Князь Олег

Запели бравыми голосами мелодичную, ритмичную и озорную песню воины Ленка, и Олег пожалел, что не знает ее слов. Он жадно вглядывался в довольные, улыбающиеся лица лазутчиков, секироносцев и лучников и видел столько искрящегося задора в их глазах, чувствовал такой заряд, бодрящий и душу, и сердце, и разум, что он не выдержал, схватил Бастарна за руку и крепко ее сжал.

— Лучшего ничего не слышал на этом свете! — искренне воскликнул он и повторил: — Но ах ты, девица, ах как ты хороша! — чем вызвал веселый взрыв смеха на поляне.

Смеялся великий князь, смеялись его «Лучеперые», смеялись в окружении подруг его дочери, гордясь отцом, смеялись наследник-княжич со своей юной женой, смеялись жены и наложницы воевод великого князя-русича, смеялись молодые ратники, радуясь искреннему веселью великого князя и его окружения. И только одно лицо встретило Олега не радостным, а погруженным в глубокую задумчивость и даже каким-то растерянным взглядом, отчего великий князь встрепенулся и горько подумал: «Да, христианский наместник! Трудно тебе здесь противостоять мудрости Бастарна!. И хоть церковь в честь Илии Пророка и не мешали мы тебе возводить, но не увеличилось число твоих агнцев. Ушел бы ты сейчас, Айлан, с глаз моих долой! И пореже бы встречался!» — мысленно гнал от себя Олег христианского проповедника, и тот, видимо почувствовав это, незаметно отошел на край поляны.

Олег, переведя свой настороженный взгляд с Айлана, увидел вдруг свою младшую дочь Верлану. Любар смиренно стоял перед стройной красавицей и не смел ей перечить ни в чем. Она что-то щебетала ему на ухо, а он не мог будто бы расслышать ее слова и нагнулся к ней так близко, что щеки их соприкоснулись на мгновение, и оба вспыхнули, как две зарницы в предгрозовую ночь.

«Ну нет, Берлана-Ласточка, подожди! Сначала надо Верцину определить… А где же эта чернобровая и черноокая красавица? Куда она успела скрыться? И с кем, самое главное?.. Харальд на месте, куда-то смотрит, бедняга, обиженным взглядом… Что-что? Ну-ка стой, бедовая девка! Ты куда метнулась? К этому христианину? Он же был мужем твоей матери!» — Олег грузно оперся на плечо Стемира, быстро поднялся и, раздвигая толпу молодежи, обсуждавшей, чем заняться дальше: хоровод водить или в треугольники играть, метнулся вслед за Верциной.

Дочь стояла возле тесового столба, подпирающего высокое резное крыльцо дома княжича, и тихо уговаривала кого-то:

— Не уходи! Не надо так вонзаться в мое сердце своим укором! Я люблю тебя, гордый монах! А ты упорно уходишь от своего счастья! Скажи, ради своего Христа, почему ты всегда так неожиданно уходишь?

— Да потому, что глазам моим больно от твоей красоты! — с такой горечью сказал Айлан, что Олег дрогнул, услыхав его тихие, пропитанные безнадежной, безысходной тоской слова, и задержал свои шаги.

— Красив и ты, монах, хотя в зрелом возрасте, что для меня совсем не страшно, — ответила она тоном, который напугал отца не сердечной страстью, а холодной рассудительностью.

«Откуда в ней эта ложь и желание понравиться старику? — ужаснулся Олег, наблюдая за дочерью и не зная, что же предпринять. — А ведь она его не любит, ибо слишком много говорит… Слава Святовиту! Вразумил красавицу! Поиграть с огнем ей захотелось, что ж, дело молодое… Но только лучше б с молодыми парнями, а не с черноплащевыми монахами!» — гневно решил вдруг Олег и вышел из-за своего укрытия.

— Вот ты где, моя Вербочка! — проговорил он, щадя в дочери чувство достоинства. — Ты забавляться с Харальдом останешься или тут о Христе с Айланом будешь говорить? — спросил он, стараясь не показать дочери, что давно следил за ней.

Верцина охнула, ощутив стыдливый прилив крови к лицу и обрадовавшись, что темнота мешает отцу и Айлану увидеть ее смущение.

— Что тебя задержало возле монаха, доченька? — требовательно продолжил Олег, чувствуя упорное желание дочери остаться тут.

