Звучит повсюду голос мой

- Он и это делает, Гаджи, и это... У него на все денег хватает... Знаешь, это сословие с самого начала самовольничало, государственная власть избаловала их - освободила ото всех податей, вот они свои деньги тратят, куда хотят. А Махмуд-ага водит дружбу, ко всему прочему, с урусами и армянами, с самим губернатором. А ему иначе нельзя... Да и вообще шемахинцы падки на все новое: где что в моду войдет, они обязательно должны подхватить, или одежду, сразу начинают носить такую же, или еду, сразу же попробовать хотят. И школа - тоже новая мода.

- Даст аллах соизволение, и это выйдет из моды...

Молла поднялся со своего тюфячка. От жара, исходившего от пылающих дров в камине, и выпитого чая его пробило потом. Сняв с головы тюрбан и бывшую под ним белую ермолку, он вытер лоб и бритую голову платком, который достал из кармана одежды, прятавшейся под шерстяной абой. Сложив платок, он протер мокрую шею, всю в толстых мясистых складках. Провел рукой по блестящей, как агат, бороде и усам: молла никогда не забывал покрасить их хной и басмой. Прокашлявшись, он с горячностью прервал Гаджи Асада:

- Нет, нет, Гаджи-ага, нельзя уповать на моду, младенца надо задушить прямо в колыбели. Время упустим, а потом ни за что не преградить ему дорогу... Битый осленок в гумно не залезет!

Гаджи не оставляли тяжелые предчувствия, и он не мог целиком сосредоточиться на том, о чем говорил Молла Курбангулу:

- А что же делать?

- Я и спешил к тебе для этого. Завтра же, как только освобожусь от утреннего намаза, я поговорю с моллами кварталов, чтобы они обошли своих прихожан... А ты, Гаджи, возьми на себя купцов из Мануфактурных рядов, пусть никто не соглашается пускать своих детей в новоявленную школу, открываемую этим нечестивцем. Разве, мол, мы не видим, чем все это кончится? Разве не видим?

- Обязательно завтра же на Базаре потолкую со своими приятелями, позовем купцов и ремесленников, и я передам им твои слова.

После небольшой паузы молла добавил:

- Знаешь, Гаджи, каждый падишах - тень аллаха на земле... Губернатор же послан сюда самим царем... Э, так что я хочу сказать: этот нечестивец получил разрешение от самого губернатора, поэтому о наших беседах ты никому не рассказывай, пусть ни мое, ни твое имя не произносится. Сделаем все по-тихому, исподволь. Иначе эти урусолюбы донесут: мол, такие-то выступают против указа царя, против правительства. Дойдет до ушей губернатора. Ты уважаемый человек, я уважаемый человек, зачем нам неприятности? Зачем губернатору узнавать наши имена таким образом?.. Лучше все сделать чужими руками, исподтишка... исподтишка лучше, так я понимаю.

Гаджи согласился:

- Верно, хороший совет... Исподтишка...

- Да, да, пусть шум поднимет темный народ... Какое наше дело? Ни у тебя нет малолетних детей, ни у меня... Мы не за себя стараемся, все делаем ради нашего шариата, чтобы дети не отворачивались от веры. Не шли бы против воли родителей... Ты только подумай, даже теперешние юнцы - еще не учились в новой школе, а такие фортели выкидывают... Ежедневно в каком-нибудь саду вечеринка под звуки тара, у каждого родника - сборище поэтов, чуть ли не в каждом доме меджлис, для украшения которого приглашаются чанги... Разве нет?

И начался разговор, которого опасался Гаджи Асад. Но он никак не мог его предотвратить. Он не хотел слышать намеки моллы, но теперь тот от намеков перешел к делу. Гаджи молил аллаха и всех святых, которым поклонялся и к которым совершал паломничество, чтобы не услышать дурной вести, связанной с Тарланом, ведь в глубине его сердца гнездилась любовь к сыну. Но любовь к сыну не могла соперничать с верой; он скорее согласился бы, чтобы Тарлан умер, чем совершил нечто противоречащее законам шариата. Это прекрасно понимал Молла Курбангулу, нанося свой удар.

- Гаджи-ага, к сожалению, прости аллах, я услышал плохую весть, такую плохую, что язык не поворачивается сказать тебе. Сначала я не поверил, нужно было все узнать точно, а теперь я удостоверился сам... Да, брат Гаджи, необходимо что-то предпринять, не то поздно будет.

- Спаси аллах, что за дурная весть?

