Бабур (Звездные ночи)

Хондамир догадался, что Бабур строил такое представление намеренно, зная алчность шейбанидов. Усмехнувшись, спросил:

— А высокородный посол получил ли особую «долю посла»?

— Шах Бабур велел одеть нас в изукрашенные драгоценностями одежды: мол, платья ваши, жемчуга и камни тоже ваши. Потом из золота на ковре отделил большую часть — дар моему повелителю Кучкинчи хану. Золотые монеты даже и считать не стали…

— Заключили, наверное, и договор?

— Да, теперь можем свободно ездить друг к другу.

Торговать. Обменивать товары. Мы будем получать от них шелка, пряности, диковинные изделия разные. Им будем продавать сухие и свежие плоды, коней… Дорога хоть и дальняя, караванов, полагают, теперь станет больше: шах Бабур по всей своей земле освободил торговый люд от тяжелого налога. Доходы торговцев — и узбеков, и таджиков, и индийцев, и персов, и арабов — весьма возрастут, весьма. Купцы и ремесленники премного довольны шахом. Мы тоже. Весьма. Правда, одно нововведение шаха Бабура нам не понравилось.

— Какое же именно?

— Оказывается, во всем его государстве запрещено употреблять вино. И сам Бабур, говорят, покаялся в пьянстве, прилюдно дал слово никогда больше не пить. Уничтожили даже чаши. Из Газни в течение двух месяцев шел особый караван — четырнадцать верблюдов везли в Агру лучшие вина. А когда привезли, шах Бабур велел насыпать в них соль. Представляете: введен запрет продавать вино и ввозить его… Пируют теперь без вина… скучища!

Эту новость, что так сильно расстроила посланника Кучкинчи-хана, Хондамир уже знал. Уже по дороге к Бабуру прочитал он его указ, разосланный во все вилайеты и начинающийся словами смирения: «Восхвалим всепрощающего, который любит тех, кто раскаивается, и внимает просьбам тех, кто ищет помощи». Хондамир помнил: в указе говорится о том, что борение за веру истинную, за ее торжество начинать надо борением с самим собою, с греховными привычками. Красочно рассказывалось, как «победоносные мои слуги, обуреваемые рвением во славу веры истинной, бросили на землю позора и унижения золотые и серебряные чаши и кувшины, что украшали до того дастархан числом и блеском своим, подобно звездам в небесной вышине». А сбросив, «разбили их на отдельные куски, раздав обломки бедным и неимущим, — так и мы, коль захочет того аллах всемогущий, разобьем вскоре идолов…».

Сие и случилось: язычника Рано Санграма Бабур и впрямь сокрушил полностью. Ну, а что до запрещения вина, то Хондамира это обрадовало, а не опечалило. Историк понимал, что вино пить будут, но указ хоть сдерживал склонных к винопитию. Из памяти Хондамира не выветрилась печальная история Хусейна Байкары и его сыновей. А когда Бабур прибыл в Герат вторично — девять лет уже с тех пор кануло, — Хондамир с тревогой видел, что и этот отпрыск Тимура стал пить очень много, Хондамир с тревогой подумал тогда: «Неужели и этот редкостного дара человек пропьет свой талант?»

Вот почему рассказ посланника обрадовал «гостя шаха».

Хондамиру было уже за пятьдесят, и здоровье оставляло желать лучшего.

Он долго колебался, прежде чем принять приглашение Бабура и пуститься в изнурительно-долгое путешествие. Пугала жара, отвращала и вечная изменчивость жизни государственных мужей, полная всяческих превратностей… Но Хондамиру так плохо жилось в Герате в последние годы и так его потянуло к Бабуру, что он решился. Он хотел, чтоб в неизведанных завтрашних днях была у него опора, и видел ее в Бабуре. Он возлагал на него свои надежды. И когда встречал в пути то хорошее, что свидетельствовало о добрых делах и замыслах Бабура в этом новом государстве — настроение у Хондамира улучшалось, из сердца исчезал туман страха перед неизвестным завтра…

Въехав в Агру, Хондамир увидел новые красивые каменные здания с мраморной отделкой, новые же сады, а в них позолоченные беседки с нежным травяным покровом на крышах и многокрасочные цветники.

Теперь Бабур представлялся ученому более могучим, чем тот, каким он знавал его прежде…

Бабур из-за болезней своих сильно похудел, никакой могучести в теле его теперь не было.

Как сдал Бабур, это Хондамир ясно увидел при солнечном свете, когда они вдвоём отправились прогуляться на гору Сикри.

Эта гора — чудо природы, каким-то вихрем выброшенное из-под земли в простор зеленой долины, — напомнила Бабуру Гору Бувратаг в Ферганской долине у Оша. Только у подножья той, ферганской горы — река Буврасай, а здесь, у подножья Сикри, плещется прозрачное озеро.

Не без гордости показывал Бабур Хондамиру недавно отстроенные мраморные хужры-беседки, красивое сооружение для шахских пиров и приемов, запрятанное в густых деревьях на склоне. От горы к озеру шли вниз каменные лестницы. Бабур горячо говорил о новом строительстве. Хондамир украдкой всматривался в лицо шаха, — выперли скулы, сеть морщин окружила глаза, исчертила лоб. Скоро, ох как скоро постарел Бабур!

Начали спускаться к озеру. Бабур будто угадал мысли Хондамира:

— Странная у меня судьба, мавляна. Чем больше благоустраиваю жизнь вокруг себя, тем быстрее увядаю сам.

— Да не столь уж быстро… но в самом деле не следует ли вам позаботиться и о себе, повелитель?

— Надо, видимо! Только… Чем крупней государство, тем трудней, — скажу больше, — мучительней управлять им. Всю меру этих мук я все-таки не представлял себе прежде, когда возникло стремление создать здесь большое государство. Днем и ночью — труд, тревоги, борьба, борьба… Точно живу средь действующих вулканов… Хватит ли сил моих на достиженье задуманного — вот чего не знаю.

— Хватит, повелитель. Я уверен в этом. Вам еще нет и пятидесяти — вы в возрасте сильного мужа.

— Но как прибыл я в Индию, так все кажется мне, что за каждый год я теряю пять, а то и десять лет жизни, отпущенной всевышним. Лихорадка, бессонница…

Хондамир сегодня утром прочитал новый диван [216] Бабура — стихи, написанные только здесь, в Индии. Слушая сетования шаха, вспомнил рубаи из этого дивана:

Глаза Бабура покраснели от бессонниц, слезились при ветре, даже слабом.

«Может, он все еще борется с собой, чтобы не пить? — подумал Хондамир. — Ведь в том же диване и такие строки:

— Я слышал, повелитель, что есть врачеватели, кои знают средство от бессонницы.

— Мой лекарь Юсуфи из Герата пробовал лечить Но ничего не вышло! «Вам нужен покой», — говорит. «Забудьте о государственных заботах», — говорит. «Ночами не пишите стихи», — говорит. Невыполнимо все!.. Как это можно — быть во главе государства и не заботиться о нем? А забываю я об этих заботах, лишь когда пишу стихи. Или книгу свою. Но в Агре у меня не находится времени для писания. Невмоготу мне стало, уважаемый, вот я и решил прогуляться в Сикри. Тут спокойней. И лучше пишется… Много маснави написал… Привык — бессонными ночами и пишу.

«До сих пор еще болеет и к тому же утомляет себя непрерывной работой, — думал Хондамир, — Голова не отдыхает, оттого и бессонница». Но говорить это, взять открыто сторону лекаря Юсуфи — не следовало. Из чувства уважения не следовало. И потому также, что Бабур никогда и ни в чем не щадил себя, до предела проявляя свою душу, свои силы, и был доволен именно таким напряжением. Лишать его удовлетворенности собой — неуместно и жестоко.