Шапка Мономаха

– Почему сам не скажешь? Ты дознался, тебе и честь.

– Не надо мне людской чести, – заугрюмел Медведь. – Еще скажи старцу Яню, чтоб, если захочет, позаботился о моей жене и ребятенке.

– Да куда ты, Добрыня?! – встревожился Нестор. – Будто насовсем уходишь…

– Насовсем, отец. Не поминай злом.

Повернув коня, Медведь поехал едва видной дорогой мимо града.

– Жене-то твоей молвить ли что? – прокричал Нестор, совсем сбитый с толку.

– Скажи: из лесу пришел, в лес и ушел.

– Вот-те на… – растерялся книжник. – Как же так? Ведь не зверь ты, в лесу прятаться. И не язычник, живущий звериным обычаем. Крещен ведь ты…

Ничего этого Медведь уже не слышал. В сердце у него пел зов родного леса, а в голове переливалось ладами медвежье ворчанье, каким медведица встречает своего хозяина.

27

Князь Владимир Всеволодич исполнил просьбу, присланную слепым теребовльским Васильком. Дружина его вернулась в Переяславль, а киевскому Святополку было сказано: «Один иди против Давыда и сделай так, чтобы он не мог больше творить козни».

Сразу за тем Мономах ускакал в Ростов. Ибо эта распря выдернула его из течения важных дел, среди которых первым было возведение новых церквей в полуночных градах Руси, окруженных языческими лесами и капищами. По пути князь остановился на день в Суздале. Поклонился могиле епископа Ефрема, молился о его душе, возрадовался о вставших уже высоко стенах собора, который закладывал осенью с владыкой.

Волынский же князь Давыд Игоревич собственное обещание позабыл. Не только не отпустил пленника и не дал ему, как говорил, который-нибудь из своих градов, но перед самой Пасхой, когда узнал от верных людей, что Мономах подался в Ростов, подвигся с дружиной в земли Василька Ростиславича. Хотел действовать нахрапом, однако не вышло. Навстречу злодею выступил с войском брат Василька Володарь. Давыд заперся от него в граде Божеске и просидел в осаде половину пасхальной четыредесятницы. Наскучив сидением, послал бояр к Володарю за миром и купил его ценой свободы для Василька.

Вскоре Давыд об этом пожалел. Когда оба Ростиславича соединили свои дружины, он вспомнил о словах Василька, желавшего мести, и о том, как сам посмеялся над этим желанием своего пленника. Тогда он посчитал речи слепца пустыми. Теперь Давыду стало горячо на собственной земле.

Ростиславичи взяли на копье град Всеволож, запалили деревянную городьбу и дома. Градские люди в безумье бежали от огня. Сидевший на коне перед воротами слепой князь ловил чуткими ноздрями запах страха, который они источали.

– Секите их! – заразившись безумием, прокричал он и рукой показал на толпу, сбившуюся в стадо. Он не видел ничего, но ему казалось, что это человечье стадо ревет и воет от ужаса, точно так же как выл и ревел он сам, когда ему вырезали глаза. – Иссеките всех! Всех!! Чтобы никого не осталось!..

Дружинники исполнили приказ. Град Всеволож был стерт с лица земли и на версту окружен трупами.

Объезжая место своей победы, напитанное невинной кровью, Василько содрогался от плача. Он помнил, что когда-то хотел простить Давыда. Но зло, сотворенное над ним, оказалось сильнее. Оно не знало милости.

Давыд со своей дружиной заперся во Владимире-Волынском. Не захотел открытой сечи, надеялся на крепкие стены града, ратную силу кметей и градских ополченцев. Подошедшее войско Ростиславичей крепко обложило город и село на осаду. Изготовились к долгому стоянию, повыгребли из смердьих амбаров в окрестных селах жито и корм коням, согнали скотину, сами села пожгли.

Однако слепой Василько, помня кровь под Всеволожем, хотел удержаться от пролития новой. Уговорил и брата. Под стены города поскакали с белыми тряпицами на копьях переговорщики.

