Нерон, или Актер на троне

– А по мне, эти торги очень глупые, – роняет Юлия. – Как, впрочем, и те состязания, что Калигула устроил в Лугдуне, собрав отовсюду специалистов в греческом и латинском красноречии. Всех побежденных он заставлял стирать свои писания языком.

– Но все же это менее жестоко, чем то, что он проделал однажды при жертвоприношении, – вмешивается в разговор Агриппина. – Разве ты забыла? – обращается она к сестре. – Он оделся помощником жреца и вместо того, чтобы оглушить молотом жертвенное животное, подведенное к алтарю, со всего размаха нанес смертельный удар самому жрецу, размозжив ему голову.

Квинт, как всякий любящий посудачить человек, с интересом слушает хозяек.

– Наверное, вы еще ничего не знаете о новом налоге, введенном императором? – вновь вступает он в разговор.

– Что же такое мог придумать наш умный братец?

В устах Агриппины слово «умный» звучит скорее как «полоумный». Похоже, Квинт что–то почувствовал в ее словах. Он какое–то мгновение медлит и торжественно объявляет:

– Отныне все женщины легкого поведения облагаются в Риме особым налогом, величина которого равна цене одного сношения.

– Это действительно что–то небывалое, – смеется Юлия.

– Но это еще не все, – продолжает Квинт. – Император распорядился открыть на Палатине роскошный публичный дом, под который отвел часть своего дворца, с исключительным блеском обставив множество комнат. Посетители этого заведения не какие–то там безродные рабы и рабыни, а свободнорожденные юноши и замужние женщины из благородных семей. Предлагают они себя даром, взамен же получают установленный специально для клиентов этого дома почетный титул благодетелей императора. Когда дела идут вяло, особые глашатаи отправляются на улицы и площади Рима зазывать гостей. Расценки там очень высокие, но посетителям предоставляются деньги под проценты… Согласитесь, недурной способ умножить свои доходы, – заканчивает свой рассказ Квинт. Ему явно нравится предприимчивость императора.

Действительно, Калигула обнародовал закон о налогах подобного рода, но чтобы штрафовать тех, кто нарушил его по незнанию, приказал написать текст как можно мельче и повесить в самом неудобном месте так, чтобы никто не мог списать.

На некоторое время устанавливается тишина. Дождь за стенами дома стихает. Слышно, как в светильниках потрескивает сгорающее масло.

Квинт протягивает руку и в молчании берет кувшин с вином. Наливает в широкую чашу и смешивает с водой.

Сестры задумались. Циничность брата их не удивляет. Отправив дочерей Германика в ссылку, Калигула объяснил свои действия в сенате тем, что к этому его вынудило их возмутительное и развратное поведение. Он всегда был склонен к мрачной иронии. Даже целуя в шею жену или любовницу, он всякий раз говорил:

– Такая хорошая шея, а прикажи я – и она слетит с плеч!

Затянувшееся молчание прерывает Квинт. Он осушил изрядный бокал вина и вновь воодушевился. Он рассказывает о последней забаве императора, поразившей воображение уже ко всему, кажется, привыкших римлян. Для своего коня Инцитата Калигула приказал соорудить конюшню из мрамора и ясли из слоновой кости и подарил ему попону и упряжь, украшенную драгоценными камнями. Затем он выделил ему дворец с многочисленной прислугой, куда от имени коня приглашал гостей. Наконец, он ввел его в жреческую должность и собирался сделать консулом.

Все это выкладывает сестрам разговорчивый гость. Но женщины, погруженные в свои безрадостные мысли, слушают его рассеянно. Их томит предчувствие скорой беды, ведь Калигула не раз грозил им, что у него есть не только острова, но и мечи.

Однако судьба уже позаботилась о них. В этот ненастный январский день Калигула был убит в Риме несколькими заговорщиками из числа военных.

Римляне, привыкшие к шуткам своего императора, не сразу поверили вести о его смерти. Они подозревали, что Калигула сам распустил слух об убийстве, чтобы разузнать, как население будет на него реагировать.

Глава девятая. Престол для – ученого

– Ищите!.. Он должен быть здесь!.. Ищите всюду! – голоса преторианцев и топот их ног гулко разносятся по коридорам императорского дворца.

