрямился, лицо стало суровым. — Пора бы Александрии уняться, а ее правителям стать более щедрыми по отношению к низам. Я не покину ваш город, пока не добьюсь сносных условий существования для всех горожан, а не только для македонцев. Я не потерплю, чтобы после моего отъезда здесь зрел нарыв сопротивления Риму, и не позволю какой-либо стране предлагать себя в качестве ядра дальнейшего сопротивления Риму. Примите тот факт, что Цезарь останется в Александрии, пока не вскроет этот давно созревший нарыв. Поэтому я искренне надеюсь, что вы пошлете гонца к царице Клеопатре, и что мы увидим ее здесь через несколько дней.

«А еще, — добавил он про себя, — я не позволю республиканцам превратить этот порт в свою опорную базу. Пусть собираются в провинции Африка, где их будет легко раздавить».

Он поднялся.

— Все свободны.

И они ушли с кислым видом.

— Ты послал курьера к Клеопатре? — спросил Ганимед главного управляющего, когда они вышли в розовый сад.

— Я послал двоих, — улыбаясь, ответил Потин, — но на очень неповоротливой лодке. И послал третьего — на быстроходном ялике — к генералу Ахилле. Когда два первых курьера догребут до Пелузия, их там уже будут ждать. Я очень боюсь, — вздохнул он, — что Клеопатра не получит послания от Цезаря и он сочтет ее слишком заносчивой и не желающей подчиняться римскому представителю.

— У нее есть шпионы во дворце, — сказал Ганимед, глядя на уменьшающиеся фигуры Феодота и царя, спешащих впереди них. — Она попытается увидеть Цезаря — это в ее интересах.

— Я знаю. Но капитан Агафокл и его люди патрулируют вдоль всей стены и проверяют малейшую рябь по обе стороны мыса Лохий. Она не пройдет сквозь мои сети. — Потин остановился и изучающе посмотрел на собеседника, тоже евнуха и такого же статного, как он сам. — Я так понимаю, Ганимед, что ты предпочел бы, чтобы нами правила Арсиноя?

— Многие предпочли бы, — спокойно ответствовал Ганимед. — Например, сама Арсиноя. И наш маленький царь. А Клеопатра пропитана духом Египта. Для македонцев, как мы, это яд.

— Тогда, — сказал Потин, — я думаю, нам обоим следует действовать заодно. Ты, надеюсь, не претендуешь на мое место, но если твоя питомица займет трон, это ведь не причинит тебе больших неудобств?

— Не причинит, — улыбнулся Ганимед. — Однако хотелось бы знать, что затевает наш гость.

— Затевает?

— Да. Я чувствую это нутром. Кавалерийский лагерь развил бурную деятельность, а в Ракотисе подозрительно тихо.

— Меня раздражает его своеволие! — взорвался Потин. — К тому времени, как он закончит укреплять свой кавалерийский лагерь, в старых городских стенах не останется ни одного камня.

— И почему мне кажется, что все это для видимости? — спросил Ганимед.

На следующий день Цезарь послал только за Потином.

— Я должен обсудить с тобой один вопрос от имени одного моего старого друга, — с легкой улыбкой сказал он вошедшему.

— Да?

— Вероятно, ты помнишь Гая Рабирия Постума?

Потин нахмурился.

— Рабирия Постума?.. Смутно припоминаю.

— Он прибыл в Александрию, после того как ныне покойный Авлет вновь занял трон. Целью Рабирия было собрать около сорока миллионов сестерциев, которые Авлет задолжал римским банкирам. Но оказалось, что ваши хваленые македонские счетоводы ввергли и государственную, и дворцовую бухгалтерию в состояние полной неразберихи. Поэтому Авлет сказал моему другу Рабирию: ты, разумеется, получишь свое, но для начала приведи в порядок наши финансы. Что Рабирий и сделал, работая день и ночь, хотя македонское одеяние, в какое его нарядили, не пришлось ему по нутру. Через год финансовая система Александрии была приведена в идеальный порядок. Но когда Рабирий заикнулся о своих сорока миллионах сестерциев, Авлет и твой предшественник содрали с него одежду и бросили его на корабль, отправлявшийся в Остию, велев благодарить их за то, что он остался жив. Рабирий прибыл в Рим без гроша. Ужасный удел для банкира.