- А та, брат Гаджи, что твой сын Тарлан влюбился в эту чанги Сону. Да, да, да... Влюбился.

Гаджи Асад в волнении привстал со своего места:

- Этого не может быть, Курбангулу, не может быть!

Молла надавил на плечо Гаджи:

- Может быть, еще как может. Влюбился, к большому сожалению. Известие проверено. Дней пять-шесть назад их видели в лесу. Я не хотел, чтобы ты услышал от чужих, лучше самому тебе сказать. Ведь мы с тобой не раз делили хлеб в твоем доме, я не забываю, что длань твоей благотворительности не раз простиралась надо мной.

Сообщение Моллы Курбангулу вызвало вспышку неукротимого гнева у Гаджи Асада:

- Разрежу на куски этого щенка...

Молла пытался его усадить:

- Потерпи, я сказал... терпение - ключ к дверям рая, аллах дружит с терпеливыми.

Гаджи понимал, что тут уж не до терпения. Такой позор!

- Только не хватает, чтобы все шемахинцы надо мной смеялись!

- До этого еще дело не дошло, а мы на что? Надо найти выход... Выход найдется...

Глаза Гаджи налились кровью:

- Какой тут выход?!

- Не теряй надежды. Аллах превеликий посылает болезни и посылает исцеление от них... Исцеление от них.

- Сердце мое разрывается от боли, Молла Курбангулу, посоветуй, что мне делать?

- Аллах не допустит, чтобы сердце твое разорвалось! Пусть у врагов твоих сердце рвется на части! Я тебе, брат Гаджи, вместе с дурной вестью принес и хорошую. Как говорится, принес в одной руке огонь, а в другой воду, чтобы его погасить, в одной руке горе, в другой - исцеление.

- С нами сбывается только то, что предначертал для нас аллах!

- Ты прав, брат Гаджи, всевышний распределил все и правит нами.

- Так где же выход?

- Да... - Молла кивнул на слугу, который расстелил перед ними скатерть. - Потерпи, давай поужинаем сначала...

Гаджи понял, что молла не хочет раскрывать секретов перед слугой. А Сафи, как нарочно, медленно расстелил скатерть, поставил посуду с приправами, поднос с пловом, накрытый высоким колпаком, разорвал на куски курицу, принес прохладительные напитки. Сафи хорошо вышколен: когда все приготовления были закончены, он пожелал хозяину и гостю "приятного аппетита", вышел за порог и плотно прикрыл дверь. Ему не надо было говорить, что у гостя к хозяину тайная речь, значит, в дом пускать никого не следует.

Какая бы беда ни свалилась на голову хозяина, долг гостеприимства он выполняет неукоснительно. Гаджи Асад протянул руку, чтобы поднять крышку-колпак, похожую на шлем средневековых богатырей, но Молла Курбангулу остановил его властным взглядом:

- Подожди, брат Гаджи, не убирай крышку, плов остынет. А разговор больше откладывать нельзя, не знаю, как у тебя, а у меня кусок застрянет в горле...

Взгляд Моллы Курбангулу задержался на прекрасном перстне, украшавшем толстый палец хозяина. На квадратном камне перстня были выгравированы слова: "Нет бога, кроме аллаха, и Мухаммед - посланник аллаха".

- Давай условимся, Гаджи...

- О чем?

- Если предложенный мною выход из создавшегося неприятного положения придется тебе по душе и если беда тебя минует, это кольцо, которым, я знаю, ты очень дорожишь, будет мне наградой за мои труды.

- Да будет оно твоим, если беда обойдет мой дом, Молла Курбангулу, в придачу не пожалею отдать тебе породистого коня. Не томи душу, говори, у меня сердце разрывается...

У моллы заблестели глаза.

- Да будет доволен аллах, да пошлет он тебе богатства, как говорится в священной книге мусульман коране: "Вам не достичь благочестия, покуда не будете делать пожертвований из того, что любите". Дело такое, дня три тому назад ко мне ночью приходил разбойник Алыш.

Гаджи нетерпеливо прервал моллу:

- Ай, молла, ну какое он имеет отношение к делу?

Молла понизил голос:

- Сейчас поймешь, потерпи... Разбойник Алыш, доставивший так много дел царскому суду, решил прекратить разбой и начать жизнь обыкновенного человека. Если просто так объявится, его тут же засадят за решетку губернаторские люди. Я обещал ему помочь, но за это он обязался разрушить гнездо разврата - дом танцовщика Адиля - и убрать эту чанги Сону... Так сказать, благим делом очиститься от скверны...