Де Рибас

— Нам приятно видеть вас, генерал, в нашем дворце, — сказала Каролина, изобразив лишь тень улыбки. — Мы много слыхали о вас и личное знакомство поможет нам в дальнейшем, когда вы посетите нас с официальным визитом.

— Рад этому сейчас и буду рад впредь, — коротко ответил Орлов, чуть склонив голову.

Рибас держался за спинами офицеров свиты. Дон Михаил заметил его и отвел глаза в сторону.

— У нас сегодня поздний завтрак, — сказала Каролина. — Мы приглашаем вас, генерал, разделить его с нами.

Все проследовали в соседний зал, где на столе золотился кофейный сервиз, стояли блюда с неаполитанскими сладостями и фруктами. За стол сели Каролина, Фердинанд и Орлов. Их свиты жались у входа, образовав две настороженные группы. Каролина угощала Орлова неаполитанским печеньем из миндального теста, он вежливо поинтересовался рецептом, и она живо объясняла, как надо добавлять настой из соцветий апельсина и лимонный сок. Присутствующие были само внимание. Король до сих пор не проронил ни слова, лишь иногда улыбался тонкими губами широкого рта. На вопрос о первом впечатлении о Неаполе, Орлов сказал, что это исключительно чистый и богатый город. Офицеры свиты внесли подарки, и Орлов преподнес Каролине серебряную шкатулку с бриллиантовым полумесяцем на крышке. Фердинанду он вручил ружье в самшитовом с золотыми скобами футляре. Каролина сдержанно поблагодарила генерала, а Фердинанд, раскрыв футляр, тут же раскрыл рот, поразившись великолепию инкрустированного ложа, и, наконец, нарушил молчание, горячо приглашая генерала посетить кабинет охотничьих трофеев, где прибывшие увидели кабанов с рогами горных козлов и ланей с клыками вепрей — Фердинанд именно таким образом поправлял природу. Он долго не мог найти достойного места для подарка Орлова, а потом, извинившись, вышел.

— Здорова ли ваша венценосная мать Мария-Тереза? — осведомился Орлов у королевы.

— О, она вся в государственных делах. Пишет, что мечтает о прочном мире повсюду, чтобы подготовить реформы.

— Да. Реформы хороши в мирное время, — ответил Орлов. — Да вот османы не дают никому мирно жить.

— Может быть, ваши условия для них слишком тяжелы?

— Эти. условия они обеспечили себе сами, объявив нам войну. Но я уверен, как только мы войдем в Константинополь, то начнем торговать с Неаполем через Босфор и Дарданеллы, а не кружным путем через Гибралтар.

Каролина благосклонно кивнула. А в это время из боковой двери вышел русский офицер в мушкетерском мундире. Гигант Орлов в недоумении уставился на него — в свите этого офицера не было. Но вот странно: шнуры-аксельбанты украшали оба плеча офицера, а не одно правое, как это полагалось по уставу. И шляпа была на нем солдатская с медной пуговицей над левым глазом! Странный офицер поклонился и обратился к королеве:

— Простите, ваше величество, что помешал вашей беседе… Но по совершенно неотложному делу мне необходимо видеть короля.

Где Орлов видел этот широкий узкогубый рот, этот обвислый нос?

— У его величества дела, — сказала Каролина подчеркнуто серьезно. — Он готовится к отъезду в Амальфи.

И только тут Орлов узнал в офицере короля, остолбенел, но, припомнив давние рассказы о его величестве, решил его не узнавать.

— Разве я не попрощаюсь с королем? — спросил он. — У меня к нему есть просьба.

— Я с удовольствием передам ему вашу просьбу! — воскликнул «офицер».

— Дело — пустяк, — сказал Орлов. — В походе против турок участвовал офицер его величества волонтер Рибас. Его поведение в бою было достойным, и я повысил бы его в чине, но он состоит на службе неаполитанского короля.

«Офицер» заверил, что обо всем сообщит королю и скрылся за боковой дверью. Каролина проводила Орлова в зал приемов и, проходя анфиладами комнат, опускала голову и зажимала смеющийся рот рукой. Она простилась с генералом, и уже на лестнице он услыхал ее далекий звонкий хохот.

Конечно, Рибас был благодарен Орлову, но с досадой, может быть, преждевременной, думал о том, насколько он ничего не значит при неаполитанском дворе, если Каролина не обратила внимания на то, что он нарушил ее запрет.

