Свержение ига

   — Грех! — Феофил впервые возвысил голос и с силою до белизны в пальцах сжал наперсный крест, пытаясь погасить смятение. Это ему плохо удалось. — Грех! — взволнованно повторил он. — За то и ответ держать стану. Одно лишь беру в оправдание: пошёл я на сей грех не по доброй воле, а по великой нужде, ибо как можно было иначе унять твоё злобство? Припомни-ка свой прежний приход: то не богоданный государь, но лютый зверь приходил. Всё разорил, не щадил ни старых, ни млекососущих, ни жён, ни убогих. Кровь и смерть, пепел и смрад оставил ты за собой, будто мы не единоверцы, а вовсе чужие. Тогда уже, узрев великую лютость, решил я уберечь землю святой Софии от твоего зломудрия. Вот и ныне, надев праведную личину, льёшь ты людскую кровь, уськаешь псов своих на мужей новгородских, истязаешь их свирепо, аки Дракула [44] окаянный...

Феофил впервые говорил так много и запальчиво, а великий князь, видя его волнение, внезапно успокоился и ощутил себя прежним уверенным повелителем, который позволяет себе иногда выслушивать отчаянные слова обречённых.

   — Не так уж милосерден польский круль, — сказал он, — и злодей Дракула не из нашей земли произошёл. Почто же ты перебежать хотел из огня да в полымя?

   — Король обещал вернуть Новгороду всё, что ты отнял, и обидами нас не злобить. Стал бы лютовать — и от него бы отошли..

   — К немцам, что ли? Так они почище нас с королём лютуют.

   — Сделались бы вольным городом...

   — Не долго бы ты повольничал со своими овечками, до первого волка. Тогда вспомнил бы нашу присловицу: либо волком выть, либо съедену быть — и завыл. Хорошо ещё, коли сил осталось на вытье, а то просто пискнул бы в чужих зубах... А меня вот Господь надоумил всех русских людей в единую державу собрать, чтобы был от них не слабый писк, но великий гром, страшный для всякого врага. Высока цель — труден путь, приходится убирать с него тех, кто мешает, зане и кровь случается. Так ведь и Христос шёл к своему величию через страдания.

   — Не суесловь. — Феофил уже успокоился и вступил на обычную стезю. — Христос не стремился к своему величию, не мстил мучителям и не проливал крови чужой. Ни одна цель, сколь она ни есть высока, не может оправдать жестокости.

   — По-твоему, государю не позволяется казнить разбойников, душегубов и богомерзких еретиков? — Великий князь начал снова раздражаться, ибо считал, что упрямство Феофила шло от незнания земных законов правления.

   — Не позволяется, — спокойно ответствовал тот. — Такое позволение — калитка для коварных деяний. Вспомни, Христос был осуждён на смерть по правилам иудейской земли, но от этого их суд не стал праведным. В глазах судей он был еретиком, и они могли легко оправдаться друг перед другом, зато в глазах потомков навсегда покрыли себя позором.

Великий князь вздохнул: воистину перед ним стояла каменная стена.

   — Ты прав в одном, — сказал он после недолгого молчания, — мне не надо более суесловить, ибо твои уши не внемлют сказанному. Отстань от своей крамолы и будь добрым помощником в делах моих, тогда мы быстрее достигнем желаемого, и у потомков будет больше причин для нашего оправдания.

Феофил сказал сразу же, как о давно решённом:

   — Нет, государь, нам с тобой не перемениться. Да и сам я не желаю притворством совесть свою губить. Высоки твои цели и русскому народу угодны, но лютость оправдать не могу. Наши дела в детях множатся. Твои дети измыслят себе ещё более высокие цели и, рассуждая тако же, прольют во многажды больше людской крови: где тебе по лодыжке, им будет по колено. А у них будут свои дети, и кем же прервётся сия богопротивная связь, если я тебе сейчас уступлю? Никем. Но у меня тоже есть дети, и я буду молиться, чтобы им повезло более...

Через некоторое время новгородский архиепископ был отправлен в Москву, лишён сана и заключён в Чудов монастырь. Положительным следствием его бесславия явилось прекращение смертных казней. Теперь в городе слышался только свист кнутов да прощальные крики людей, определённых для вывоза в «низовскую» землю, куда так не хотели ездить добром новгородцы.

