Не бойся, мама!

– Что с тобой? Ты пьян? – подошла ко мне Дадуна.

– Нет, я… не пьянею… от коньяка! – с трудом произнес я.

– Чему же ты смеешься!

– Посмотри, какой он… маленький… и смешной! – я показал на верзилу. Тот, словно почувствовав что-то, беспокойно заерзал в кресле. А Дадуна, быстро зажав мне рот рукой, крикнула:

– Девочки, попросим Гелу прочесть новые стихи.

– Давай, Гела!

– Не могу, они еще не доработаны! – сказал Гела, красивый, коротко подстриженный юноша.

– Вы знаете, кто это? – шепнула мне соседка.

– Как вас зовут? – спросил я.

– Меня? Изида, – ответила она удивленно.

– Так вот, дорогая Из…зида, я не знаю его!

– Как, вы не слышали про Гелу Вешапидзе?

– Впервые слышу от вас!

– Господи, как вам не стыдно! Это же наша надежда!

– Чья это… ваша?

– Грузии… Народа… Гела уже читал:

А коньяк совсем взбесился. Комната запрыгала в каком-то диком танце. Завертелась люстра. Потом лучи лампочек золотыми ремнями опустились вниз, опоясали выстроившихся на красном рояле слонов, подхватили их, и закружились слоны, как лошади на карусели. Потом каждый из нас очутился верхом на слоне, а карусель все ускоряла свой бег. На первом слоне сидела Дадуна, за ней – я, потом Изида, Мзия, Гела. Один из слонов был без седока – это был, наверное, место Арчила. На последнем, самом маленьком, восседал, смешно вытянув ноги, наш верзила.

Гела читал:

А карусель вертится, вертится, вертится…

«Что за бред? – думаю я. – Или я окончательно сошел с ума?» Вдруг наступило молчание. Все стало на свои обычные места. Исчезла карусель, слоны по-прежнему выстроились на крышке рояля.

Молчание длилось долго. Наконец заговорил кто-то один, за ним другой, потом остальные.

– Боже, какая сила! – простонала Изида.

– Ах, какая прелесть! – подхватила девушка с родинкой.

– Кто это? – спросил я у Дадуны, показав на нее.

– Это Вита. Хорошая девочка и прекрасно понимает искусство. Как тебе понравился Гела?

– Надежда Грузии?

– Не смейся, пожалуйста! Отвечай, он тебе понравился?

– Гела – болван и аферист! – ответил я и понял, что голос мой прозвучал громче обычного.

– Что вы сказали? – обернулся ко мне верзила.

– Как его звать? – наклонился я к Дадуне.

– Анзор, – ответила Дадуна. – Джако, – продолжала она с мольбой в голосе, – прошу тебя…

– Я вас спрашиваю! – повторил Анзор.

– Что вам угодно? – вежливо осведомился я.

Увы, мне он больше не казался маленьким! Ну и вымахал, подлец! Шея какая, ручищи! Как только его кресло держит?

– Я спрашиваю, что вы сказали? Анзор встал.

– Ничего. Ничего я не говорил. Анзор самодовольно улыбнулся и сел.

– Вы занимаетесь спортом? – спросил я.

– А что? – растерялся он.

– Этот вот, ваш товарищ, который сейчас читал стихи, он всегда водит вас с собой?

Дадуна улыбнулась.

– А в чем, собственно, дело? – спросил Анзор. Он ничего не понял, тупица.

– Вам понравились стихи? – обратилась ко мне Изида. Я не ответил ей. Я наблюдал за Гелой. Лицо и поза его выражали крайнее напряжение.

– Видно, вы не знакомы с современной литературой. Сейчас принято писать белыми стихами, то есть без рифмы, – сказала вызывающе девушка с родинкой.

– Это вы мне? – спросил я.

– Да, вам. Вы читали Фолкнера?

– Читал. Читал Фолкнера, Хемингуэя, Кафку, Стейнбека. Сейчас читаю Сартра.

– Сартра еще не переводили.

– А я в оригинале читаю.

– Кто же из них вам нравится?

– Все.

– Кого все же предпочитаете?

– Галактиона.

– Ну, у Галактиона, положим, тоже есть довольно бессмысленные строки.

– Например?

– Я сейчас не помню точно, но есть что-то про свеклу, которая хохочет. Как это понять?

– О, что вы! Это же замечательно! Во-первых, там прекрасная аллитерация «Чархали-хархарс», во-вторых, образ какой! Представьте себе хохочущего, покрасневшего от хохота человека! Ведь говорят же про такого: покраснел, как свекла!

– Вы так полагаете?

– Не я полагаю, а так оно и есть.

– И все же стихи – это не колхозный устав!

– Тем более не цирковой аттракцион! Вы можете представить себе, как это аист несет в лапе земной шар?

Изида неловко улыбнулась. Потом спросила:

– А вы сочиняете стихи?

– Конечно!

– Так прочтите нам!

– С удовольствием!

Под изумленные взгляды присутствующих я подошел к столу, налил полный стакан коньяка и со стаканом в руке вернулся на место.

– Эти стихи я написал в детстве, в восьмилетнем возрасте. Помню, мы отдыхали в Кобулети. Было жарко, раскаленный пляж так и пылал. Я признался матери, что вчера написал стихи, и там же прочел их счастливым родителям:

Ребята орали, девушки визжали, смеялся и я. У Дадуны от смеха появились на глазах слезы.

– Ну и что сказали родители? – с трудом выговорила Изида.

– Мать ничего, а отец отвел меня в сторону, усадил под сосной и сказал матери: «Присмотри-ка за ним, оберегай от солнца, иначе мы погибли!»

Когда улегся новый взрыв хохота, ко мне обратился Анзор:

– И это называется стихотворением?

– Дорогой мой, чтобы понимать стихи, мало выжимать гантели, нужно еще читать книги. Понятно? – ответил я.

– Ты из какого района приехал? – спросил Анзор, подойдя ко мне вплотную.

– Из Чохатаурского.

– Так вот, самое время тебе отправляться обратно!

– Повремени до августа. В августе приемные экзамены. Срежусь – уеду в тот же час, а не срежусь – придется тебе терпеть меня еще шесть лет. – Анзор заметно побледнел. – А что касается стихов твоего дружка, то они весьма и весьма слабы, то есть не слабы, а просто галиматья.

– Просто что?

– Галиматья. Если слово тебе незнакомо, посмотри в словаре на букву «Г»: га-ли-матья.

Верзила стоял, хлопал глазами и тупо улыбался. Видно было, что ему мучительно хотелось ответить на мои слова какой-нибудь обидной остротой. Наконец он выпалил:

– А ты просто дурак!

Ничего лучшего от него я, конечно, не ждал. И все же я весь похолодел, рука, все еще державшая стакан с коньяком, задрожала.

– Как ты сказал? – переспросил я. Он смутился, но повторил:

– Ты просто дурак!

Тогда я решился. Я плюнул в стакан с коньяком и плеснул ему в лицо.

Потом случилось нечто необъяснимое. Комната вдруг озарилась яркой вспышкой, опять закружилась карусель, и опять все сидели верхом на слонах. Среди них не было только меня. Я лежал на полу и удивлялся, почему так быстро зажигается и гаснет люстра.

…Два дня, не переставая, меняла тетя Шура холодные примочки на моей изуродованной физиономии. А в перерывах между процедурами она спускалась вниз, и голос ее звучал на всю улицу: