В поисках истины

— Полегче ли тебе, дружочек? — спросила она у него шепотом, прижимаясь к нему и любовно заглядывая ему в глаза. — Уж как я молилась-то за тебя!

— Молись, твоя молитва чистая, она не может не дойти до престол! Всевышнего, — отвечал он.

— Да полегче ли тебе, ну хоть немножечко? — умоляюще протянула она, не спуская пристального взгляда с дорогого лица.

Он молча вздохнул.

О как понятен ей был смысл этого вздоха! Всегда отвечал он так на ее расспросы. И зачем только пристает она к нему, разве не видит она по его лицу, не чувствует по его голосу и даже по его ласкам, когда они остаются вдвоем и когда никто, кроме Бога, их не может видеть, что рана его души не зажила и мучит его такой же жгучей болью и тоской, как и двадцать лет тому назад.

— Когда же ты сжалишься над нами, Господи! — простонала она, поднимая глаза к небу.

— Когда мы искупим, — произнес он вполголоса.

Она ничего не возражала. Ей было хорошо известно, что подразумевает ее муж под этим словом «искупить», и при одной этой мысли ей делалась так жутко, что она спешила отогнать от себя мрачное предчувствие

Нет, нет, все, только не это! Всю жизнь, с тех пор как она себя помнит, жила она им, только им. Крошечной девочкой тянуло ее к нему, и она счастлива была только с ним, у него на руках. Потом наступило упоение страсти. Они признались друг другу в любви, и целых три месяца счастливее их не было на земном шаре. До сих пор, когда Катерина вспоминала про свои свидания с возлюбленным, ночью, под густыми липами, в саду, у нее сердце замирало от восторга. Страшными муками заплатили они оба за это блаженство, но если б дано им было начать жизнь снова, ни на секунду не задумалась бы она снова упасть в его объятия. Семь лет они не виделись, а там, каким-то чудом опять их Господь свел, но уже от прежнего осталась в них одна только любовь, остальное все изменилось. Она пошла за ним не на радость и не на счастье, а на вечную тоску и печаль. Он от нее ничего не скрыл, во всем покаялся. Столько на нем было тяжких грехов, что не к алтарю с любимой девушкой путь ему лежал, а на виселицу либо на плаху. Она знала, что, если не пойдет за ним, не прилепится к нему, он не выдержит угрызений совести и сам бросится навстречу казни. Они повенчались, и вот до сих пор помогает она ему влачить жизнь, нести крест. Порой они оба изнемогают под бременем, сокрушаются и ждут смерти как избавления. Но это только порой; тоска успокаивается, и Катерина повторяет себе, что она все-таки счастливее многих других. Ведь могло и так случиться, что она осталась бы в монастыре и была бы даже лишена утешения молиться на могиле своего милого. У казненных разбойников могил нет; их тела бросают на растерзание диким зверям. А теперь они вместе могут и молиться, и делать добро ближним. Кто знает, может быть, Господь и сжалится над ними со временем, пошлет им душевный покой на старости лет.

Утешаясь таким образом, она старалась себя уверить, что и муж ее разделяет эти чувства и что ему временами тоже дышится легче.

Так думала она и в тот день, глядя на него рано утром, когда он спал рядом с нею на широкой кровати. Тихонько спустившись с постели, она долго молилась перед образами, и молитва облегчила ей сердце. Весь день прошел в хлопотах и суете. Хозяин ходил по своим лавкам, выслушивал донесения приказчиков, просматривал в конторе счета, записи, условия, раздавал подарки, привезенные издалека. Он оживился при этом, и по двору разнеслось, что Алексей Степанович вернулся домой предовольный; за упущения ни с кого не взыскал и всех наградил, каждому ласковое слово сказал. С женой он в тот день сталкивался мимоходом и только улыбкой отвечал на любящий взгляд, которым она встречала и провожала его. К полудню весть о возвращении Сынкова облетела весь околоток; к нему спешили со всех сторон, кто за новостями, кто за письмами от близких из тех стран, где он побывал, кто затем, чтоб из первых рук купить у него товару, а как завечерело, он сам отправился по делу к приятелю купцу на Тверскую. Наступили сумерки, а его все нет. Ужинать, верно, в гостях упросили остаться.

Вернувшись от вечерни и не застав мужа дома, Сынкова присела к окну его ждать. Начало смеркаться. Отошла и всенощная. Мимо окна то и дело проходили знакомые и раскланивались с хозяйкой Алексея Степановича. Некоторые останавливались, чтоб перекинуться с нею словечком, но становилось все темнее и темнее, улица опустела, а хозяин не возвращался.