Айлан, повернувшись к Олегу, стоял широко расставив ноги, будто знал, что сейчас ему нужнее боевая стойка, нежели униженность монаха.

— Ты не все слышал, отец, — тихо и жестко вдруг проговорила Верцина. — Так выслушай все! Я давно люблю Айлана, ибо в нем, единственном, увидела настоящего мужчину!

— Замолчи, неразумная! И иди к сестре! — крикнул Олег на дочь, но та, выслушав приказ отца, не сдвинулась с места.

— Отец, я ему дала клятву Перуна и Радогоста, что буду изути только его! И что бы ты ни сказал, отец, я не изменю своего решения никогда!

Олег, потрясенный неукротимой решимостью дочери, смотрел то на нее, то на Айлана и захлебывающимся от негодования голосом повторял:

— Да знаешь ли ты, что связывает этого монаха с тобой? — Он схватил Верцину за руку и потащил домой.

— Какого мужчину ты увидела в этом греке? — грозно спросил Олег Верцину, когда насильно ввел ее в свою гридню и усадил на скамью.

— Такого, в котором есть и сила духа, и сила любви! — упрямо ответила Верцина. — Я знаю, что он любил нашу мать…

— Откуда ты знаешь? — быстро спросил упавшим голосом Олег.

— Айлан сказал, — тихо ответила она.

Олег в сердцах выругался.

— Но он не убивал ее! Она выпила наперстянку из-за тебя, отец! Это ты! Ты во всем виноват! — закричала Верцина и отскочила от отца как ужаленная. — Ты отнял у него мою мать, женился на ней. используя силу своей власти здесь, а теперь еще и меня хочешь у него забрать?! Не слишком ли сурово ты расправляешься с бедным беззащитным монахом?

Олег ринулся на нее, пытаясь заткнуть ей рот, но она отскочила от него в сторону и снова прокричала отчаянным голосом:

— Не смей! Тебе никто не мешал тешиться ни с хазарской иудейкой, ни со своими наложницами! Не подходи ко мне, а то я переполошу весь Киев!

Олег застыл на месте и вдруг грузно покачнулся. В голове вдруг появилась боль, в ушах — звон, а перед глазами замелькали маленькие огненные точки. Верцина испуганно наблюдала за отцом, резко изменившимся в лице, и, бледная, протянула к нему руки.

— Прости, отец, — едва слышно прошептала она. — Ты… я… не хотела этой ссоры…

— Ты действительно любишь его или только жалеешь? — тихо, с понурой головой спросил Олег дочь.

— А твоя хазарская иудейка, отец, была моложе меня, но она очень сильно любила тебя! — плача, проговорила Верцина и бросилась в объятия отца.

— Замолчи! — с болью попросил Олег и грустно подумал: «Наверное, нет никого несчастнее меня на этом свете! Ну почему боги так упорно сталкивают меня с этим монахом?!»

— Отец! Как он владеет мечом! А сколько знает обо всем…

— Молчи, прошу тебя!

— Нет, отец! Я первый раз говорю с тобой! А вдруг в последний?

— Почему, доченька моя?

— Потому, что потом некогда будет. К свадьбе готовиться будем…

— А я подумал, что ты забавляешься с ним…

— О нет, отец! Он берег себя для меня! Я это чувствовала всегда…

— Когда?

— Когда он строил храм, когда ухаживал за могилой Аскольда, когда маму хоронил…

— А вдруг это месть?

— Нет! Я люблю его глаза, я люблю его руки. Я люблю его проповеди!..

— Но ты не приняла втайне от меня христианскую веру?

— Еще нет, да он и не требует этого от меня…

— А он любит тебя? — с горечью глядя в глаза дочери, спросил Олег.

— И ты еще спрашиваешь, отец?!

Олег закрыл глаза, и Верцина поняла, что победила отца в борьбе за свой выбор.

Глава 9. Поход на греков

Отшумели одна за другой свадьбы средней дочери Олега Верцины с христианским проповедником в Киеве Айланом и младшей дочери Верланы с дружинником Любаром.

Князь Олег прятал сумрачный взор от своего нежеланного зятя, отдав ему дочь за большое вено: пятьсот солидов золотом заплатил Айлан великому князю Киевской Руси, выложив почти все пятнадцатилетнее жалованье, которое получил от Византийского патриаршества за сохранение Киевской епархии под своим началом.