Государева почта. Заутреня в Рапалло

— Если русские не хотят платить процентов, то должны погасить самую сумму долга, — возроптал Ллойд Джордж. — Речь идет и о частных заимодавцах, частных, чьи фабрики и заводы остались в России… — произнес он и закатил глаза, уперев их в лепной плафон зала, — казалось, что довод о частных лицах, взносы которых составляли долю русского долга, был единственным, на который еще возлагали известные надежды Ллойд Джордж и его коллеги.

— Как можно вернуть заводы, о которых вы говорите? — спросил Чичерин британского премьера, точно приглашая вместе с ним поразмыслить над сущностью этой проблемы. — Стоимость их не так уж велика, но сделать это не просто — одни предприятия стали частью крупных объединений и не могут быть оттуда изъяты, возвращению других воспрепятствуют рабочие.

— Те, кого британский премьер назвал частными заимодавцами, не так безобидны, как может показаться, — заметил Литвинов, до сих пор хранивший молчание. — Лесли Уркарт помогал Колчаку свергать советскую власть, а теперь говорит, что не несет ответственности, а деньги свои хочет получить назад. Вопрос о пятидесяти миллиардах нами не ставился бы_г если соответствующих требований нам не предъявлял бы Запад. Погаси Запад наши требования, мы из этой суммы оплатили бы долги кредиторам…

— Независимо от того, как закончится эта дискуссия, — Красин пощекотал седеющую бородку, — настало время вернуть России ее флот — мы уже получили двенадцать ледоколов, есть резон вернуть и военные корабли…

И вновь овальный стол и тридцать человек, сидящих за ним, как бы накрыло пространным облаком тишины — два часа дискуссии давали повод для раздумий значительных.

— Нам, пожалуй, есть смысл посоветоваться, — наконец произнес Ллойд Джордж, уловив печальный взгляд французского коллеги.

— Нас меньше, и потому мы выйдем, — тут же реагировал Чичерин.

Русские покинули большой зал виллы «Альбертис» и неширокой дорожкой, влажной от прошедшего дождя, пошли в дальний конец парка.

— Леонид Борисович, с чем мы уедем сегодня с виллы «Альбертис»? — обернулся к Красину Чичерин.

— Вы требуете от меня прогноза, Георгий Васильевич? — Красин остановился, свет неяркого генуэзского дня лежал на его лице, откровенно хмуром — встреча в большом зале виллы «Альбертис» не воодушевляла.

— Если хотите — прогноза…

Красин застегнул пиджак — на холме было ветрено.

— Они склонятся к мнению Барту, а это почти ультиматум…

Чичерину казалось, что красинские слова были слышны и Литвинову, который шел поотстав.

— Максим Максимыч, с чем мы уедем сегодня отсюда?

— Союзники… не отступят. — Он помолчал, ожидая, что собеседники пойдут дальше, но никто не тронулся с места. — А как… быть нам?

— Если не отступят, нельзя стоять на месте… — пояснил Чичерин.

— Нельзя, разумеется, — произнес Красин.

Небо успело расчиститься, и Генуя, только что застланная облаками, точно открылась взору, когда гонец британского премьера разыскал русских делегатов на краю парка и пригласил в дом; однако союзникам потребовалось меньше часа, чтобы прийти к единому мнению, — признак не столько хоцрший, сколько плохой.

Когда русские вновь появились на пороге большого зала, шум голосов, которым был полон зал, сменился столь внезапной и столь тревожной тишиной, какая наступает, когда входят недруги. Даже общительный Ллойд Джордж, не упускающий случая, чтобы осчастливить аудиторию многоцветным спичем, на этот раз не нашел ничего более уместного, как взять в руки страничку, заполненную машинописным текстом, и, придав лицу соответствующее выражение, начать читать.

Смысл того, что предстояло услышать русским, рас* крывала эта страничка. И то, что это была всего лишь страничка, и то, что ее не было прежде и она появилась только теперь, и то, что она была заполнена текстом всего лишь на две трети, обнаруживало лаконичность невиданную, а следовательно, твердость. Короче, это был ультиматум. Но, может быть, есть резон вникнуть в смысл документа — Ллойд Джордж уже читает. Союзники настаивают на своих претензиях и отвергают контрпретензии русских. Если главный вопрос будет решен положительно, союзники готовы пойти на известные льготы во всем, что касается сокращения размеров долга, как и сроков его выплаты. Участие союзников в восстановлении России не снимается, но об этом есть смысл условиться лишь после того, как будет решен главный вопрос.

