Ярлык Великого Хана

Имах Гостомысл четыре сына и три дочери. Сынове же его ово на войнах нзбъени, ово в дому измроша, и не остася ни единому им сыну, а дочери выданы биша суседним князям в жены. И бысть Гоетомыслу и людям о сем печаль тяжка, я принесе жертв и моли Боги о наследии…

И спяче ему единажды о полудне, виде сон, яко из чрева средние дочери его Умилы произрасте древо велика плодовито и покры весь град Великий, от плод же его насысчахуся людие всея земли… И рекоша высчуны: от сынов ея и мать наследити ему и земля угобзится княжением его. И все радовахуся о сем, Гостомысл же, видя конец живота своего, созва вся старейшины земли от словян, руси, чуди, веси, мери, кривич и дряговнч, яви им сновидение и посла набраннеишия в варяги, просити князя. И приидоша по смерти Гостомысл а Рюрик с двемя браты и роды ею.

Иоакимовская летопись

Рабочая горница муромского князя была невелика, но она сразу поразила Василия своим убранством. Здесь на стенах почти не было видно оружия, драгоценных блюд и охотничьих трофеев, которыми обычно украшались тогда покои русской знати. Вместо этого всюду были развешаны иконы старинного письма, с ликами русских святых, причем, рассмотрев их поближе, Василий заметил, что тут собраны лишь те, которые принадлежат к княжескому роду. Вперемежку с иконами висели нарисованные на досках изображения различных храмов, а также несколько карт и таблиц, вырисованных чернью и киноварью на желтых листах пергамента.

Вдоль одной из стен тянулись полки из мореного дуба. На верхней были расставлены золотые, серебряные и глиняные сосуды; на нижних лежали книги, тетради и перевитые шнурами свитки пергамента. Немало их лежало и на рабочем столе князя, крытом зеленой скатертью. Убранство комнаты дополняли два ковровых дивана и несколько резных деревянных кресел с вышитыми шелком подушками. По всему было заметно, что хозяин этой горницы более всего интересуется русской стариной.

Разъяснив значение некоторых предметов и карт, заинтересовавших Василия, князь Юрий Ярославич усадил гостя велел отроку принести из погреба холодного меду и начал.

*Из Рюрикова рода православной Церковью причислены к лику святых 35 князей и 13 княгинь.

– Так вот, послушай о князе Рюрике… Прежде и я как ты, мыслил его варягом и верил, что наш русский княжеский род идет от мурманского корня. Чай, и тебя учили, что в древние времена новгородские славяне, передравшись промеж собой, призвали на княжение варяга Рюрика, который приплыл из-за моря с двумя братьями, с великой дружиной и со всем племенем своим, звавшимся русью. И будто те наезжие варяги навели в Новгороде порядок, а земля наша от них стала зваться Русью. И вот позже, когда стал я глубже вникать в прошлое нашей земли, взяло меня сумнение: ужели же и вправду так было?

Ты, верно, сдыхал, что до призвания Рюрика правил в Новгороде Гостомысл. Еще при отце его, князе Буривое, новгородских славян повоевали нурманы, пограбили их города, а на народ наложили непосильную дань. Иго их было столь тяжким, что терпеть его не стало сил. Гостомысл поднял людей на мятеж и след долгой и трудной войны прогнал за море тех нурманов. Все это нам вточию ведомо, ибо запись о том осталась в новгородской летописи. Как мыслишь ты,– можно ли дать веру тому, что Гостомысл, ничего не жалевший для освобождения своей земли от нурманского гнета, потерявший в этой войне двух сыновей, после того сам бы научил новгородцев призвать к себе нурманского князя, еще и с дружиной, и со всем племенем своим? Помилуй, да ведь это все одно было бы, что погубить начисто дело своей жизни и по доброй воле сызнова сунуть голову в нурманское ярмо!

Гостомыслу в ту пору было уже за восемьдесят, может статься, от старости он выжил из ума. Но ведь дело-то решало новгородское вече, и оно бы николи не дало своего согласия на эдакую дурость. Однако мы знаем, что согласилось и призвало на княжение Рюрика, который немедля приехал и вокняжился в Новгороде. Из того явствует, что там ни его самого, ни великой дружины его никто не боялся,– видать, для новгородцев он был не чужак, а свой, сиречь нурманом он не был. И не токмо в летописаниях, но и в самой бытности новгородской, да и Киевской Руси можно тому сыскать немало подтверждений.

Прими на миг, что и вправду в славянских землях сели нурманские князья, у кормила власти повсеместно стали пришлые с этими князьями знатные нурманы, суд над славянами почали вершить судьи, не разумеющие славянской речи, начальными людьми в войско поставили многих иноплеменов, да еще, на додачу, в Новгородскую землю вселилось нурманское племя,– племя, породившее всех этих князей, вельмож, судей, и воевод и потому мнящее себя много повыше славян. Что бы это получилось?

Допрежь всего понадобилась бы целая рать толмачей, чтобы правители и народ могли разуметь друг друга. Толмач стал бы на Руси первым мздоимцем, лицом видным и важным, ибо без его помощи не можно было бы ступить шагу. А меж тем в наших древних летописях, где многократно поминаются всякие служилые и подсобные люди, как-то – бояре, воеводы, судьи, тиуны, гриди и прочая,– о толмачах нет ничего и даже самого слова такого не сыщешь! Стало быть, никаких толмачей вовсе и не было, ибо язык у всех был един.

Опричь того промеж славянами и нурманами приключалось бы несчетное множество неразумений, обид, злочиний, драк и побоищ. Вестимо, бывали бы супротив нурманской власти и мятежи,– новогородцы-то спокон веку славились буйным и непокорным нравом, да и варяги были, как известно, не лучше. В Новгороде о том должны бы остаться многие предания и записи. А где они? Я сам бывал в Новгороде, обшарил все старые монастыри и со всех, кои там хранятся, летописей и древних сказов заказал сделать себе полные списки,– вон они лежат у меня на полках. Все это я прочел от первого слова до последнего и не единого случая там не сыскал. А всякие вечевые драки новгородцев промеж собою и даже мелкие их перекоры описаны вельми словообильно.

Есть, правда, в летописи о мятеже Вадима Храброго, но то была борьба за княжеский стол, а не народное возмущение против нурманской власти. Гораздое множество новгородцев взяло тогда сторону Рюрика, он легко одолел Вадима и казнил его смертию.