Пламенем испепеленные сердца

Взбешенный шах не стерпел и выплеснул чашу с вином в лицо Теймуразу.

— А ведь аллах запрещает вам пить вино… А этот напиток что-то на шербет не похож! — громко воскликнул старец, слизнул стекающие с усов капли и добавил: — Настоящее ркацители, наверняка из ширазского виноградника Имам-Кули-хана, потому что в Кахети, по вашей милости, больше нет такого вина, которое было бы достойно твоего шахского величества.

— Убрать его! — прохрипел шах, задыхаясь от гнева и обиды.

Однако Теймураза не заточили в темницу. Поселили неподалеку от дворца под охраной и о царских почестях не забыли — оставили при Нем верных тушин, прибывших с ним еще из Имерети. И быт наладили, подобающий высокому гостю.

Старик свободно разгуливал по Исфагану, только выходить за пределы города ему запрещалось, дабы никто не смел обидеть шахского гостя, — так объяснил этот запрет Теймуразу шахский визирь.

Царь понимал, в чем причина такой терпимости шаха — ему не давал покоя Ираклий, стоявший в Тушети. Теймураз поспешил отправить двоих тушин из своей свиты с тайным поручением к внуку — передайте, мол, царевичу, чтобы без поддержки русских войск он ничего не предпринимал. Скажите также, чтобы ни в коем случае не верил и не слушался, если даже получит моей рукой написанное письмо о том, чтобы ехать в Исфаган или покориться шахиншаху. Если вспомогательного войска не будет, пусть возвращается в Россию и растит детей.

Предчувствие мудрого старика скоро сбылось — посланцем от шахиншаха явился сам Арчил, тоже принявший мусульманство и называвшийся теперь Шахназарханом.

— В чем дело, Арчил, что заставило побеспокоиться тебя и отца твоего шаха Аббаса Второго? — Теймураз нарочно подчеркнул последние слова, назвав шаха Аббаса Второго отцом молодого Мухран-батони.

— Отца моего Вахтангом зовут, — четко ответил Шахназархан и по возможности постарался сдержаться, чтобы не надерзить старику.

— Раньше звали… кажется… если я не ошибаюсь… теперь же того, о ком ты говоришь, Шахнавазом зовут, а ведь я не его имею в виду… — снова съязвил Теймураз, но, заметив, что Арчил настроен миролюбиво, сменил тон и спросил уже без ехидцы: — Так чего тебе от меня понадобилось, парень?

— Шахиншах велел передать тебе, что если ты соизволишь повелеть царевичу Ираклию отвернуться от русского царя и служить верой и правдой Исфагану, то ему вернут кахетинский престол, дочери твоей Дареджан — имеретинский трон, а тебе даруют жизнь.

— Да-а, это мудро придумал повелитель Востока, хотя нет… Вселенной. А что при этом требуется от меня?

— Ты должен написать Ираклию письмо.

— А кто его доставит?

— Мы сами.

— Кто вы?

— Мы.

— Та-ак. А местопребывание его вам известно?

— Он в Тушети.

— Тушети большой… Хотя это уже не моя забота.

Теймураз, не долго колеблясь, написал коротко: оставь русских и немедленно приезжай в Исфаган. Письмо адресовал: «Царю Грузии Ираклию от бывшего царя Картли и Кахети, ныне постриженного в монахи Теймураза».

Отправив Арчила, царь долго молился перед сном.

Теймураз только кончил молиться, как в дверь постучали. Старик встал и, не спрашивая, кто там, открыл дверь.

На пороге стоял однорукий Гио, за спиной которого пряталась женщина в чадре. Женщина шепнула что-то Гио и удалилась.

— Что случилось, сын мой, не приключилась ли беда с Ираклием? Не сошел ли с ума и не явился ли он в Исфаган? — спросил ошеломленный старик, даже не приветствовав прибывшего.

— Не тревожься ни о чем, отец, все так, как ты велел: в Тушети благополучно прибыли от тебя двое тушин, передали Ираклию твое мудрое повеление.

— Тогда зачем ты здесь? — пришел в себя старик от первого оцепенения.

— Ираклий велел увезти тебя в Тушети… Со мной здесь надежные люди.

Теймураз присел на тахту, неожиданно почувствовав слабость в коленях.

— Нет, сынок, куда мне бежать? Да и престол мне не нужен, если это можно назвать престолом, я его Ираклию передаю с благословением… А у меня лишь одна просьба осталась к отцу небесному…

Они долго и доверительно беседовали.

Было далеко за полночь, когда Теймураз проводил гостя в соседнюю келью на ночлег и вернулся к себе. Только приступил к молитве на сон грядущий, как в дверь заново постучали.

«Как легко эта охрана пропускает всех гостей, — подумал старик, открывая дверь. — Наверное, сами десятый сон видят».

На пороге стояла та самая женщина в чадре, которая сопровождала давеча однорукого Гио, Теймураз тогда не поинтересовался, кто она такая.

Женщина вошла, не дожидаясь приглашения, и села на тахту так, будто и вчера тут сидела.

— Это я заметила твоего приемного сына, который два дня перед дворцом крутился в поисках тебя, и привела к тебе.

— Кто ты?

Женщина ничего не ответила, сняла чадру и взглянула на Теймураза затуманенными временем, но все еще прекрасными глазами.

— Джаханбан, ты?!

— Да, я.

 — Как ты сюда попала? — спросил изумленным старик, которому и в голову не приходило приблизиться к дорогому существу, ибо стар он был и бессилен, а женщина так улыбалась, так ласкала его своими по-прежнему искрящимися глазами, как это делала когда-то давно, очень давно, в крепости Схвило.

Нет, то была, конечно, не прежняя Джаханбан, но, судя по всему, в душе ее с тех пор, как она рассталась с Теймуразом, никто не жил.

У женщины слезы навернулись на глаза и полились по еще свежим, не увядшим от времени щекам.

Теймураз стоял как вкопанный, ничего не предпринимал, ничего не соображал, стоял, смотрел, и сердце не то что колотилось, нет, — гудело беспрерывно.

— Когда ты перебрался в Имерети, Ростом пожелал сделать меня своей наложницей.

— А мне собирался мстить за Свимона.

— Аллах позволял ему это, меня же Мариам защитила, взяла к себе, потом сюда отправила… в Исфагане я живу во дворце своего деда… После тебя… Я никого не знала… — Женщина потупила голову. — И не хочу знать… И не буду… — Она снова устремила на него долгий любящий взор, столь знакомый и столь далекий для Теймураза.

Теймураз глубоко вздохнул, словно со вздохом отлетала и душа его.

— Я в монахи постригся… — с трудом выговорил он, а Джаханбан в ответ с прежним очарованием опустила свои длинные, но уже слегка поредевшие ресницы, проговорила проникновенно — будто из души, из сердца шел ее голос:

— Ты был богом моим и богом останешься навсегда, ибо и в моих жилах течет христианская кровь, которая дает мне право иметь своего собственного бога.

— Какой из меня бог, из старика…

— Нет, Теймураз, я боготворю тебя с тех пор, как убедилась, что единственным человеком, которого не смог одолеть мой великий дед шах Аббас, был ты! Знаешь, что сказал он о тебе перед смертью? Двоих, говорит, на этой земле я одолеть не смог — смерть и Теймураза!

…Растерянного вконец Теймураза явно тяготило присутствие женщины. Он не знал, как вести себя, что делать, что говорить. Она чувствовала это и хотела беседой развлечь его, втянуть в разговор. Убедившись, что ничего у нее не получается, собралась уходить, а перед уходом сказала:

— Твой приемный сын знает, как меня найти… Если что-нибудь понадобится, позови меня, и я тотчас появлюсь. Моя вечная преданность тебе поможет мне совершить невозможное… Преданность и… любовь, которой суждено умереть только вместе со мной.

Женщина потянулась к нему, но старик остановил ее, положив руку ей на плечо. Потом прошелся взад-вперед по келье, стариковской трусцой подбежал к хурджину, лежавшему в углу, развязал веревку, засунул в него руку, пошарил по дну… Наконец вытащил оттуда маленький мешочек, достал из него узлом завязанный платок, развязал его аккуратно, дрожащими пальцами бережно расправил платок на ладони, и она увидела небольшой золотой крест, украшенный драгоценными камнями.