Парижские письма виконта де Лоне

Париж наконец перестал быть блистательным — какое счастье! Кое-кто уехал, кое-кто надел траур — и вот уже город вновь принял тот меланхолический вид, который, на наш вкус, ему так к лицу. Париж бывает горделив и надменен; в эту пору мы им восхищаемся, но не любим его. Его шумные забавы нам не по душе; его роскошные празднества мы посещаем скорее по обязанности, нежели ради удовольствия. Нам куда больше нравятся собрания в узком кругу; большие салоны, открытые для всех, влекут нас куда меньше, чем маленькие салоны, открывающие свои двери лишь для нескольких друзей.

Сверканию мощных люстр мы предпочитаем скромный свет ламп; пышная гостиная, залитая огнями, будит в душах тщеславие, а нам тщеславиться скучно; мы любим те дома, куда можно приезжать без цели и где можно болтать без церемоний. Если бы вы знали, как очаровательны наши выдающиеся соотечественники, когда снисходят до подобных бесед, вы не утверждали бы, что беседа во Франции умерла. Для людей талантливых простота — лучшее украшение; застать их ум в неглиже— все равно что прийти к скупцу в ту минуту, когда он еще не успел спрятать свои сокровища; поверьте, никогда еще французское общество не могло похвастать более полным собранием мастерских рассказчиков и остроумных собеседников на любой вкус. Салонов больше нет, говорят нам, и, припомнив несколько салонов, блиставших в прошлом, — салон госпожи де Сталь, салоны герцогини де Дюрас, госпожи де Монкальм, герцогини де Брой [596], — добавляют элегическим тоном: «Теперь не то! Ни одного знаменитого салона!»

— Хотите знать, почему теперь нет ни одного знаменитого салона? Потому что их целых два десятка; слава разделилась на много частей, но не сделалась от этого менее блистательной; если вам кажется, что ныне не умеет беседовать никто, то лишь по той простой причине, что теперь умеют беседовать почти все [597].

— Вы решаетесь утверждать, что в Париже сегодня есть двадцать влиятельных салонов, завсегдатаи которых владеют искусством беседы? Назовите же их; ручаюсь, вам это не удастся.

— Отчего же? Вот три первых попавшихся имени: салон госпожи Рекамье, салон госпожи де Ламартин, салон госпожи Виктор Гюго [598].

— Ну, эти-то салоны — знаменитые.

— Это еще не причина для того, чтобы о них забывать.

— Вдобавок их всего три.

— Продолжаю: салон госпожи де Буань и салон госпожи де Кастеллан [599].

— Это салоны политические…

— И что с того? Это тоже не причина для того, чтобы отказывать им во влиянии… Продолжаю: номер шесть — салон госпожи де Курбон [600].

— Это салон дипломатический.

— Так что же? Это опять-таки не причина для того, чтобы он не имел веса в обществе; номер семь — салон госпожи…

— Видите, вы уже с трудом подбираете имена…

— Напротив, я с трудом выбираю их из длинного списка. Вот целых пять салонов, каждый из которых достоин первого места: они принадлежат герцогине де Майе [601], госпоже де Шастене [602], герцогине де Лианкур, герцогине де Розан [603], виконтессе де Ноай [604]. А за ними следует десяток других, которые людям острого ума хорошо известны: салон госпожи д’Агессо и ее племянницы, госпожи де Ла Гранж; салон госпожи Филипп де Сегюр, ее сестры госпожи Александр де Жирарден [605], госпожи де Подена, госпожи д’Осмон, госпожи де Нансути, госпожи де Ремюза [606], госпожи де Вирьё, графини Мерлен [607] и наконец салон госпожи Дон, который прежде был местом встречи прославленных художников и видных деятелей либеральной партии, а затем сделался прибежищем — чтобы не сказать арсеналом — для всех недовольных и разочарованных политиков [608]. Заметьте, что я не называю ни одного из салонов, в которых царят «синие чулки» от литературы, не говорю об иностранных салонах, не произношу имен княгини Ливен, княгини Бельджойозо, госпожи Свечиной [609]; не упоминаю я также и салонов странных, где беседу ведут на темы весьма рискованные, причем это не только не мешает, но, напротив, помогает ей быть весьма забавной… Одним словом, говоря о двух десятках, я ничуть не преувеличиваю.

Когда люди одних и тех же мыслей обсуждают множество самых разных тем, когда люди самых разных мыслей обсуждают одну и ту же тему, — может ли беседа не быть легкой и приятной? Однако, восклицают мастера беседы, помнящие старые времена, согласитесь, что клубы [610] убили беседу! Клубы!.. совсем напротив, они ее спасли: с тех пор как в Париже появились клубы, беседа переживает второе рождение. Если что ее и убивало, так это обилие пустых знакомств. С некоторого времени у парижан появилась привычка приглашать на самый ничтожный праздник по три сотни человек; от этого все сделались так сообщительны, что случайные люди не оставили в наших салонах места друзьям. Задушевную беседу то и дело прерывали визиты посторонних. Светские люди проводят в Париже по шесть месяцев в году; так вот, если за эти полгода три сотни персон пожелают оказать вам уважение и поблагодарить за бал или концерт всего два раза, это обеспечит вам в среднем двух докучных посетителей за вечер. Этого довольно, чтобы распугать завсегдатаев, чье общество приятно, а разговор увлекателен, ибо появление незнакомого лица способно прервать беседу самую оживленную. Вдобавок следует сказать, что иные особы вообще наделены роковой способностью останавливать ход мыслей, точно так же как иные яды останавливают ток крови в жилах; у одних способность эта врожденная и не покидает их никогда; других она посещает лишь от случая к случаю; по причине плохо скрытого неудовольствия или чересчур неотвязной тревоги люди эти помимо воли превращаются в яд — и в этот несчастливый день вносят холодность и смятение в тот самый салон, где еще накануне служили источником оживления и веселости. Так вот, всех этих людей с умом неповоротливым и праздным, всех людей, страдающих от скуки и наводящих ее на окружающих, — всех их, как губка, впитали клубы! Клубы стали домами призрения для всех убогих и отверженных светского общества, чей блеск они омрачали; клубы — приют для людей докучных, их двери открыты всем, кого мы не желаем видеть и от кого бежим, как от огня, а именно:

Мужьям, страдающим от дурного настроения;

Игрокам, ищущим дурного общества;

Сонливым папашам;

Болтливым дядюшкам;

Занудливым опекунам;

Людям, которые плохо слышат;

Людям, которые плохо говорят;

Людям, которые ничего не понимают;

Ультра-иностранцам, которые говорят по-французски чересчур тщательно; можно не без приятности побеседовать с немцем, который говорит вам «страсте!», но с упрямцем, который, прожив три года в Париже, по-прежнему приветствует вас возгласом «сыдыравыстывуете!», общий язык найти невозможно. В клуб его, и поскорее!..

Людям, которые скрывают горькое разочарование;

Людям, которые утром получили дурную весть;

Людям, которые днем сделали неприятное открытие;

Людям, которые только что повстречали кредитора;

Людям, которые только что упустили богатую наследницу;