Уинстон Черчилль

24 августа 1940 года основное направление ударов люфтваффе было перенесено в глубь страны: немцы пытались уничтожить британские ВВС, разбомбив аэродромы и авиазаводы. Когда этот план не удался, немцы перешли к ночным бомбардировкам Лондона. Но в конце концов из-за огромных потерь им пришлось прекратить свои воздушные атаки: за все время битвы за Британию – с августа по октябрь 1940 года – они потеряли почти 3000 самолетов, в то время как британские ВВС – менее тысячи. «В разгар событий наши стойкие и доблестные летчики-истребители не дрогнули и выдержали все испытания… Никогда раньше столь многие не были столь обязаны стать немногим», – сказал Уинстон Черчилль о британских пилотах. Значительную роль в успехе британской обороны также сыграло использование радаров для обнаружения самолетов врага (недаром в своих мемуарах использованию радаров и систем оповещения Черчилль посвятил целую главу). Кроме того, британские авиаконструкторы заботились о спасении пилотов. Используя разработанные ими катапульты, многие сбитые летчики могли вернуться обратно в строй, в отличие от немецких, большинство из которых погибало, поскольку, даже успешно воспользовавшись парашютом, они оказывались на вражеской территории или в холодных волнах Ла-Манша.

15 сентября 1940 года английская авиация совершила массированный налет на немецкие суда, находившиеся между Булонью и Антверпеном. Несмотря на не такие уж большие потери немцев, Черчилль назвал 15 сентября «переломным моментом в битве за Англию». Это было первой военной неудачей Гитлера. Одержав победу в битве за Британию, англичанам удалось устранить опасность вторжения на остров – кошмара Туманного Альбиона во все времена его истории, от похода Непобедимой армады до наполеоновских войн. Операция «Морской лев» (вторжение сил Германии на территорию Британии) была отложена на неопределенный срок – «когда будет завершена русская кампания». Несмотря на то, что люфтваффе продолжало совершать разрушительные налеты на Лондон и другие английские города, сосредоточение немецких военно-воздушных сил было уже не столь значительным, и 13 февраля 1942 года в беседе с адмиралом Редером Гитлер дал согласие на прекращение подготовки к операции «Морской лев».

Однако военные действия Британии не ограничивались войной в воздухе над Англией. Черчилль вспоминал, что Великобритания стремилась «создать против неминуемого наступления немцев Балканский фронт, объединяющий Югославию, Грецию и Турцию… Нам показалось, что если бы по мановению нашей руки Югославия, Греция и Турция стали действовать совместно, то Гитлер либо временно оставил бы Балканы в покое, либо настолько бы увяз в схватке с нашими объединенными силами, что на этом театре войны возник бы важный фронт». Английское командование подготовилось к атаке на Балканах: в Грецию были переброшены большая часть Нильской армии и авиация из Северной Африки.

Активность Великобритании на Балканах во многом способствовала смещению вектора агрессии Германии. 1 марта 1941 года немецкие войска вступили в Болгарию. Под нажимом Германии к «Стальному пакту» [4] присоединилась Югославия. В стране произошел военный переворот, принц Павел был смещен с поста регента, и 6 апреля немецкие войска напали на Югославию и Грецию, которые быстро капитулировали: Югославия – 17 апреля, Греция – 24 апреля. Британские войска вынуждены эвакуироваться в Египет и на Крит. Греческий флот ушел в Александрию и там перешел под контроль англичан.

Однако уже 20 мая началась немецкая операция по захвату Крита. Отборные немецкие части нанесли британским войскам тяжелое поражение, заставив их остатки эвакуироваться. Британский Средиземноморский флот при этом понес большие потери.

* * *

После того как потерпевший неудачу с Британией Гитлер бросил свои силы на Советский Союз, возглавляемое Черчиллем Соединенное Королевство начало оказывать Советской России всяческую поддержку. Интересно мнение Черчилля об отношении Советского Союза к германской агрессии: «Нам предстоит вскрыть ошибочность и тщетность хладнокровных расчетов Советского правительства и колоссальной коммунистической машины и их поразительное незнание собственного положения. Они проявили полное безразличие к участи западных держав, хотя это означало уничтожение того самого Второго фронта, открытия которого им суждено было вскоре требовать. Они, казалось, и не подозревали, что Гитлер… принял решение уничтожить их. Если же их разведка поставила их в известность о переброске на Восток огромных германских сил, усиливавшейся с каждым днем, то они упустили многие необходимые шаги, которые следовало предпринять при этих обстоятельствах». (Напомним, что 30 ноября 1939 года Сталин в газете «Правда» писал: «Англия и Франция напали на Германию, взяв на себя ответственность за нынешнюю войну».)

