Воевода

Близился февраль. Со Сретения Господня Даниилу придёт время покидать Москву. Да и всё было готово для выступления в поход. Ждали ещё новгородцев, но от них примчал гонец и принёс весть о том, что новгородские ратники прибудут на Днепр по полой воде, как всегда хаживали.

31 января Даниил пришёл на торг в Китай-город спросить Романа, что ещё нужно довезти на Ходынку, а заодно узнать, не беспокоят ли «шатуны». Роман был доволен, что Кирьян и люди Разбойного приказа порадели за него.

   — Поймали тех «шатунов» на прошлой неделе. Под вечер уже пришли, смеркаться стало. К прилавку сунулись, я опомниться не успел, как за грудки схватили и ножи к горлу приставили. «Молись, — говорят, — или признавайся, кому товар сдаёшь-готовишь? » Похолодало у меня в груди, думаю, и впрямь молиться пора...

   — А где же Кирьян был?

   — То-то и оно, что Кирьян с торга за ними следил. Они ножи приставили, а он рысью сзади на них, да голову о голову ударил. Тут уж и приставы подоспели.

   — Ну, слава богу, что всё хорошо кончилось. Что ты ещё не довёз на Ходынку?

   — Топоров двести пятьдесят штук. Мастера жалуются — металла нет, так Пономарь позаботился, в литейном побывал. Обещали за неделю исполнить заказ.

   — Годится.

Сразу же после Сретения Господня Даниил отправил вечером с Ходынского поля первую тысячу воинов и сто санных упряжек с припасами для новых лодок. Во главе этого отряда Даниил поставил Степана Лыкова.

   — Как и договорились, идёшь только по ночам и в ведомое лишь тебе место, — наказывал Даниил. — В селениях на днёвки не останавливайся.

   — Ясно, воевода. Всё так и будет, — отвечал Степан.

   — Да хранит тебя Господь Бог. — Даниил обнял Степана.

Так и пошло. Каждый день в вечерние часы с Ходынского поля уходили тысячи воинов, сопровождаемые обозами. Сам Даниил пока не покидал Москву, он следил за тем, чтобы здесь было исполнено всё задуманное, чтобы не сорвался из-за каких-либо непредвиденных обстоятельств сам поход. И вот на восьмой день казармы опустели. При Данииле оставалась только личная сотня воинов. Он простился с матушкой, с братом и всем его семейством, с Тархом и Олей. В ночь на 8 февраля Даниил покинул Москву «промышляти на крымские улусы».

Февраль в тот год выдался не метельный и без сильных морозов, потому рать двигалась без помех. Дневали в лесах, вдали от селений, а по ночам шли. Уже позади Калуга, Козельск, в котором Даниил с сотней всё-таки остановился на день в надежде на то, что услышит что-либо о семье Питирима. Но нет, тщетны были его желания. Никто из полона, уведённого в Крым, так с той поры и не вернулся. За Козельском на пути Даниила лежал Мценск. В этом городе Адашеву тоже захотелось побывать. Они словно бы питали его живительными соками жажды наказать ордынцев за поругание земли русской.

В Мценске Даниил встретил своих ратников, с которыми оборонял город и которые позже остались в нём на прожитие. Пока что Бог миловал их: обзавелись хозяйством, на земле трудятся. Вот уже два года орда о себе не даёт знать. Бывший ратник борисоглебский Тихон спросил Даниила:

   — Теперь-то куда путь держишь, батюшка-воевода?

Даниилу хотелось порадовать земляков, но он удержался и сказал полуправду:

   — Службу царскую правлю. За Орел поведу полки, а там встанем на рубеже, вас защищать.

Ближе к Курску уже вся рать Даниила двигалась едино, кроме той тысячи, что увёл Степан. Но там все воины ушли конными, а остальные топали своими ногами. Правда, стрельцы на санях ехали, и многие сотни посменно на них передвигались — всё легче одолевать тысячевёрстный путь.

Даниил торопился достичь Днепра до весенней распутицы, а она за Курском могла навалиться в конце февраля. Знал он, что сменить в пути сани на колёсный ход будет невозможно. И всё-таки рати Даниила повезло: к месту, облюбованному на Днепре, полки подошли в двадцатых числах февраля, на дорогах ещё держался снег. Степан Лыков выбрал удачное место. Это был большой сосновый бор по левобережью Днепра, протянувшийся на десятки вёрст. Днепр от бора пролегал всего в каких-то ста саженях. Вековые сосны вскинулись под самое небо. Да и подлесок был хороший. Встретив Степана, Даниил сказал:

   — Ты славное место нашёл. Вот только на лодки этот лес крупноват.

