Свержение ига

С тяжёлым скрипом открылись соседние ворота, выпуская отряд железных рыцарей. Твёрдо и несокрушимо двинулись они на жалкие укрепления русских. Семён тотчас остановил стрельбу и приказал зарядить пушки дробом. Он медлил с возобновлением огня, не желая спугнуть врага. Немцы истолковали это молчание по-своему.

   — Вперёд, славные рыцари! — кричал фогт из смотрового окна донжона [47]. — Разгоните русских свиней, отвадьте их от привычки пастись на нашей земле!

Рыцари опустили копья и убыстрили ход.

   — Gott mit uns! [48] — раздался их боевой клич.

   — Пали! — закричал в ответ Семён.

Русские пушки хрюкнули и смели треть рыцарского отряда.

   — Стрели!

Воздух разорвался согласным шелестом: спрятанные за вторым полукружьем щитов самострельщики выпустили смертоносный веер, поразивший ещё треть наступавших. Остальные стали замедлять ход и поворачивать коней. Им наперерез двинулись из засады русские конники. Фогт понял, что вышедших из замка спасти не удастся, и приказал закрыть ворота. Они захлопнулись прямо перед носом русских.

   — Назад! — крикнул Шуйский, понимая, как опасно находиться конникам под крепостными стенами.

   — Вперёд! — отозвался Семён, увлекая своих людей к полуразрушенным северным воротам.

   — Урагш! [49] — вторили ему воины боевым татарским кличем.

Семён первым достиг ворот. Под его крепким напором одна из створок стала расползаться. Русские бросились в образовавшийся пролом, в замке закипел рукопашный бой. Защитников там действительно оказалось мало, и фогт самолично заколотил по большому барабану, соглашаясь на сдачу. Нападающих, однако, остановить было нельзя, особенно когда они увидели своих соплеменников, повешенных на внутренней стороне крепостных стан. Фогт чуть ли не с кулаками набросился на Семёна, ворвавшегося в донжон.

   — Чего это он? — оторопело спросил Семён у толмача, носившего в замок предложение о сдаче.

   — Ругается, — пояснил тот, — говорит, что русские невежи не знают рыцарских обычаев.

   — Это как сдаваться али пленников вешать?

Фогт потерял голову от бессильной злобы и не понимал, почему эти говорящие скоты продолжают разить его воинов, не повинуясь звукам боевого барабана. Забывшись, он резко выбросил вперёд руку в железной перчатке. Толмач еле успел уклониться, а Семён махнул саблей и отсёк железную кисть. Фогт пронзительно завизжал и пал на колени.

   — Так бы и давно. Коли к нам с уважением, мы тоже, — сказал Семён и пододвинул немцу отсечённую кисть.

   — Hire Hand, Herr! [50] — учтиво поклонился толмач.

Русским досталась богатая добыча, в том числе много пушек и другого оружия. При осмотре обнаружилось, что стволы почти всех пушек подошвенного боя были забиты землёй и деревянными чурками — это постарались русские пленные, которых немцы заставили работать над укреплением замка. Бедняги поплатились за это жизнями, но их жертвы оказались не напрасными. Шуйский приказал отслужить молебен и с честью похоронить казнённых и павших.

Победители с шумом праздновали победу. Замок не смог вместить всех, поэтому большая часть московского войска, не принимавшая участие в штурме, осталась за стенами. Изрядно повеселевшие псковичи поддразнивали их, те хмурились и отвечали:

— Кабы не наш пушкарь, не видать вам этого замка.

Шуйский, до которого дошли такие разговоры, придрался к Семёну, зачем тот покалечил немецкого фогта, и обделил пушкарей добычей. Те обиделись, затеяли драку, их поддержали находившиеся в замке москвичи. Растущие зависть и неприязнь грозили погубить удачно начатое предприятие. Шуйский оставил обидчивых пушкарей для отправки захваченных пушек в Псков, а сам налегке поспешил к Дерпту — самому богатому городу тамошней округи. За ним устремился Оболенский. Недовольство оставшихся без добычи ратников сделало его более покладистым. Испуганный дерптский епископ разослал гонцов с призывами о помощи. Первым откликнулся удручённый неудачной осадой Гдова фон Виммер. Он повёл свои войска к Дерпту и на подходе к нему неожиданно столкнулся с ратью Оболенского. Противники постояли, изучая друг друга. Результат Виммеру не понравился: он был намного слабее. Неужели снова предстоит отведать горечь поражения? Оставалась надежда лишь на старый приём, иногда помогавший в войне с алчным противником. Он приказал подтянуть обоз и начал отходить в сторону. Москвичи, опасаясь снова остаться ни с чем, ударили по обозу, растеклись кто куда и стали делить добычу. Фон Виммер возблагодарил всевышнего и бросился под укрытие стен Дерптской крепости. Будь он немного мужественнее и решись наступать на занятых грабежом русских, одержал бы над ними победу. Пока же вследствие алчности наступающих гарнизон Дерптской крепости увеличился более чем вдвое. Теперь на быструю и лёгкую победу рассчитывать было нельзя, и оба войска стали готовиться к длительной осаде.

Русская земля полнилась слухами. Они питали недовольных и отчаявшихся. Те, кто знал за собой вину по новгородским делам и сумел вырваться из-под карающей десницы великого князя, кто считал себя обойдённым службою и наградами, тяготился унылой повседневностью, строгой отцовской властью или брюзгливой женой, а то и просто лихоимцы, скрывающиеся от властей и желающие погреть руки у занимающегося огня, — все стекались в Углич.

Город имел добрую славу и строгие порядки. Андрей Большой был здесь не гостем, но рачительным хозяином. Он укрепил кремль и затеял в нём большое строительство, помогал благоустройству монастырей, возвёл несколько церквей и общественных зданий. Им поощрялись ремёсла и тонкие умельцы. Углич гордился производством икон и изразцов, золотых и серебряных изделий, каменными мастерами и зельевщиками, поставлявшими селитру для московской пушечной избы. Здесь не было той грязи и пьяного разгула, которые засосали Волоцкий удел. Власти строго преследовали злочинцев, исключения не делались даже для приходцев из чужих краёв, не привыкших к здешней скромности.

Андрей Большой два месяца просидел в Москве, с беспокойством прислушиваясь к предсмертным воплям новгородских бояр. Многие из них помогали возводить храм его мечты и вряд ли умолчали о том на допросах. С арестом Феофила из храмового свода был выбит замковый камень, и всё рухнуло. Обломки раскатились далеко, поражая подручников. Первым среди них оказался Лыко. Андрею удалось подкупить стражников и повидаться с арестантом. Беда быстро скрутила спесивого князя, он злился на всех, но особенно на предавшего его приказного. Андрей слушал стенания и презрительно думал: «Борода велика, а ума ни на лыко: винить нужно того, кто приказал топить, а не того, кто мешок завязывал». Однако пообещал князю покарать предателя. Вскоре задержавшийся в Москве Прон был схвачен и приведён к Андрею. Решительность великокняжеского брата знали все, но и Прон не дремал: бросился п ноги и рассказал, как Лыко приказал ограбить направлявшихся в Углич новгородских посланцев и взял себе Андрееву казну. Как после того рядная новгородская грамота попала великому князю и открыла все замышления заговорщиков.

   — Врёшь, собака! — не поверил Андрей.

   — Вот те крест! — истово закрестился тот и полез за пазуху. — У меня и список с новгородской казны есть, и место знаю, где она закопана. А то ещё у Лукомского спроси, он подтвердит.

Андрей мельком взглянул на список и отшвырнул его. «Значит, Иван давно знает о нашем сговоре, — подумал он. — Почему же не спешит с расспросом? Звал меня на новгородский исход и на отказ не рассердился. Или хитрость какую удумал? Или поиграться, как кошка с мышкой, решил? Да нет, это на него не похоже. Вернее всего, затаился до времени и ждёт, покуда руки развяжутся. Тогда за братьев единокровных и примется. Ну уж не на таких напал, ждать не станем. А может быть, сейчас его и пугнуть, пока в Новгороде лютует? Хорошо бы, да опасливо: змей хитёр, должно быть, поостерёгся...»