Однако, по словам все того же Черчилля, «политика порой укладывает в постель самых неожиданных партнеров». 22 июня 1941 года, в день нападения фашистской Германии на СССР, британский премьер произнес речь в парламенте в поддержку Советской России, отметив следующее: «Мы достигли одного из критических моментов войны. В один из таких поворотных моментов, год назад, Франция обессилено пала под германским молотом и мы остались в одиночестве перед бурей.

Второй момент был, когда Королевские военно-воздушные силы отбили охоту у гуннов-налетчиков совершать дневные налеты и этим предотвратили вторжение нацистов на наши острова в то время, когда мы были еще слабо вооружены и слабо подготовлены.

Третий поворотный момент был, когда Президент и Конгресс Соединенных Штатов провели договор ленд-лиза, выделив почти 2000 000 000 фунтов стерлингов из сокровищницы Нового Света, чтобы помочь нам защитить наши ценности, – и их собственные ценности.

И вот четвертый сейчас перед нами.

Этим утром, в 4 часа, Гитлер напал на Россию и вторгся на ее территорию. Все его привычное вероломство было взлелеяно со скрупулезной тщательностью. Пакт о ненападении между двумя этими странами был подписан и вступил в силу. Германия не издала ни одной жалобы насчет невыполнения этого пакта. Под покровом фальшивой близости германские армии были размещены на линии от Белого до Черного морей, и их воздушные флоты и бронетанковые дивизии медленно и методично занимали свои позиции.

Затем, внезапно, без объявления войны, даже без ультиматума, ливень германских бомб обрушился с неба на русские города; германские войска вторглись в русские границы и часом спустя германский посол, который еще ночью раньше расточал уверения в дружбе, чуть ли не о союзе с русскими, позвонил русскому министру иностранных дел, чтобы сообщить ему, что отныне Германия и Россия находятся в состоянии войны…

Любой человек или государство, которые борются против нацизма, получат нашу помощь. Любой человек или государство, которые идут с Гитлером, – наши враги… Нацистские вожди, если о них не позаботятся соотечественники – по-простому – будут на следующее утро после победы преданы правосудию Союзнических трибуналов. Вот – наша политика, вот – наше заявление.

Отсюда следует, что мы окажем России и русскому народу всю помощь, какую только сможем. Мы обратимся ко всем нашим друзьям и союзникам во всех частях света с призывом придерживаться такого же курса и проводить его так же стойко и неуклонно до конца, как это будем делать мы…»

Не следует, впрочем, думать, что Черчилль считал сотрудничество с СССР чем-то большим, чем ситуативный союз против общего врага. «За последние 25 лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я, – писал он. – Я не возьму обратно ни одного слова, которое я сказал о нем. Но всё бледнеет перед развертывающимся сейчас зрелищем… Опасность, угрожающая России, – это опасность, грозящая нам и Соединенным Штатам». Лучше всего позицию премьер-министра по этому вопросу иллюстрирует его широко растиражированная фраза: «Если Гитлер вторгнется в ад, я произнесу панегирик в честь дьявола». При этом Черчилль высоко оценивал Сталина: «России очень повезло, что, когда она агонизировала, во главе ее оказался такой жесткий военный вождь. Это выдающаяся личность, подходящая для суровых времен. Человек неисчерпаемо смелый, властный, прямой в действиях и даже грубый в своих высказываниях… Однако он сохранил чувство юмора, что весьма важно для всех людей и народов, и особенно для больших людей и великих народов. Сталин также произвел на меня впечатление своей хладнокровной мудростью, при полном отсутствии каких-либо иллюзий. Я надеюсь, что заставил его поверить в то, что мы будем верными и надежными соратниками в этой войне – но это, в конце концов, доказывается делами, а не словами».