   — Э-э, брат, не говори, как раз впору этот лесок. Каждое дерево будем вдоль раскалывать — вот и получатся самые годные пластины и брусья. Да есть тут и не такой матёрый лес: из каждого бревна плотник две плахи за день приготовит. — Степан повёл Даниила на облюбованный им участок бора, где каждое дерево было прямое, словно свеча, и почти без сучков. — Вали его и распластывай на пластины. То-то знатно! Да я из такого леса сам за неделю струг срублю.

   — Отменный лес, — согласился Даниил. — А воздух-то какой смоляной, дыши — не надышишься.

Даниил ходил по бору, гладил деревья, прикидывал, сколько стволов нужно будет повалить, чтобы один струг сработать. Получалось всё-таки очень много. Жалко ему губить такой лес, да нужда подпирала.

Степан разгадал мысли воеводы.

   — Ты не переживай, побратим. Не мы, так другие сведут эти боры. Мы же малую толику возьмём, которая с годами восполнится.

   — Я с тобой не спорю, Степан. Надо же святое дело исполнить, сей бор поможет нам в этом. Ладно, сегодня обживаемся, а завтра с утра и начнём струги ладить.

На другой день больше тысячи топоров ударили враз по стволам деревьев, лишь звон вознёсся к кронам да и завис в них надолго и устойчиво. Как и сказал Степан, поваленные деревья валили и раскраивали на четырёхсаженные брёвна, а потом без особых на то усилий раскалывали пополам. Засверкал янтарём стержень смоляной — загляденье! Мастера сняли с него мягкую оболонь и вытесали первые брусья без единого сучка, прочные, гибкие. Иван Пономарь не захотел отставать от лесорубов. Он уже отменно владел топором, и у него дело ладилось, как у заправского мастера. Вологжане, костромичи, ярославцы, нижегородцы, удаль проявляя, начали тягаться между собой, кто быстрее и чище превратит первое дерево в брусья, в пластины. Никто не хотел уступать первенство. У всех работа ладилась, и вскоре конные воины стали вытаскивать брусья и пластины на опушку бора, чтобы там заложить первые каркасы стругов.

Даниил той порой, взяв с собой Захара, решил объехать окрестности становища, побывать на восточной окраине бора, прикинуть, где выставить дозоры, потому как без них нельзя было обойтись. Он провёл в седле почти весь день, так и не достигнув восточной и южной оконечностей бора. Он не встретил в округе ни одного селения, ни одного жилища. Наконец он выехал на днепровский берег и увидел речную косу, которая тянулась вдоль берега версты на полторы. Она заросла лесом и вклинивалась в речное русло, как остриё огромного копья. Как могла образоваться такая коса, для Даниила было загадкой. Но он и не пытался её разгадать, потому что увидел в её чаще некие строения. Он рассмотрел там хату, срубленную из тонких брёвен и крытую тростником, за нею — сарай, собранный из жердей, навес. Всё это было обнесено плетнём. Подъехав поближе, Даниил заметил, что хата срублена всего три-четыре года назад.

   — Захар, ты видишь? Выходит, мы не одни здесь. Есть люди...

   — Я посмотрю, кто там живёт.

   — Не надо, Захар, вместе подъедем.

До хаты оставалось сажен семьдесят, когда между деревьями мелькнула фигура человека и скрылась в хате.

   — Ты видел? — спросил Даниил Захара.

   — Да. Кажется, это была женщина.

   — Сейчас мы узнаем, — ответил Даниил и дёрнул коня за поводья.

Приблизившись к хате, Даниил заметил на снегу свежие следы. Он присмотрелся и понял, что их оставил босой человек и, похоже, не взрослый: след был маленький, может быть, женский. Спрыгнув с коня, Даниил отдал повод Захару, вошёл во двор, подошёл к хате, открыл дверь и оказался в тёмных сенях. Вот и дверь в хату. Он открыл её, ступил в низкое помещение. В нём было пусто. На топчане, укрытом рядном, лежали два изголовника. В очаге теплился огонь. Всюду было чисто, чувствовались женские руки, на столе в кринке стояли три сосновых ветви.