Перикл

Клеандриду было столько же, сколько и Периклу — лет пятьдесят, у него был уже взрослый сын, которого звали Гилипп и который был в палатке отца, когда Сократа привели к Клеандриду.

   — Я позову Плистоанакта, когда узнаю, зачем Перикл заслал к нам лазутчика, — сказал Сократу Клеандрид в ответ на требование провести его к царю. — А если я не узнаю, зачем Перикл прислал тебя сюда, то об этом не узнает и царь, никто не узнает, потому что я велю зарубить тебя, — добавил Клеандрид. — Это сделает, например, мой сын Гилипп, поупражняется на тебе перед предстоящим боем.

Гилипп при этих словах отца улыбнулся и положил руку на рукоять меча.

   — Он меня просто зарубит или вы дадите мне меч? — спросил Сократ.

   — Просто зарубит, — пообещал Клеандрид.

   — Жаль, — сказал Сократ, — мне тоже хотелось бы поупражняться перед боем. Но делать нечего: придётся открыть, зачем я пришёл сюда.

   — Это разумно, — похвалил его Клеандрид, а Гилипп снова улыбнулся и снял руку с меча.

   — Нельзя ли нам поговорить с глазу на глаз? — спросил Клеандрида Сократ. — То, что я скажу, не предназначается для ушей твоего сына.

   — Хорошо, — подумав, согласился Клеандрид и велел сыну выйти из палатки.

   — Предложи мне сесть, — попросил Сократ, — я вторые сутки на ногах. — Он посмотрел на сбитые педилы и подумал, что новые появятся у него не скоро: заработка ему хватает лишь на еду, а башмачник Симон, его давний друг, разорился: торговцы кожей подсунули ему захудалый товар, на который он потратил чуть ли не всё своё скромное состояние, — из плохой кожи лишь тот шьёт башмаки, кто враг самому себе.

Клеандрид указал Сократу на походный раскладной дифр, стоявший у входа в палатку. Сократ сел, закинул ногу на ногу и сказал:

   — Ты можешь стать самым богатым человеком Пелопоннеса, если сам согласишься и уговоришь своего юного царя отменить поход на Афины.

От наглости Сократа у Клеандрида глаза полезли из орбит. Он чуть не задохнулся от возмущения — как вскоре выяснилось, напускного возмущения, — прокашлялся, хватаясь за грудь, выпил шумно несколько глотков воды, сильно ударил фиалой по столу, так, что она разлетелась на куски, и прорычал:

   — Мне? Ты? Ты предлагаешь мне измену? Убью! — закричал он, хватаясь за меч, который почему-то не поддавался, как Клеандрид его ни дёргал.

   — Я не предлагаю тебе измену, я предлагаю тебе золото, Клеандрид. Много золота. Оно находится уже в храме Деметры в Элевсине.

   — Прекрасно! — деланно захохотал Клеандрид. — Мы возьмём это золото силой, захватив Элевсин. Ты принёс хорошую весть — золото нам очень понадобится.

   — Нет, — сказал Сократ, — вы не ворвётесь в Элевсин и не захватите золото: на вашем пути уже стоит ваша смерть. Смерть вашей армии, твоя смерть, смерть твоего сына и царя Плистоанакта. Так будет, если вы двинетесь вперёд, потому что этого хотят боги.

   — Чепуха! — ответил Клеандрид. — Перед походом мы получили оракул в Дельфах. Оракул благоприятен. Там сказано: «К выгоде вашей этот поход совершится». К выгоде Спарты. Стало быть, мы вас победим.

   — Ты торопишься, Клеандрид. И толкователи оракула, думаю, ошиблись, сказав, что слова «к выгоде вашей» следует понимать как «к выгоде Спарты». Вы — это не вся Спарта. Вы — это ты, Клеандрид, и твой царь Плистоанакт, оракул говорит только о вашей выгоде. Клянусь Зевсом, это так.

Клеандрид долго молчал, шумно вздыхая, как бы унимая свой гнев, потом вдруг спросил, не глядя на Сократа:

   — Сколько золота привёз Перикл в храм Деметры?

   — Десять талантов, — ответил Сократ. — Столько золота двое не поднимут. Чтобы поднять его, понадобится, думаю, человек пять.

   — Десять талантов? — переспросил Клеандрид. — Ты это точно знаешь?

   — Я сказал Периклу: «Если золота будет меньше, я не пойду к спартанцам». Перикл ответил: «Хорошо, десять». И это значит, что там точно десять талантов.

   — Почему ты не сказал Периклу «пятнадцать»? — осклабился Клеандрид.

   — Потому что пятнадцать на два плохо делится, — ответил Сократ, тоже показав в широкой улыбке зубы: он понял, что Клеандрид сдался, не устоял, и добавил: — Тебе не обязательно делиться с юным Плистоанактом. Ты имеешь над ним власть, как я понял, и тебе достаточно лишь дать ему разумный совет, не подтверждая его золотом.

   — О каком совете речь? — нахмурился Клеандрид.

   — Да всё о том же: ты посоветуешь ему, что войско следует вернуть за Истм.

   — Почему?

   — Потому что на пути к Афинам вы будете разбиты.

