Свержение ига

Сцибор первым обнаружил исчезновение рыжебородого, направившегося, по некоторым признакам, по ордынской дороге. Он пустился по следу и нагнал беглеца под Дьяковом. Вид старого рыцаря был таким устрашающим, что рыжебородый не посмел отпираться и признался, что убил Бердоулата по приказанию муллы. Тому тоже не удалось скрыться — его опознали среди согнанных на ордынское подворье. К полудню преступников доставили к великому князю. Рыжебородый размазывал слёзы и тихо скулил, оправдываясь тем, что исполнил приказ. Мулла угрюмо молчал. Тогда его заставили опустить ноги в чан с водой, под которым разожгли огонь. Как только над водой стал подниматься лёгкий парок, мулла заговорил. Он рассказал, что действовал по приказу имама и ханского сына Шейх-Ахмеда, вознамерившихся поссорить между собой служилых татар, но что те, в свою очередь получили приказ от самого Ахмата.

Нурдавлет спокойно и тихо внимал сказанному, потом поклонился и вышел. За ним вывели рыжебородого. Во дворе Нурдавлет вдруг выхватил нож и стал наносить им сильные удары по булыжному камню, которым был вымощен подъезд ко дворцу великого князя. На него смотрели с состраданием: горе действительно помутило рассудок несчастного. Сцибор подошёл к своему другу со словами утешения. Тот не слушал, однако в глазах его не было безумия. Иступив и выщербив лезвие, он подошёл к рыжебородому и опрокинул его. Убийца дико завопил, предчувствуя скорую кончину, но скорой ему не вышло. Нурдавлет зажал его голову между колен и стал неторопливо водить по шее ножом. Он говорил какие-то слова, но их не было слышно за воплями рыжебородого, а Нурдавлет всё пилил и пилил...

Сцибор покачал головой — мудрость друга не выдержала испытания, она проявлялась только за столом. Великий князь поглядывал в окно и тоже осуждал:

   — Лют сыроядец, а и без него беда. Мог ведь выполнить угрозу и перебежать, скажем, к мятежникам, то-то стало бы лихо.

Он поймал себя на мысли, что любое затеваемое против него действие усугубляется мятежом братьев, который уже давно перерос рамки семейных раздоров. Хочешь не хочешь, а придётся преодолеть гордость и уступить им. Обидно, конечно, раздавать собранное, но и тешить врагов раздором более нельзя.

Он вызвал Вассиана Рыло и приказал собираться в путь.

   — Скажи братьям, пусть возвращаются в свои вотчины, а я их буду жаловать во всём. Предложи Андрею Калугу да Алексин, казну посули, ну и по-своему загромыхай: враг-де у врат зубами скрежещет от радости за нашу свару и тенёта на выи готовит...

На другой день Вассиан и бояре Андрея большого выехали из Москвы к литовскому рубежу.

Магистр Ливонского ордена не мог успокоиться. Словно забияка, получивший крепкую сдачу и считающий, что «били не по правилам», он ждал случая для очередного удара. С уходом московской рати Оболенского осаду Дерпта пришлось снять, и магистр решил, что случай представился. Ливонцы снова вторглись в псковскую землю. На этот раз они шли с запада, и первой крепостью, вставшей на их пути, был Изборск.

Изборская крепость, опоясавшая светлой лентою гору Жеравью, была крепким орешком для всякого врага. Стены из плиточного камня толщиною чуть ли не в две сажени строго следовали извивам горы, что укрепляло их твёрдость и позволяло противостоять ударам тяжёлых стенобитных машин. Четыре из шести башен грозно смотрели на запад, откуда обычно приходили непрошеные гости. На двух центральных, самых высоких — Вышке и Рябиновке, — стояли великобойные пушки, безответно разившие врага на дальних подступах. Пушки двух крайних башен — Темпушки и Плоскушки — служили для создания многоярусного бокового огня. Строители крепости оказались горазды на выдумку. Они не стали делать обычных ворот с проломами в стене, но устроили так, что на месте входов две встречные стены заходили одна за другую, образовывая захаб, так что неприятель, намеревающийся проникнуть внутрь, подвергался перекрёстному огню защитников с противоположных стен. Из крепости было устроено несколько тайных лазов к озеру и прилегающим оврагам, которые могли быть использованы для вылазок защитников и посылки гонцов.