Врываясь в одну комнату за другой, солдаты прочесывают здание. Кто–то забежал в комнату, называемую Гермесовой, но и здесь пусто. Некоторые из гвардейцев, отчаявшись найти того, кого они искали, начали буйствовать, нарочно шуметь, разбрасывать попадавшие им на пути предметы.

– Нашел!.. Нашел! – послышался радостный крик. Кричал солдат, выскочивший на террасу. Кинувшись к занавеси у дверей, он извлекает оттуда дрожащего от страха Клавдия.

При первом известии об убийстве Калигулы он, воспользовавшись возникшей суматохой, выскочил из подземного перехода дворца, где заговорщики напали на императора, и попытался скрыться в многочисленных дворцовых помещениях. Времени было мало, и он притаился за занавесью. Но пробегавший мимо солдат увидел показавшиеся из–под нее ноги и вытащил наружу насмерть перепуганного беглеца, который, что–то лепеча и заикаясь, припал к его коленям, прося о милосердии. Тот поднял его с пола и повел к своим товарищам, уже спешащим на зов.

Они посадили трепещущего Клавдия на носилки и, поочередно сменяясь, – Клавдий был мужчина грузный – понесли на плечах к себе в преторианский лагерь. Путь был немалый – к Коллинским воротам у Квиринала. Люди, которые им встречались по дороге, видя возбужденных солдат и искаженное страхом лицо Клавдия, жалели его, полагая, что озверевшие гвардейцы тащат несчастного на казнь.

Однако они ошибались. В лагере преторианцы провозгласили Клавдия императором. Он же, наученный горьким опытом, так как уже не раз становился жертвой жестоких шуток, свое согласие давать не спешил.

На следующий день, когда сенат собрался на Капитолии с тем, чтобы восстановить республику, давление преторианцев на Клавдия усилилось, ведь в случае провозглашения республики в них, как личной охране императора, отпадала всякая необходимость. Клавдию напомнили, что он брат великого Германика и власть в государстве по праву принадлежит ему. Наконец Клавдий уступил и на вооруженной сходке принял присягу от воинов. Сенаторы, напуганные таким развитием событий, пожелали лишь одного – чтобы назначение Клавдия императором выглядело не как требование преторианцев, а как выражение воли римского сената. Против этой формальности Клавдий не возражал и на пятьдесят втором году жизни стал пятым императором Рима.

До этого времени Клавдий показывался в сенате редко. Сенаторов ненавидел до глубины души и друзей среди них не имел. Дружбу водил с рабами, вольноотпущенниками, проститутками, сводниками, игроками в азартные игры и, конечно, с эрудитами. Клавдий сам был ученым и писателем, и уже этого одного было достаточно, чтобы сенаторы не испытывали к нему особой симпатии и уважения. Однако научные занятия помогли ему в управлении обширной империей, во главе которой он оказался неожиданно для всех и прежде всего для себя самого.

Исключенный из политической жизни страны и обделенный любовью семьи, он нашел убежище в огромной библиотеке на Палатине, где под авторитетным руководством знаменитого историка Тита Ливия посвятил себя историческим исследованиям. Клавдий хотел опубликовать историю гражданских войн, но этому воспротивились его мать и бабка. Особенно Ливия, которая не желала, чтобы всем стало известно о некоторых неблаговидных поступках Октавиана Августа в бытность его триумвиром. Антония тоже была против того, чтобы Клавдий сообщал что–либо о своем деде Марке Антонии. Пришлось Клавдию остановиться на годах правления Августа, о чем он написал историю в сорока одной книге. Это был единственный период из недавнего прошлого Рима, о котором он мог писать, не боясь задеть мать или Тиберия. Впоследствии он занялся историей карфагенян и этрусков, о первых издал сочинение на греческом языке в двадцати книгах, о вторых – в восьми. Клавдий говорил и писал гораздо лучше по – гречески, чем по – латыни. Интересовался он и проблемами лингвистики, предложив, в частности, ввести в латинский алфавит три новые буквы; результаты этих исследований были изложены в отдельной книге.