Итак, ультиматум, непонятно было только то, что русские выслушали документ сидя, — в таких случаях встают.

— Остается нерешенным вопрос о ледоколах, — вдруг вспомнил Ллойд Джордж, обращаясь к Красину. — Как ни важен этот вопрос, конференцию он не сорвет, а если что–либо и расколет, то только лед предубеждения…

Раздался смех на задних скамьях — полагая, что каламбур удался, Ллойд Джордж опустился на стул с таким видом, будто бы по крайней мере выиграл генуэзское сражение.

— Как я понимаю, речь должна идти не о долгах, а о будущем наших отношений, — произнес Чичерин: видно, категорический тон документа подействовал и на него, в его реплике явно обнаруживалось желание найти компромисс.

— Британские банкиры не станут говорить о будущем, пока прошлое не будет улажено, — отрезал Ллойд Джордж с воинственностью, какая у него до сих пор не обнаруживалась, — смятение в голосе Чичерина придало ему решимости.

Барту откашлялся — он точно дал понять, что настала его минута.

— Господину Чичерину надо сказать недвусмысленно по вопросу о долгах — сказать «да» или «нет», — произнес француз почти ласково, до сих пор его выступления были выдержаны в иных тонах. — Вести себя иначе значит читать книгу с последней главы.

Барту полагает: французы ищут взаимопонимания — в знак доказательства, что это именно так, он, Барту, молчал сегодня весь день…

— Искать взаимопонимания значит показать, что ты способен понять позицию не только свою, но и противной стороны, — парировал Чичерин — у него была способность этой молниеносной реакции, лишающей противника контрдовода.

Барту смолчал, демонстрируя всем своим видом: если он, Барту, обратился сегодня к обету молчания, то какой смысл было этот обет нарушать?

Когда автомобили с русской делегацией выехали за пределы каменной ограды виллы «Альбертис», толпа корреспондентов преградила им путь. Десятки рук уперлись в радиатор, отказываясь пропустить автомобиль. Корреспонденты размахивали зонтиками как шпагами. Корреспонденты казались голодными, были злы и готовы на любую дерзость. Они задирались — скандал их устраивал.

— Только одно слово: как переговоры? — слышалось со всех сторон.

— Переговоры продолжаются! — выкрикнул Красин — два эти слова как пароль были уготованы заранее.

Толпа нехотя расступилась: ей было невдомек, что формула «переговоры продолжаются» не столько отражала действительное положение дел, сколько его скрывала.

Но голод взъярил в этот день не только корреспондентов, он обозлил порядочно и нас. Когда мы собрались за обеденным столом, вначале нервное молчание сковало всех. Вопреки правилу, исправно действующему, в этот день горячее было подано с опозданием, и это не способствовало настроению. Кто–то присолил ломтик хлеба и торопливо уплел, кто–то разбавил воду вином и выпил. Когда появилось горячее, уже не было прежнего аппетита и вся энергия обратилась к беседе.

Литвинов. Сравнив нас с ирландцами, Ллойд Джордж хотел того или нет, но сделал нас участниками внутрибританского спора… Хорошо это или плохо?

Боровский. Хорошо ли быть подданным Британии? По–моему, не очень!

Все рассмеялись, в том числе и Литвинов, — усталость точно рукой сняло.

Рудзутак. Надо взглянуть на положение дел здраво: как далеко пойдет Антанта в своих уступках и пойдет ли она на эти уступки. (Он любил это слово: здраво.) Большой долг — главное. Захотят ли они его скостить?

Ответом было молчание. В нем явно был отрицательный заряд. Нет — точно говорили сидящие за столом.

Рудзутак. А если так, нельзя с этим фактом не считаться. Никаких иллюзий. Смотреть на вещи трезво. (Он любил и это слово: трезво.)