Тутмос

— Кто это, Джосеркара-сенеб? — спрашивает его величество.

— Его имя Рамери, божественный фараон.

— А старое?

— Араттарна, сын Харатту.

— Тот самый львёнок, который царапался и кусался? Теперь, я вижу, он присмирел… Подойди ближе, повелитель кочевников! Из тебя выйдет хороший телохранитель для моего сына. Смотри, служи ему верно, иначе великий Амон… Понимаешь ли ты, какая тебе уготована честь? Ты был пылью в пустыне, теперь будешь свежим тростником у ног живого бога, лучи священного солнца закалят твоё сердце и сделают его сильным, а от него необыкновенной силой нальются и твои мышцы. Понимаешь ли ты, Араттарна, сын Харатту?

И Иси, и Джосеркара-сенеб смотрели удивлённо на фараона, говорившего так спокойно с маленьким пленником, рабом, жизнь и смерть которого не должна была беспокоить владыку. Мальчик слушал серьёзно, глядя на драгоценное небти фараона, уже не поднимая столь дерзко своих блестящих глаз. Тутмос II никогда не позволял себе столь вопиющего нарушения священных обычаев. Но и царской жене, и божественному отцу показалось, что он готов даже положить руку на плечо мальчика, словно тот принадлежал не к царскому дому маленькой и ничтожной Хальпы, а к великому царскому дому Кемет.

— Мне говорили, что ты очень силён, я и так это вижу. Сможешь ли на охоте защитить фараона от когтей свирепого льва? Сможешь ли в бою закрыть его собой, хотя бы тело твоё ощетинилось вонзёнными в него стрелами, как ветви колючих растений? Сможешь ли ты зубами вырвать стрелу из его раны, если даже обе руки у тебя будут отрублены по локоть? Смотри, гнев Амона обрушивается на нерадивых рабов и на земле их предают проклятию, а в Стране Заката их сердца пожирает чудовище Амт [50]. Был ли ты уже в храме владыки богов?

— Отвечай его величеству, — шепнул Джосеркара-сенеб.

— Твоё величество, да будешь ты жив, цел и здоров [51], я уже переступил порог храма, следуя за божественным отцом Джосеркара-сенебом, и великий Амон призвал меня к служению. Пусть имя моё будет предано вечному проклятию, если когда-либо я изменю своему долгу и позволю причинить вред своему повелителю.

Мальчик говорил на языке Кемет довольно правильно, хотя в его речи проскальзывали свойственные хурритам гортанные звуки и порой чувствовалось, что он подбирает слова и очень тревожит этим сердце божественного отца, с волнением следящего за своим воспитанником. Тутмос II улыбнулся и сделал знак Джосеркара-сенебу, что они могут следовать дальше. Мальчик вновь пал ниц, на этот раз без принуждения, и лежал до тех пор, пока жрец не разрешил ему подняться. Иси невольно оглянулась, когда они с фараоном пошли дальше. Этот пленный ханаанский царевич, сын правителя Хальпы, чем-то встревожил её сердце. А ведь он будет телохранителем её сына, так сказал фараон. И почему его величество вдруг заговорил с обыкновенным рабом, пленником, хотя бы и знатного рода? Она робко подняла глаза на своего царственного возлюбленного, но он шёл молча, глубоко задумавшись. Солнечные лучи, пробившиеся сквозь густые зелёные кроны, золотыми искрами вспыхивали на драгоценном царском небти.

Инени начертил на земле большой круг, а в нём — несколько маленьких кружков и предложил Рамери метнуть дротик в каждую из этих мишеней. Отойдя немного в сторону, он смотрел на хуррита с восхищением, слегка приоткрыв рот. Самому Инени казалось немыслимым подобное искусство. Даже если он подойдёт вплотную к кругу, а не встанет на расстоянии пяти шагов, как делал Рамери, он вряд ли сумеет метнуть дротик так, чтобы он вонзился в землю отвесно. А Рамери делал это спокойно и со знанием дела и, к ещё большему восторгу Инени, совсем не хвастался своим умением.

— А ты можешь метнуть дротик так, чтобы срезать головку цветка? — замирая от восторга, спросил Инени.

Рамери смерил предложенную мишень спокойным, деловитым взором:

— Могу.