   — Ха, ха! Кем будем разбиты? Мне известно, что впереди нет вашей армии, что на высотах лишь несколько заградительных отрядов да гарнизон Элевсина, поднятый по тревоге. А это для нашей армии всё равно что ничто — нас одиннадцать тысяч, а Перикл в лучшем случае сможет собрать пять тысяч, да и то лишь после того, как мы войдём в Элевсин и возьмём ваше золото.

   — Вы войдёте в Элевсин, — сказал Сократ. — Да, ты не ослышался, Клеандрид: вы войдёте в Элевсин и возьмёте золото. А потом уйдёте. С золотом. А если двинетесь дальше — вам смерть и никакого золота. Это условие: вы входите в Элевсин, берёте золото и возвращаетесь домой. Никто не заподозрит, что золото — награда за ваше возвращение за Истм. Просто добыча. Это на тот случай, если сведения о золоте дойдут до ваших эфоров. А если не дойдут, то всё оно, это золото, достанется вам: тебе и Плистоанакту. Перикл велел мне спросить вас: «Вы войдёте в Элевсин, где золото, или просто ворвётесь в Элевсин, где золота нет»?

Клеандрид размышлял какое-то время, хотя решение, как догадывался Сократ, им было уже принято, потом шагнул к выходу из палатки, позвал охрану и приказал:

   — Этого человека привяжите к коновязи и дайте ему воды и пищи. Поставьте возле него охрану, чтобы никто с ним не разговаривал. — Сократу же сказал: — Продолжим наш разговор завтра, обдумай своё положение.

Весь остаток дня и всю ночь Сократ провёл, лёжа на земле у коновязи перед кувшином с водой и чёрной ячменной лепёшкой. Ни к воде, ни к лепёшке он не притронулся, так как считал, да и отец его этому учил, что нельзя принимать пищу из рук врага — ни хлеб врага, ни его мысли, часто говаривал отец, иначе и телом и душой рискуешь переметнуться на сторону противника.

На рассвете его снова привели к палатке Клеандрида. Он вышел к нему сонный и, потягиваясь, сказал:

   — Будешь ждать меня в храме Деметры возле золота. Если золота там не окажется, я тебя убью и разрушу Афины, — засмеялся полководец и повелел стражникам вывести Сократа за пределы лагеря и отпустить.

«Как обыденно совершаются предательства, — думал Сократ, идя меж двух стражников. — Человек зевает, потягивается после сна и объявляет о том, что он предал своё отечество».

Он подходил к Элевсину, едва волоча ноги — так устал, поскольку не позволил себе ни одной передышки, спешил. В храме Деметры его ждал сам Перикл.

   — Ну что? — спросил он, едва завидев Сократа.

   — Я всегда думал, что нагруженный золотом осёл сильнее любой вражеской армии, — ответил Сократ. — А теперь ещё раз убедился в этом. — Потом, немного отдышавшись и выпив вина, добавил: — Но спартанцы коварны. На холмах за Элевсином должен стоять наш заслон, иначе у спартанцев появится искушение двинуться дальше, к Афинам.

   — Заслон будет, — ответил Перикл. — Но не более чем заслон. Три тысячи человек против одиннадцати — не такая уж значительная сила. Но выставить больше мы не успеем.

   — Если Клеандрид не убьёт меня после того, как получит золото — опасно оставлять в живых свидетеля предательства, я тотчас присоединюсь к вам. И тогда в заслоне будет не три тысячи афинян, а три тысячи один.

Перикл улыбнулся и обнял Сократа.

   — А об обещании пойти к Аспасии ты помнишь? — спросил Сократ.

   — Помню, — ответил Перикл. — Но к тому ещё много препятствий. Посмотрим, уйдёт ли Плистоанакт и не будет ли Эвбея покорена.

Знатные и богатые люди Элевсина укрылись в Телестерионе на акрополе, опасаясь грабежей и убийств. Плистоанакт и Клеандрид Телестерион не тронули, лишь с небольшим отрядом поднялись на элевсинский акрополь к храму Деметры. Сократ ждал их, сидя на ступеньках у входа в храм. Плистоанакт и Клеандрид, приказав своему отряду окружить храм, поднялись по широкой лестнице к нему. Сократ намеревался встретить их сидя — так сильно было его презрение к ним, — но не смог: всё же к нему приближались царь Спарты и его первый военачальник, Плистоанакт и Клеандрид, люди, наделённые великой властью и доверием народа. Перед этой властью и перед этим доверием следовало, наверное, встать. К тому же, разгневанные его непочтением, они с большим желанием убьют его, если только оно у них появится после того, как десять талантов золота окажутся в их руках. Впрочем, предательство их будет неокончательным, пока они не уйдут из Элевсина с золотом, пока не окажутся за Истмом. И тут — вот парадокс! — им понадобится известная доля благородства, умение быть верными своему слову: ведь можно взять золото и не уйти из Элевсина, даже более того — двинуться с армией на Афины. Этим они доказали бы свою преданность отечеству и в то же время своё коварство, подлость по отношению к Афинам, к Периклу. Вероятно, война только и возможна там, где соединяются в одно подлость и благородство, во всех же других случаях их соединить нельзя.