Стреляй, я уже мертв (ЛП)

Они стали добрыми друзьями, и теперь почти каждую неделю Исаак встречался с профессором. Они обожали поговорить, поспорить, порассуждать о жизни.

При любой возможности графиня Екатерина дарила Самуэлю старые игрушки своего внука. А вскоре Самуэль познакомился и с самим Константином, который оказался таким же открытым и щедрым, как его дед.

У Густава Гольданского и графини Екатерины был единственный сын по имени Борис, посвятивший себя государственной дипломатии. В свое время он женился на некоей Гертруде, немецкой дворянке, и подарил родителям двух внуков: старшего, Константина, и маленькую Катю. Они были счастливы, пока беда не перешла им дорогу, когда Борис и Гертруда участвовали в санных гонках. Сани перевернулись; Гертруда скончалась на месте, а Борис — несколько дней спустя, оставив сиротами Катю и Константина, которые с тех пор жили с бабушкой и дедом..

Самуэль обожал профессора Гольданского. Он мечтал стать похожим на него, добиться таких же успехов на жизненном поприще и, главное, найти в себе силы порвать с иудаизмом. Исаак с сожалением отмечал, что достижения профессора представляются его сыну более значимыми, чем заслуги его собственного отца. Его это весьма огорчало, но он ничем не обнаруживал своего недовольства, поскольку в глубине души всё понимал. Можно ли не восхищаться человеком, получившим всё благодаря уму и таланту, и который никогда никого не обижал? Нет, ему не в чем было винить профессора Гольданского. Не винил он и Самуэля, что тот хочет отказаться от веры предков. В конце концов, мальчик в одночасье потерял мать, сестру и брата, которые погибли именно потому, что были евреями; к тому же с самого раннего детства он видел, что другие относятся к евреям, как к самым злокозненным существам и не желают иметь с ними ничего общего. Самуэль хотел быть таким, как все, и это в полной мере удалось доброму Густаву Гольданскому: он перестал быть евреем и сделался самым настоящим русским.

Возможно, благодаря этому восхищению профессором Гольданским и дружбе с Константином Самуэль мечтал изменить свою судьбу. Он знал, что несмотря на желание отца отправить его в университет, для Исаака будет лучше, если сын продолжит семейное дело по торговле мехами.

Спустя год после убийства царя Александра II его преемник, Александр III, обнародовал Временный свод законов, направленных в том числе и на то, чтобы еще более усложнить и без того непростое положение евреев в Российской империи. После этого многие евреи начали всерьез подумывать об эмиграции; некоторые уехали в Соединенные Штаты, другие — в Англию; многие отправились в Палестину. Однако ни один из этих вариантов не устраивал Исаака, который слишком дорожил своей меховой торговлей.

— Если бы я был евреем, я бы уехал отсюда, — однажды заявил Андрей, чем поверг в изумление обеих вдов Карловых, а также Исаака и Самуэля.

Вдовы и их жильцы собрались за воскресным обедом. Алина сообщила, что ее знакомые евреи продали всё имущество и отправились в Соединенный Штаты, и тут Андрей, который всегда вел себя осторожно, сделал это заявление, проглотив мясо из приготовленного Раисой рагу.

— Почему? — спросила Алина.

— Потому что здесь их никто не любит. Здесь даже русских за людей не считают, а уж евреев... их здесь не любят еще больше, чем нас, — пояснил Андрей.

— Андрей! Как ты можешь так говорить? Не дай Бог кто услышит... — запротестовала Раиса.

— Ох! Обычно я стараюсь не говорить, что не следует, но меня удивляет, что господин Исаак доволен теми крошками, что получает со стола нашей империи, — сказал он, переведя взгляд с Исаака на Самуэля.

— Матерь Божия! Не смей так говорить! — в испуге воскликнула Раиса.

— Простите меня, госпожа Карлова, — извинился Андрей. — Вы совершенно правы, я не должен был этого говорить.

— Отчего же? — возразила Алина Карлова. — Мне, например, интересно послушать твое мнение.

— Еще чего не хватало! — возмутилась Раиса. — Нет уж, сестричка, есть вещи, о которых нельзя даже заикаться ни при каких обстоятельствах, в том числе и критиковать правительство. Так что я никому не позволю говорить подобное.

— Не волнуйтесь, мнение Андрея нас нисколько не задевает, — примиряюще заверил Исаак.

— Зато оно весьма задело бы нашего царя, если бы тот его услышал. Я не потерплю в этом доме никаких разговоров о политике. А ведь я считала тебя разумным человеком, — добавила Раиса, укоряюще глядя на Андрея.

— Простите, если я вас расстроил, — повинился Андрей. — Больше это не повторится.

Извинившись перед хозяйкой, Андрей попросил разрешения выйти из-за стола и удалиться в свою комнату — учиться.

Вдова Карлова разрешила ему уйти, оставшись явно в дурном расположении духа.

— А тебе, Алина, не следовало бы поддерживать столь опасные темы для разговора, — бросила Раиса, недовольно глядя на старшую сестру.

— А почему, собственно, мы не можем спокойно разговаривать в своем собственном доме? — возразила та. — Здесь охранка нас не услышит.

— У охранки везде есть уши. Хватит с нас и того, что наши жильцы — евреи, — ответила Раиса, делая вид, что не замечает горькую гримасу, исказившую лицо Самуэля.

Пока сестры спорили, Исаак по-прежнему молчал. Он боялся, что разговор заведет так далеко, что навредит и ему, и его сыну. В последние дни он заметил беспокойство Раисы. Временный свод законов, выпущенный правительством Александра III, уменьшил и без того скудные права евреев, так что теперь их могли изгнать из собственных домов под любым предлогом, а также затруднить им доступ к образованию в университетах и даже запретить определенные профессии. Но несмотря на всё это, Исаак чувствовал себя в безопасности под покровительством Густава Гольданского и предпочитал многого не замечать и просто жить.

Тем же вечером, когда они уединились у себя в комнате, Самуэль спросил у отца, не уехать ли им тоже в Соединенные Штаты.

— Никуда мы не уедем, — ответил тот. — Нам и здесь неплохо. К тому же, чем бы мы стали там зарабатывать?

— Но Андрей сказал, что евреев с каждым днем ненавидят все сильнее... А я слышал, что и царь ненавидит нас, а иные мои одноклассники давно шушукаются о том, что происходит... Папа, почему бы нам не перестать быть евреями — раз и навсегда?

Исаак снова начал объяснять сыну, что те, кто преследуют евреев из-за их религии — недостойные люди, и что нужно научиться уважать право каждого верить в своего бога и произносить молитвы, как научили отцы.

— Твоя мать не похвалила бы тебя за такие слова, — сказал он строго. — Или ты забыл, чему она тебя учила?

— Ее убили только за то, что она была еврейкой, — ответил Самуэль, еле сдерживая слезы.

Отец ему не ответил, лишь крепко обнял и погладил по голове, а потом велел ложиться спать, но Самуэль не мог уснуть.

— Я знаю, что в Соединенных Штатах тоже бывает зима, и там людям тоже нужны шубы. Ты и там мог бы ими торговать.

— Не так всё просто, — вздохнул отец. — Я не знаю, как там пойдет торговля. К тому же, мы никого там не знаем. Нет, мы никуда не уедем; я не хочу навлечь на твою голову новых бед. Да, это правда, что в России евреев с трудом терпят, но здесь у нас хотя бы есть профессор Гольданский, и благодаря ему дела идут так хорошо, что грех жаловаться. Так что всё, что от нас требуется — вести себя разумно и не лезть на рожон.

— Папа, ты боишься?

Исаак не знал, что ответить на вопрос Самуэля. Да, он боялся. Боялся неизвестности и того, что не сможет защитить сына. Пока он находился в том возрасте, когда мог начать всё с начала — чуть за тридцать, но не мог рисковать.

— Когда повзрослеешь, то поймешь, что остаться здесь было правильным решением. Мы русские, Самуэль, и будем скучать по родине.

— Мы евреи, вот кто мы такие, такими нас видят остальные.

— Но при этом мы — русские, ведь мы говорим по-русски, мы чувствуем и страдаем, как русские.

— Но мы не молимся, как русские, и ты сам, отец, настаиваешь на том, чтобы я не забывал идиш, и заставляешь посещать синагогу, чтобы раввин учил меня древнееврейскому, — ответил Самуэль.