Неаполь не понравился Орлову и даже сокровища Портичи не вызвали его интереса. В Портичи они встретили старого знакомца Прокопия Акинфовича с женой, приехавших в Неаполь неделю назад. Прокопий Акинфович уже не говорил о ссудных кассах, а его жена взяла Рибас а под руку и заговорила о поразивших ее неаполитанских нравах:

— Здесь, если обмануты, то хвастают этим, как будто что-то выиграли! Я купила кусок лавы из погибшей Помпеи. Мне сказали, что на ней отпечаток лица женщины — несчастной жертвы извержения Везувия! Но все это оказалось обманом. Люди приходили в гостиницу, где мы остановились, и гадали, насколько я буду в восторге от такого обмана! Неаполитанцы — жестокие веселые дети. Среди них есть великие люди, но это певцы-кастраты! Правда ли, что здесь торгуют женщинами?

Это было правдой. Но Рибас не стал говорить, что безнравственным промыслом занимаются иногда и матери, и братья, и отцы тех, кого они продают. Пол в музейных кабинетах Портичи был выложен мозаикой, добытой из раскопок Геркуланума. Кабинет героев соседствовал с кабинетом поварских инструментов.

— Сеньора, — сказал Рибас, — вы видите эту слезохранительницу?

При виде небольшой стеклянной чашки, в которую во времена оно несчастные собирали свои слезы, даже Орлов остановился и покачал головой.

— Уверяю вас, сеньора, если бы этот старый обычай собирать и хранить слезы дошел до наших дней, Неаполю грозило бы наводнение.

— Поехали-ка в бани, — сказал Орлов Прокопию Акинфовичу.

Карета вылетела из грота и запрыгала по ухабам вдоль полей. Везувий утопал в облаках. На одном из его склонов, где когда-то было устье льющейся из вулкана магмы, мирно росли тополя и раскинулось озерцо Аньяно. Рядом и располагались Сен-Жерменские серные бани. Каменное здание было поставлено над расщелиной, из которой шел серный пар. Офицер принял от Орлова епанчу-накидку, хозяин и слуги забегали, и великан в мундире со звездами вошел внутрь. Может, когда-то бани и были облицованы мрамором, но теперь на стенах грязно ржавела сера, тухлый запах был противен до спазм.

— На живодерне и то лучше пахнет, — сказал Прокопий Акинфович, раздеваясь вместе с Орловым до исподнего. Им вручили песочные часы. Прокопий Акинфович перекрестился и опасливо шагнул за генералом в дымящийся жаркий ад. Но уже через минуту голый Орлов выпрыгнул в предбанник, заорал: «Воды!», не дождавшись, вышиб лбом дверь, гигантскими прыжками достиг берега озера и кинулся в него — сотни птиц взметнулись в небо, а склоны Везувия и озеро Аньяно огласились такими проклятиями и ругательствами, какие эта неаполитанская местность не слыхала никогда. Рибас снова подивился натуре Орлова: в ней уживался — надменный решительный генерал и прежний бесшабашный Алехо. Прокопий Акинфович все еще не появлялся из дымящегося чрева, и за ним, как в жаркий крепостной приступ, ринулся кучер, вынес потного, хватавшего ртом воздух миллионера. Потом выяснилось, что хозяин, ошеломленный знатными посетителями, забыл дать Орлову сабо, и тот едва не сжег ступни ног. Одеваясь, Алехо сказал, что Данте наверняка тут парился и притерпелся, раз написал такие длинные вирши.

Когда Рибас вошел в отчий дом, слуги несли следом турецкий ковер, подарок волонтеров-греков. Двенадцатилетний Эммануил не преминул на нем порезвиться, рассматривал мечети и купола, вытканные по желтому полю ковра. Джузеппе подарил ему турецкую саблю с костяной рукояткой. Пятилетний Андре бегал по ковру в зеленой чалме с серебряной брошью. А из детской принесли и показали волонтеру еще одного брата — Феличе, родившегося в отсутствие Джузеппе. Мать, обняв сына при встрече, держала Феличе на руках и с неодобрением наблюдала за происходящим. Перед тем, как сын с Доном Михаилом ушли в кабинет, сказала:

— Завтра ты пойдешь со мной к утренней мессе.

Отец выглядел мрачным и озабоченным настолько, что на нем лица не было.