Серые глаза встретились с бледно-голубыми. Никто не отвел взгляда. Но жилка на шее Потина забилась очень быстро.

— К счастью, — как ни в чем не бывало продолжил Цезарь, — я помог моему другу Рабирию встать на ноги, и сегодня он, вместе с другими моими друзьями, Бальбом-старшим, Бальбом-младшим и Гаем Оппием, не испытывает ни в чем недостатка. Однако долг есть долг, и вопрос о его возврате — одна из причин, по которым я прибыл сюда. Считай меня, дорогой мой Потин, судебным исполнителем Рабирия Постума. Немедленно верни сорок миллионов сестерциев. По существующему международному исчислению это тысяча шестьсот талантов серебром. Строго говоря, мне причитаются десять процентов с капитала, но я, пожалуй, от них откажусь. Достаточно основной суммы, без каких-либо начетов.

— Я не уполномочен платить долги покойного царя.

— Но действующий царь уполномочен.

— Царь несовершеннолетний.

— Поэтому я и обратился к тебе, любезный. Плати.

— Мне нужны для доказательства соответствующие документы.

— Мой секретарь Фабий с удовольствием тебе их предоставит.

— Это все, Цезарь? — спросил Потин, вставая.

— На данный момент. — Цезарь, воплощенная любезность, неторопливо проводил гостя до двери. — Есть ли известия от царицы?

— Нет, Цезарь. Пока никаких.

Феодот встретил Потина в главном дворце, распираемый новостями.

— Пришло известие от Ахиллы! — объявил он.

— Слава Серапису! Что он сообщает?

— Что посланные тобой курьеры мертвы и что Клеопатра все еще стоит лагерем под Касиевой горой. Ахилла уверен, что она ничего не знает о присутствии Цезаря в Александрии, хотя можно только догадываться, что она сделает после следующего шага Ахиллы. Он как раз сейчас везет сюда на кораблях из Пелузия двадцать тысяч пехоты и десять тысяч конников. Задули пассатные ветры, так что вся эта армия будет здесь через два дня. — Феодот весело захихикал. — О, я много дал бы, чтобы увидеть лицо Цезаря, когда прибудет Ахилла! Он говорит, что займет обе гавани и встанет лагерем около Лунных ворот.

Он поймал суровый взгляд евнуха и поразился.

— Ты что, не рад?

— Рад, рад, но не это меня беспокоит! — резко ответил Потин. — Я только что виделся с Цезарем, он настойчиво потребовал погасить долг Птолемея Авлета римлянину Рабирию Постуму. Личный долг! Сумасшедшие деньги! Истолкователь мне их не даст!

— О-о-о!

— Ладно, — сказал Потин сквозь зубы, — я самолично ему уплачу. Но он горько о том пожалеет. Очень горько, верь мне, Феодот!

— Неприятности, — сказал Руфрий Цезарю на следующий день, восьмой с тех пор, как они прибыли в Александрию.

— Какого рода?

— Ты получил долг Рабирия Постума?

— Да.

— Агенты Потина всем говорят, что ты ограбил царскую казну, расплавил все золото и опустошил содержимое городских зернохранилищ.

Цезарь расхохотался.

— Уже припекает, Руфрий! Ну ничего. Мой гонец только что вернулся из лагеря Клеопатры. Нет, он не плыл по хваленым каналам Дельты. Он добирался до цели верхом, меняя лошадей на подставах. Конечно, ни один курьер Потина к Клеопатре не прибыл. Я думаю, их убили. А сама царица прислала мне очень любезное и недурное по слогу письмо, в котором сообщила, что Ахилла с армией возвращается в Александрию и намеревается встать лагерем за городом, у Лунных ворот.

Руфрий тут же нетерпеливо спросил.

— Мы начинаем?

— Только после того, как я арестую царя, — сказал Цезарь. — Если Потин и Феодот могут использовать бедного парня как инструмент, то смогу и я. А пока пускай местная клика еще два-три дня сооружает себе погребальный костер. Но проследи, чтобы мои люди были готовы ударить. В любую минуту, ибо времени на раскачку не будет. — Он с наслаждением потянулся. — Славно опять иметь иноземцев в противниках, а?