– Князья Володарь и Василько Ростиславичи велят так сказать вам, владимирские люди, – закричали переговорщики снизу вверх, откуда через заборола на них поглядывали градские. – Мы пришли не город ваш взять и не с вами биться, а за врагами своими – за мужами князя вашего Туряком, Василем и Лазарем. Эти бояре подговорили Давыда, и он, послушав их, содеял гнусное дело. Пусть выдаст нам этих врагов и мы уйдем с миром, а либо иначе будем биться с вами не на жизнь, а на смерть.

Переговорщики повернули назад – немедленного ответа не ждали. Градские, побросав оружие на стенах, повалили на вечевую площадь и ударили в било. После отправили на двор Давыда градского волостеля с десятком ополченцев. Те заявили, что из-за трех бояр город биться не будет, и пригрозили князю открыть ворота перед вражьим войском, если не отдаст Ростиславичам кого хотят.

– Выдай бояр! За тебя еще можем стоять, князь, а за них мы не в ответе! А иначе сдадимся, тогда сам с дружиной промышляй о себе.

– Нет их в городе, – со страшной досадой цедил Давыд. – В Луческ отослал.

– Лукавишь с нами, князь! За какой нуждой отослал всех троих?

– А не ваше собачье дело.

– Отроков дружинных дай, князь, сами их воротим из Луческа!

– А нету их в Луческе, – злорадно сказал Давыд, – не доехали.

– Куда ж подевались? – хмуро вопрошали градские.

– Может, в Шеполь подались, может, и в Турийск.

– Не шути с нами, князь, – опять стали грозить ему. – Слышал же – отворим ворота, и дружина твоя тебе не поможет против Ростиславичей. Больно злы они на тебя и твоих мужей. Во Всеволоже крови не напились.

– В Турийске ищите, клятая чернь, – обозлился вконец Давыд.

Оружный отряд из градских людей и княжих кметей был беспрепятственно пропущен через осадное становище. На другой день он вернулся. В поводу вели двух коней со связанными на седлах боярами – Лазарем и Василем.

– Туряк где?! – скрежетнул зубами Василько Ростиславич, узнав о передаче только двух пленных.

– Не нашли, – объяснили градские. – Сбежал, собака.

– В Киев навострился Туряк, – мстительно сказал Лазарь, обиженный тем, что их двоих схватили, а третий оказался ловчее. – У князя Святополка защиты искать побежал.

– Ничего, брат, выкурим и из Киева облезлого лиса, – пообещал Володарь.

Мир с Давыдом заключили назавтра. А в третий день на рассвете пленных бояр повесили на деревьях. Двое сыновей слепого князя, только вошедших в возраст, когда отрок может согнуть боевой лук, поглумились над мертвыми – сделали из них мишень для стрельбы.

Ростиславичи отвели дружины в свои грады. В Киев немедленно помчалось посольство с требованием выдать беглого боярина, приговоренного княжьим судом к смерти.

Святополк Изяславич напустил на себя вид, будто не расслышал требованья. Послов приютил, сытно накормил, сладко напоил и отпустил с миром. Да и с походом на Давыда киевский князь не торопился.

Через два месяца, с середины лета, вся поднепровская Русь почувствовала на себе обиду Ростиславичей. На свои княжения оба брата сели так выгодно, что держали у себя всю соляную добычу и торговлю. Галицкой солью вся Русь засаливала припасы на зиму – мясо, рыбу и всякую овощь. Без этих летних засолов зимой остаться страшно, соль всегда раскупали у купцов пудами прямо с ладей и обозов.

Ростиславичи, не побрезговав убытками своих же купцов, а значит, и собственной недостачей, перекрыли торговым людям пути. Киев, Чернигов и Переяславль все лето ждали лодей из Галича и Перемышля, но так и не дождались. Перекупщики, первыми почуявшие, куда дует ветер, быстро вздули цены на запасы соли. Торжища вскипели возмущением и бранью, однако нужда не тетка. Кто мог – сокрушался, но брал задорого, кого гнула к земле скудость – плакались и злобились, грозили торговцам, сообща измысливали способы пограбить купцов за их жадность.

В Киеве к осени дошло до бесчинств черного люда. Объявились шайки, ночами с оружием налетавшие на купецкие дворы, лившие кровь и обчищавшие амбары. Одна бойничья шайка покусилась на боярское владение, то ли спутав двор, то ли ошалев от наглости. Половина душегубов осталась на том дворе в лужах собственной крови.