Ярко-розовая головка цветка отлетела в траву, и Инени, подняв её, глазам своим не мог поверить. Чего стоило его умение читать священные тексты и находить на небе созвездие Бегемотихи [52] по сравнению с волшебным, поистине волшебным искусством Рамери! Поначалу он отнёсся с высокомерием к своему ровеснику, который был пленником и, значит, всего лишь рабом, хотя и происходил из царского рода Хальпы. Встретившись с ним случайно в садах храма Амона, Инени не придал никакого значения этой мимолётной встрече и насторожился только, когда вечером отец начал рассказывать дома об удивительной чести, выпавшей на долю маленького хуррита. Встретившись с Рамери во второй раз, Инени пригляделся к нему более внимательно. С виду Рамери был ничем не примечателен, хотя, несомненно, силён и крепок, но разве мало вокруг фараона людей сильных и отважных? Отец сказал, что и царевич Тутмос, чьим телохранителем в будущем должен был стать Рамери, с удовольствием смотрел на него, а ведь царевич ещё несмышлёныш. Инени снизошёл до разговора с пленником и убедился, что он неглуп и отвечает на все вопросы спокойно и с достоинством, хотя не так уж хорошо говорит на благозвучном языке Кемет. А так как Инени всегда скучал со своими сверстниками, товарищами по жреческой школе, то он предпочёл познакомиться поближе с заинтересовавшим его хурритом, который, несомненно, не был простым человеком, раз даже его величество снизошёл до беседы с ним. Кроме того, отец нередко рассказывал об успехах своего воспитанника, называя хуррита умным и способным, явно гордился им. Да и от других людей Инени слышал, что ханаанский царевич не только сильнее, но гораздо умнее многих своих сверстников, и это вызывало любопытство маленького жреца. Всё это способствовало тому, что вскоре Инени и Рамери стали друзьями, несмотря на столь значительную разницу в их положении. Инени, которому предстояло стать жрецом, очень хотелось выучиться боевому искусству, а Рамери с любопытством слушал рассказы друга о тайнах небесных светил и премудростях математики, с которыми он, конечно, не был знаком так глубоко, как сын Джосеркара-сенеба. Было ещё нечто, что сближало мальчиков, — пылкая, порой даже удивлявшая Инени любовь хуррита к своему наставнику, Джосеркара-сенебу. Инени с любопытством и не без ревности слушал рассказ Рамери о том, как он впервые увидел божественного отца.

— Нас долго гнали по пескам Великой пустыни, раскалённой солнцем и ветром, руки были связаны за спиной, а у иных над головами, и, если мы падали, нас подгоняли палочными ударами. Рядом со мной тащился человек низкого происхождения, может быть, рыбак, потому что от него сильно пахло рыбьей чешуёй, мы были вместе всё время, пили воду из одной чаши, делили сухие бобы, но за всё время не обмолвились ни словом, потому что от усталости не могли говорить. Много людей умерло в пути, а одна женщина родила младенца и сумела добраться вместе с ним до самого Нэ, и я потом видел этого ребёнка — он стал рабом садовника. Наконец нас пригнали в Нэ, но было это ночью, и я ничего не видел. Меня заперли одного в каком-то тёмном помещении, и я сразу уснул, а проснулся оттого, что свет бил мне в глаза. Рядом со мной на коленях стоял человек со светильником в руке и, наклонившись, рассматривал моё лицо. Он сразу показался мне похожим на бога, но я был ещё глупцом и отполз в сторону, стараясь спрятаться в темноте. Тогда божественный отец достал из корзины лепёшку и кусок жареного гуся и протянул мне, а я был точно собака, которая хочет есть, но не смеет подойти. Божественный отец сам подошёл ко мне и погладил по голове, и я стал есть у него из рук и сразу после этого заснул, потому что много дней не ел ничего, кроме сухих бобов, и от сытости глаза мои сомкнулись. А на другой день я снова увидел божественного отца, который опять принёс мне еду и ласково погладил по голове. Когда меня гнали по пустыне, я хотел убить себя голодом или броситься на стражника, чтобы он меня заколол, но после встречи с учителем я перестал об этом думать. Он научил меня вашему языку и открыл мне глаза на истинного бога, который сильнее всех богов. Он ввёл меня в храм великого Амона, я лежал распростёртый перед величием владыки богов и слушал его волю, которая запечатлевалась в моём сердце, и рука учителя не оставляла меня…