Ливонцы, отведав ещё на подходе силу изборских пушек, решили действовать по всем правилам военного искусства. Они обложили крепость и сосредоточили главные силы с наиболее слабой, восточной стороны. Речка Смолка с с её обрывистыми берегами и замерзшее озеро, прикрывавшие эту сторону, сейчас не являлись серьёзными препятствиями. Правда, они не давали возможности подвезти обычную приступную технику, но было решено взорвать крепостную стену с помощью пороховых бочек, забрасываемых баллистами. Бочки снаряжались особыми фитилями, обеспечивающими взрыв через строго определённое время после поджога. Два дня ушло на подготовку, а в ночь перед приступом лагерь ливонцев содрогнулся от взрыва: изборцам удалось через тайный лаз проникнуть к пороховому складу и поджечь его.

Разозлённый неприятель принялся разорять и жечь изборские окрестности. Над ними заклубился чёрный дым, он тянулся всё дальше на восток и вскоре стал заметен из Пскова.

Шуйский начал готовить город к осаде и отправил к великому князю гонца с просьбой о помощи. Псковичи, однако, не могли спокойно смотреть на разорение своей земли. Наиболее отчаянные требовали выйти в поле и пресечь творившийся разбой.

— Куды нам супротив немца? — трезвили их благоразумные. — У них что ни человек, то рыцарь, всю жизнь в поле, как на пашне. А у нас половина войска впервой за боевой топор держится, таких только на смередушку посылать.

Князь-наместник понимал рискованность вылазки, но рот отчаянным не затыкал, у него самого, по правде говоря, чесались руки. Когда немцы зажгли одну из ближних деревень, он всё же рискнул. Псковское ополчение вышло из стен и, встретив неприятеля у озера, начало готовиться к битве.

Закованные в крепкую броню немецкие рыцари не знали иных боевых приёмов, кроме тяжёлого лобового удара, который проламывал стену вражеского войска, после чего она начинала быстро разрушаться. Шуйский решил противопоставить такому удару несколько боевых линий, первую из которых образовал сторожевой полк. Это было самое опасное место, и брали сюда только добровольцев. Семён со своим гуляй-городом попросился к сторожевикам одним из первых. Он приказал прикрыть щиты еловыми ветками и подтянуть вперёд. Теперь его отделял от врага лишь небольшой отряд из пешцев, но ливонцы так ничего и не заметили. Первый удар им предстояло наносить передовыми силами, ибо занятая грабежом главная рать ещё не успела собраться.

Время перевалило уже за полдень, когда из ливонского стана донеслись звуки боевых труб. Вскоре озёрная даль затуманилась от снежной пыли, взбитой тяжёлыми немецкими конями. Рыцари медленно приближались, глубокий снег мешал их стремительному движению, но от этого вражеская лавина выглядела особенно грозной и несокрушимой. Псковичи, не имевшие опыта больших полевых битв, заволновались. Кто-то непроизвольно даже попятился назад, к гуляй-городу.

   — Берегись! — предупредил их зычным окриком Семён и приказал приготовиться к открытию огня. — Пали!

Гуляй-город ответил согласным грохотом. Пушкари действовали сноровисто, стреляли «через пушку» — одновременно чётными или нечётными орудиями, чем достигалась непрерывность ведения огня. Цель была недалёкой и крупной, поэтому ни один выстрел не пропал даром. Рыцари и их кони с железным лязгом валились в снег. Теперь черёд для волнений настал для наступающих. Они всё более замедляли движение, а некоторые даже стали отворачивать в сторону. До передовых пешцев доскакали лишь несколько всадников, не удержавших взбесившихся от испуга коней.

Пушкари продолжали разить отступавшего врага. Кто-то из них, чтобы увеличить дальность стрельбы, переусердствовал и положил двойной заряд пороха. Пушку разорвало и усердна покалечило. Это была единственная жертва со стороны псковичей, тогда как враг лишился не менее сотни воинов. Вскоре от них пришёл переговорщик, немцы просили дозволения убрать раненых и погибших. Сторожевой воевода великодушно разрешил, он даже чувствовал какое-то смущение от того, что исход стычки оказался таким неравным. Немцы собирали своих до самых сумерек, а тем временем их главная рать начала неспешный отход. Она отступала без всякой паники, даже с достоинством, словно забыв о своём недавнем поражении. Об её отходе стало известно уже в темноте, когда преследование, могло быть небезопасным. К тому же благоразумные твердили своё: