Песнь молодости

На халате Цзян Хуа было оторвано несколько пуговиц. Дао-цзин достала нитки и иголку. Из кармана халата выпал истрепанный клочок бумажки. Бросились в глаза четкие слова: «Дао-цзин, я перед тобой виноват; в третий раз нарушаю свое слово…»

— Лу дома? — раздался чей-то голос.

«Кто бы это мог быть?» — тревожно подумала Дао-цзин, опустив руки. Оказывается, пришел отец соседа — Жэнь Юй-гуя. Старик теперь стал связным горкома партии. Дао-цзин и обрадовалась и испугалась. Пожав руку, она пригласила старика в комнату:

— Что-нибудь случилось? Он ранен.

Старик кивнул головой и заботливо поглядел на спящего Цзян Хуа.

— Ранен? Когда? Товарищи ничего об этом не знают. Сегодня вечером будет важное собрание. Если он не сможет пойти, то я им передам. Серьезно ранен?

— Он не показывает рану. Говорит, что напоролся на гвоздь. По-моему, он потерял много крови и ослаб. Я его разбужу.

— Не надо. Я попрошу, чтобы ему разрешили несколько дней побыть у тебя, — старик направился к выходу.

— Подожди! Пойдем вместе, — окликнул старика проснувшийся Цзян Хуа. Он встал с кровати. — Прости, опять не сдержал слова. Ложись спать. Не жди. Я, вероятно, задержусь.

Дао-цзин молча проводила их и долго смотрела вслед, пока они не исчезли за углом.

Глава тридцать шестая

Было еще темно. Профессор Ван Хун-бинь зажег свет и встал. Он не спал всю ночь. Что за день? В его жизни это был первый беспокойный день! Он, человек в годах, ученый, посвятивший себя науке, как юноша, идет в день борьбы китайской нации за спасение и свободу родины. 16 декабря, на демонстрацию.

Его одолевали противоречивые мысли. Профессор вспомнил угрозы реакции, аресты и даже казни патриотов за их борьбу во имя свободы и демократии. Ведь за это он тоже может лишиться места в университете и угодить в тюрьму. Что будет тогда с женой и его любимой дочерью? А с ним самим? Будут такие трудности, каких он еще и не видывал. Однако эти размышления только усилили в душе профессора благородный порыв и твердое решение действовать. Он, Ван Хун-бинь, всегда был честным человеком, верным сыном родины и демократом. Он никогда не отступал перед грубой силой. Хотя профессор и подпал на время под влияние Ху Ши и не совсем разбирался во многих вопросах, тем не менее под воздействием прогрессивно настроенных коллег, а также своей дочери и студенческой молодежи он изменил свои ошибочные взгляды.

Профессор понял, наконец, в каком направлении идет развитие человечества, понял, что коммунизм в будущем одержит окончательную победу во всем мире. Непреклонная решимость коммунистов жертвовать собой во имя народа и родины производила на него глубокое впечатление. Он презирал себя за колебания и индивидуалистические настроения и не делал скидки на возраст и слабое здоровье. Если человек живет только ради своих мелких интересов, то пусть он доживет хоть до ста лет, все равно от него не будет никакой пользы обществу, в его жизни не будет счастья. Поэтому профессор был готов пойти на жертвы и убеждал других сделать то же самое — участвовать в практических действиях, а именно — в демонстрации 16 декабря. Он уговорил своего лучшего друга профессора У Фан-цзюя и других прогрессивных профессоров пойти на демонстрацию. Кое-кто под разными предлогами уклонился, но профессор Ван Хун-бинь, всю ночь не смыкая глаз, с нетерпением ждал рассвета. Жена тоже встала рано.

— Хун-бинь, — тревожно спросила она, — ты не передумал? Ты не забыл, что тебе уже пятьдесят девять лет?

— Знаю, — торопливо ответил профессор и налил себе чаю. — Дорогая, на белом свете есть девяностолетние люди, но поступают они, как молодые. А можно и в двадцать лет стать стариком. Я уже решил. Не будем больше говорить понапрасну. — Он взял со стола очки, протер их и, волнуясь, добавил: — Эти очки — плохие, не подходят. Судя по опыту «девятого декабря», пожалуй, придется драться. Принеси мне те, в черепаховой оправе: будут сидеть прочнее, а то, если разобьют, я в двух шагах ничего не увижу.