Сынкова вспомнила, что люди еще не ужинали, тоже ждут возвращения хозяина, чтоб сесть за стол. «Надо им сказать, чтоб не дожидались», — подумала она, поднимаясь с места. Но прежде чем отойти от окна, заглянула в него еще раз и увидала монашку, торопливо направлявшуюся к их дому. По одежде судя, не из здешних, из скитски как будто. Увидав Сынкову, она ей закивала и ускорила шаг, а Катерина, узнав в ней скитницу симионовской обители, пошла к ней навстречу, к воротам.

Симионовцы часто у них останавливались, когда являлись в Москву. Им было известно, что Сынковы не пожалеют угостить на славу и без щедрого подаяния не отпустят пришельцев с родной стороны. Только от странников да от странниц и доходили до них вести о том крае. А в этой Сынкова узнала к тому же знакомую черничку; она приходила сюда лет пять тому назад и прожила у них с месяц.

— Мать Ненила! Какими судьбами ты опять к нам? — радушно приветствовала она ее, растворяя калитку.

— Спаси тя, Христос!

И подозрительно оглянувшись по сторонам, она прибавила, таинственно понижая голос:

— Никого у тебя чужих нет?

— Никого. Одна я дома. Алексей Степанович вернулся вчера, да к приятелю по делу зашел. Иди, без сумления, никого ты у нас ж встретишь. Откуда ты? Давно ли из наших мест? — говорила Сынкова, вводя посетительницу в дом и проходя с нею, не останавливаясь, прямо в свою спальню.

— Все ли у тебя благополучно? Здоров ли хозяин твой? — спросила монашка, с любопытством осматриваясь по сторонам и останавливаясь взглядом на накрытом столе, уставленном яствами и чайным прибором.

— Слава Богу! Облегчи себя, разденься, чай будем пить, — отвечала Сынкова и, растворив дверь, приказала работнице нести самовар.

— Спаси тя, Христос, — повторила гостья. — За угощение спасибо, день-деньской по храмам Божиим ходила, ни минуточки не присела, макового зернышка во рту не было. Три раза в соборе была, обедню, вечерню да заутреню на паперти, с нищими, простояла.

Она повернулась к образам, перекрестилась, поднялась и подошла к столу. Работница, подав самовар, вышла, и Сынкова стала заваривать чай.

— Поешь балычка с белым хлебцем, пока чай-то настаивается, да расскажи мне про ваших, как вас Господь милует, здоров ли авва Симионий? — спросила Катерина.

— Слава Богу, слава Богу.

— Да что это я угощаю тебя балыком-то после дороги, когда у нас баня горячая! — вспомнила Сынкова. — Сегодня утром для Алексея Степаныча топили.

Но скитница от бани отказалась.

— Ведь я уж вторую неделю здесь проживаю, и в бане парилась, и бельишко сменила.

Она принялась за еду.

— А я думала, ты прямо к нам.

— Нет, благодетельница, прислали меня сюда не по одному вашему делу, других еще поручений надавали, окромя этого. По нонешним временам без благодетелей не проживешь. Горька наша жизнь, благодетельница…

— Какое же у тебя до нас-то дело? — перебила Сынкова разглагольствования своей посетительницы. Знакомы ей были эти сетования людей старой веры на тяжкие времена. Вечно жалуются на угнетения, чтоб разжалобить и пощедрее подачку себе выманить.

Но на этот раз она ошиблась в своих предположениях; дело, с которым явилась к ней мать Ненила, очень близко ее касалось.

— Да перво-наперво должна я тебя известить, что сестрица твоя по крови, а наша сестра по духу, молитвенница наша любезная, девственница пречистая, Мария, приказала долго жить.

— Умерла? Маша? — вскричала Сынкова и залилась слезами. А между тем нельзя было этого не ждать.

Ведь уж она на ладан дышала еще в прошлом году, когда вот здесь, в этой самой комнате, грозила адскими муками сестрам за то, что они не ищут по одному пути с нею Света Истины. Уже и тогда Катерина и Клавдия с ужасом себя спрашивали: добредет ли она до скита, не помрет ли где-нибудь дорогой, в лесу или в поле, одна и без помощи, так была она уже истощена болезнью. При каждом припадке кашля кровь шла у нее горлом; изнурительная лихорадка ни на минуту не покидала ее, и она еле держалась на ногах от слабости. Но дух был в ней бодр… Как страстно отстаивала она свои заблуждения! Как яростно нападала на их брата! Бедная ученица! Так и скончалась в поисках Истины, не узревши Света, не убедившись, что Бог есть любовь и милосердие, а не месть и ревность. Бедная страдалица, покинувшая жизнь, не знав ни единой радости, а одно только горе, скорбь и слезы… Упокой, Господи, ее грешную душу!