Вверяю сердце бурям

Самые невероятные предположения терзали его. Убежала? Но куда?

Боясь унизить свое достоинство, он силился унять беспокойство, но никак не мог утишить биение сердца. Быть может, он теряет или уже потерял Наргис для себя. Ревнивая мысль, что Али уже мог встретиться с Наргис, туманила ему мозг и вызывала что-то вроде спазматических припадков бешенства.

Все планы рухнули. Наргис коварно обманула его — многоопытного политика и дипломата, чуть ли не самого богатого человека в Афганистане. Неужели она не поняла, что достаточно ему нахмурить брови — и жизнь ее оборвется.

Но и его положение ужасно. Зачем только он исполнял капризы Наргис? И эта возмутительная прогулка верхом средь бела дня среди тысячных толп народа?

Сейчас, когда Наргис совершила непотребство и ускакала, он держался холодно, спокойно, будто ничего предосудительного не было в ее поступке.

Но Мирза терзался ревностью и злобой, и тут еще этот Али. Было от чего сойти с ума.

Мирза застонал так громко, что толстогубый чиновник с тревогой спросил:

— Что угодно, ваша милость?

Ничего не угодно было их милости господину Мирзе, кроме того, чтобы ужасное видение растаяло.

Конечно, решено. В его силах и власти сделать так, чтобы этот предатель Али больше не встречался с Наргис. И первое — не пустить его в качестве провожатого Наргис через перевал Гиндукуша. Он, Мирза, сделает так, что Али останется в Мазар-и-Шерифе.

И вдруг голос толстогубого чиновника, точно выстрел, пробудил его от размышлений:

— Ее конь! Конь ханум Наргис! Взгляните, ваша милость.

Все внутри помертвело. Остановившимся взглядом смотрел Мирза на попавшего на глаза мирно стригущего ушами отличного скакуна, на котором своенравная Наргис менее часа назад ускакала с участниками байги.

Ничего не говорило о том, что скачка была утомительной. Стоявший перед высокими глинобитными башнями ворот конь, прекрасный по всем статьям, был свеж и бодр. Он совсем не походил на скакуна, промчавшегося десяток верст. Рядом с ним топтался вороной рысак.

Мирза застонал. Он узнал этого коня. На нем уже несколько лет разъезжал не кто иной, как поэт Али.

О, ты возвел себя на трон!

Ты карабкался и падал,

Но дотянулся...

И сотворил себе призрак...

VII

Свиньи не чувствуют аромата духов. Воры боятся хозяев дома.

А песни ангелов о жертвах любви не достигают ваших ушей.

                        Джебран Халил Джебран

В тот раз после бурного празднования «саиля» Мирза вернулся к себе опустошенным. Злоба душила его. Однако он, обуреваемый ревностью, не попытался даже не только войти в таинственные ворота, у которых были привязаны кони, но даже задать вопрос вооруженному стражу — дарвазабону.

Мирза и без того знал, чьи это ворота и чей это дом. Это резиденция советского консула. Если бы Мирза, как обычно, владел своими нервами, он вспомнил бы об этом еще за три квартала. Но с Мирзой творилось что-то невероятное. Задумав сделать Наргис после развода с Сеидом Алимханом своей женой, он ни о чем не мог судить трезво.

Когда Наргис оказалась в его богатом имении, Мирзе показалось, что он приблизился к своей цели: она прямо и резко не отвергала его домогательств. Все представлялось Мирзе в розовом свете. Казалось, оставалось преодолеть последнее препятствие. Надо было добиться, чтобы эмир дал официальный развод Наргис. И Мирзе рисовалось, как он вместе с Наргис и своей «тенью» Али переправляется через высочайший горный хребет Гиндукуш из мазаришерифской провинции в долину Пяндшира. Али отводилась роль сочинителя и декламатора своих стихов среди серебряного сияния вечных снегов и среди зелени альпийских лугов, усыпанных цветами всех цветов радуги.