Жена замерла на месте:

— Хун-бинь, чем дальше, тем больше ты становишься похожим на ребенка! Это же смешно. Мы разрешили Сяо-янь участвовать в революции. Но ты… ты только подумай, Хун-бинь, ведь мне в этом году тоже исполняется пятьдесят лет, а младшая дочь еще очень мала. В твоем возрасте, да еще в такую холодную погоду может всякое случиться… — Она замолчала и приложила платок к глазам.

— Ха-ха! — вопреки ее ожиданиями громко рассмеялся профессор и похлопал жену по плечу. — Вы, женщины, всегда преувеличиваете. Если рассуждать так, как вы, то не найдется ни одного человека, который стал бы рисковать. Так, чего доброго, и свету конец придет! Нет, пойду! Приготовь мне что-нибудь поесть, да поплотнее! Я еще потягаюсь с молодежью!

Жена принесла чашку супа-лапши с яйцами и несколько пирожков, зажаренных в масле. Довольная, она глядела, как профессор с аппетитом ел все это, но на сердце у нее росла тревога. Да, старик действительно превратился в ребенка! Он торопился и напоминал пылкого юношу, собирающегося на вечер танцев. Закончив еду, он посмотрел на улицу. Едва брезжил рассвет. Профессор стал рыться в карманах, достал свою любимую паркеровскую ручку, адреса многочисленных знакомых, толстую записную книжку, связку ключей и торжественно вручил все это жене:

— Это мои самые дорогие сокровища. Возьми их. Мало ли что… Тогда сбереги. Здесь мой труд за многие десятилетия научных исследований…

Госпожа Ван заплакала, опустив голову. Потом взяла себя в руки, аккуратно сложила вещи и с неожиданной для нее твердостью сказала:

— Хун-бинь, я пойду вместе с тобой!

— То есть как? — удивился профессор. Ему и в голову не могла прийти мысль, что его жена, слабая женщина, решится участвовать в таком опасном предприятии.

— Почему тебе можно, а мне нельзя? — решительно спросила она.

Профессор был в затруднении и не нашелся, что ответить. Он поднял руки и улыбнулся:

— Хорошо, хорошо! Пойдешь. На фронте борьбы за спасение родины одной старухой больше станет.

И профессор с женой, борясь со студеным ветром, направились к женскому общежитию Пекинского университета в поисках Ван Сяо-янь. Там ее не оказалось. Им сказали, что она ушла к воротам Дунчжаймынь. Ван Хун-бинь подхватил жену под руку и заторопился к месту сбора.

Около ворот бурлил людской поток. У профессора зарябило в глазах. Сердце сжалось. Вдруг он увидел своего студента Ван Чжуна, который держал речь, размахивая тонкими руками. В морозной утренней дымке слабые лучи солнца падали на его темное и узкое лицо. Доносился визгливый голос:

— Друзья! Здесь только что выступал представитель студенческого союза. Он, пожалуй, прав, что мы, студенты Пекинского университета, должны пробудиться и, не боясь жертв, подняться на борьбу. Но позвольте спросить, с кем мы должны бороться? Против кого должны быть направлены наши усилия? Я хочу предупредить всех: мы не должны попасть в сети всяких там капитулянтских партий и стать их орудием! Нельзя допустить, чтобы наша кровь и впредь проливалась в навозную яму. Знаете ли вы, что кое-кто во весь голос призывает к созданию единого антияпонского фронта? Но на деле это не что иное, как единый капитулянтский фронт, который означает объединение с гоминданом, то есть с предателями родины…

9 декабря многие из нас попались на удочку. Нам говорили про отпор, про выступление против продажи Северного Китая. А на деле? Самая настоящая западня. Наши молодые сердца и кровь были использованы для того, чтобы кое-кто сделал себе карьеру и нажил политический капитал. Не поддадимся на эти уловки! Мы, молодежь, горячо любим родину и будем бороться не только с японским, но и с любым другим империализмом! Нас больше не обманешь! Мы — за революцию! И безоговорочно! А пройтись раз-другой по улице, выкрикнуть лозунг — это пустозвонство!

В наэлектризованной толпе послышались одобрительные выкрики:

— Правильно! К чему заниматься чепухой?!

Студенты заволновались, одни потянулись домой, другие попрятали флажки, которые были у них в руках, и тоже стали расходиться.