Сотня отрубленных голов, несколько сотен преданных торговой казни, несколько тысяч лишённых родовых вотчин и высланных за пределы новгородской земли — таким вышел итог расправы московского государя над новгородскими отступниками. Увы, надеждам Феофила не суждено было сбыться: его дети оказались слабее отца, и ветвь милосердия всё более отступала под натиском жестокости. Через девяносто лет внук Ивана III подверг Новгород новой опале, на этот раз число казнённых достигло почти трёх тысяч. А что потом делали его внуки!..

Занятый новгородскими делами, великий князь воспринял весть о своеволии псковичей на редкость спокойно. Уточнённые к этому времени сведения подтверждали наличие у магистра многочисленного войска. Понятно, что разойтись оно с пустыми руками не хотело, и поэтому военное столкновение рано или поздно должно произойти. Переговоры и уступчивость соседей могли лишь отсрочить его — и то, видимо, ненадолго: кормить и содержать многие тысячи бездельников накладно для любой казны. Неизбежное теперь вторжение ливонцев может, по крайней мере, остеречь короля от решительных действий, ибо в противном случае ему грозит столкновение на чужой земле с войском враждующей державы. Великий князь распорядился о немедленной отсылке псковичам всей пушечной наличности, но с более крупной помощью пока повременил, решив посмотреть на действия магистра.

Сейчас его более беспокоила угроза со стороны братьев. Найденные бумаги уличали их в злонамеренных замыслах и давали основание для применения суровой кары. Братья, однако, не спешили виниться и даже проявляли неслыханную дерзость. Борис, принявший на службу изменника и казнокрада Лыку, отказался от его выдачи. Дважды великий князь посылал грозное требование, и оба раза Борис не робел перед грозой: «Кому суд до Лыко, пусть на мне управу ищет!» Иван Васильевич приказал Хованскому поймать вора и доставить к нему силой. По следу Хованского бросился Прон, хорошо помнивший запах прежнего хозяина. В Волоколамске он того уже не нашёл и поспешил к Боровску, неподалёку от которого находилось княжеское родовое поместье. Нюх не изменил Прону, по его наущению боровский наместник Образец окружил поместье своими людьми и после недолгой схватки взял Лыко под стражу. Князь яростно плевался, тянул окованные руки к бывшему приказному, а тот нагло смотрел чистыми глазами и пожимал плечами:

   — Я человек маленький, мне как приказали...

Пока Прон выслеживал Лыко, Иван Васильевич решил, что пришла пора искать управу и на его защитника. К Борису был послан окольничий Ощера, с тем чтобы привезти брата на суд. Вместе с ним поехал и вызванный из Пскова Матвей. Великий князь напутствовал:

   — Погляди тишком на тамошнее житьё да в Углич наведайся к Андрею. Чего найдёшь недоброго, мне перескажешь.

11 января в Новгороде торжественно звонили колокола в честь местного святого Михаила Клопского. Святой был известен по мрачному предсказанию: сорок лет назад, ещё будучи послушником Клопского монастыря, он объявил, что родившийся у великого князя в Москве сын, нареченный Иваном, разрушит обычаи новгородской жизни и принесёт гибель великому городу. О пророчестве блаженного вспоминать не любили, но в этом году оно проявилось особенно зримо, и святого решили почтить по самому высокому чину. Под неумолчный звон в сторону Пскова двинулся пушечный наряд, в составе которого находился старший мастер Семён. А в сторону Волоколамска направился санный поезд во главе с окольничим Ощерой. На одних из саней под видом невзрачного монаха приютился Матвей. Воля великого князя снова посылала друзей, но на этот раз в противоположные стороны.

Ощера отличался осмотрительностью, быстрой езды не любил, поэтому ехали с утомительной нудностью. По пути он несколько раз приглашал Матвея в свои сани и делился опасениями:

   — Спесив государев братец и суда не допустит. Посмешку надо мной учинит, а то и жизни лишит. Он ведь всё перед государем показаться хочет, хотя ежели прямо, то побаивается. Со мной же — чего? Раз ты, скажет, от Иван Васильича пожаловал, я те хвост и ущемлю для евонной досады. А что, так и скажет, у него не задержит. Он ведь ещё мальчонком был проказлив: то в постелю гада подпустит, то быка пивом напоит, то у девок рубахи украдёт. Так вот доселе и играется...