Но Мирза недооценивал Али, по давней привычке считая его «своею тенью». Али считал, что его многолетняя любовь к Наргис и служение ей возымеют свое действие, и Наргис станет его женой.

Совсем недавно он послал в Узбекистан по адресу: Самарканд, Михайловская, 3, такое письмо:

«Во имя аллаха единого и всемогущего и пророка пресветлого и мудрейшего пишет вам, глубокоуважаемая Ольга Алексеевна, преданнейший ваш раб и безумный поэт, известный вам Али, припадающий к подолу вашего священного одеяния, полный тревожных предчувствий и опасений. Несравненная и восхищающая взоры ангелов любимая ваша дочь Наргис отвергла все наглые вздохи и стенания этого исчадия преисподней господина Мирзы, после непродолжительного пребывания в городе Благородной Могилы намерена направить свои стопы через невероятной высоты горы Гиндукуш, достигающие луны, в резиденцию проклятого эмира, гнусного червя в яблоке надежды Сеида — будь проклят его отец Алимхан — дабы не обрушился на прелестную головку нашей любимой кровавый меч бухарского палача. Когда состоится развод с эмиром и дабы не попала, неземная, в когти проклятого Мирзы, надлежит вам, уважаемая Ольга Алексеевна, проследовать в надлежащую контору и показать это несовершенное послание, начертанное дрожащей рукой сомнения неутешного Меджнуна, проливающего свои слезы по прелестнице моей души нашей дорогой Наргис-ханум, и чтобы в Кабуле, в представительстве русского государства, узнали по телеграфу, что Наргис уже скоро прибудет в гарем эмира и чтобы посол и кто-то там другой выручили и высвободили ее, нашу несравненную Лейли, и избавили бы ее от ужасной гибели, от ножа эмирского палача Болуша. Целует пыль ваших ножек Меджнун, жалкий рифмоплет Али».

Письмо это Али писал наспех без ведома Наргис и консула, которые беседовали в кабинете у телеграфного аппарата.

Али передал свое письмо старому своему знакомому персу, служащему консульства, с тем, чтобы тот отправил его с дипломатической почтой на ту сторону Амударьи.

Лирическому поэту не подобают всякие там хитрости, но обстоятельства были слишком остры, и свое письмо Али не запечатал, вполне уверенный, что друг его перс покажет только своему начальнику, а начальник-консул прочитает его и поставит в известность советское представительство в Кабуле о поездке Наргис.

Кроме того, Али тайно надеялся на то, что консул передаст по радио, что его навестила такая-то с такой-то целью.

Верный рыцарь Али единственный, — так он думал — знал, зачем Наргис едет в Кала-и-Фату и какая; драма может быть там сыграна с главными действующими лицами: Наргис и эмиром Сеидом Алимханом.

Когда Наргис, Мирза и Али были в пути, в горах, она прямо сказала о своем возмездии, прервав лирические излияния поэта.

И пока кинжал мести

не обагрился кровавой влагой,

кто может даже заикнуться

о соловьях и розах?

Отдавал ли Али себе отчет, какой опасности подвергала себя Наргис, трудно сказать. Возможно, и представлял. Во всяком случае, напускал на себя мрачную меланхолию, и суровый взгляд его обычно добрых глаз приобрел какую-то остроту и целеустремленность, точно он видел в будущем ужасную, трагическую картину. И он твердил одно и то же:

Ангелам небесным не подобает

Своими нежными ручками

играть острыми предметами.

Не лучше ли, чтобы в руках красавицы

Мы видели розы и нарциссы,

А в лапе иблиса —

кинжал мести и яд возмездия.

На дневке в ущелье Бамиан поэт увлек любимую к гигантским колоссам, но не только для того, чтобы она могла полюбоваться неповторимыми творениями рук древнего скульптора, но и потому, что он в присутствии Наргис купил у ножевых дел мастера отличный стальной кинжал. Играя его тонко выработанной и изукрашенной золотом и рубином рукояткой, он картинно мрачно изрек: